Развалина . Виолетта ЖМАКИНА

Виолетта ЖМАКИНА окончила философский факультет МГУ. Член Союза журналистов. Работала в «Учительской газете». Пишет прозу и стихи. Участник художественных выставок. Ее работы находятся в Австрии, Англии, Греции, Израиле, Италии и США.

Много будет таких, которые будут расти на собственных развалинах.Леонардо да Винчи

Последний год он был один, не считая попугая. Андрей легко, как заслуженный отдых, принял свое одиночество. Попугай Гоша, подаренный ему при странных обстоятельствах, оказался говорящим. Судьба сурово распорядилась птицей: Гошу бросили в жизнь, чтобы пройти цепь испытаний и доказать, что воля к жизни способна преодолеть любые издевки судьбы. Ребенком Гошу с собратьями контрабандой переправили в Россию. Из всей группы невольных эмигрантов выжил только он и только потому, что оказался в чемодане рядом с незаметной дырочкой для воздуха. Потом жадный перекупщик долго продавал его на Птичьем рынке. Гошу купили вместе с роскошной клеткой и отвезли в подарок сыну хозяина большого коттеджа под Москвой. Там его психику травмировали два британских кота, которые день и ночь дежурили у клетки, и наплевательское безразличие хозяев. Через пару дней на радость котам клетку выставили в дальнюю безлюдную комнату, поручив уход за попугаем вечно занятой домработнице.

Защищаясь от назойливых британцев, Гоша клюнул одного в нос, раз и навсегда испортив тому выставочный вид. За такую дерзость его немедленно подарили приятелю-соседу, хозяину местных нефтеколонок. Гоше понравилось на новом месте. Здесь его сытно кормили и учили говорить. Здесь он выучил свои главные слова: «Гоша хочет кушать». И жил бы он так счастливо долгие годы, если бы в одночасье все не перевернулось. Ночью вернувшегося домой хозяина при выходе из Лексуса застрелили конкуренты. Не хочется рассказывать, как жилось попугаю в эти черные дни. О нем все забыли, и Гоша чуть не умер с голода. В конце концов, подруга ушедшего в иной мир хозяина, где ему уже ничего не понадобится – ни акций процветающей нефтяной компании, ни совместного с подругой, длинноногой фотомоделью, ресторана «Охотник» – отправила Гошу зарабатывать на кусок хлеба в свой ресторан. Гошину клетку повесили на самом видном месте рядом с чучелом лося.

На первой же свадьбе, которая веселилась и зажигала в ресторане, Гоша чуть не отправился вслед за несчастным хозяином. В первые минуты дискотеки, объявленной лихим ведущим с красной гвоздикой в петлице, на Гошу обрушилось нечто невообразимое. Заревели динамики. Между криками «Горько!» закружились и запрыгали подвыпившие гости. Топот ног смешался с едкой пылью и бьющей наповал веселостью Верки Сердючки. От такой неожиданности попугай подпрыгнул и со всей силы крикнул: «Гоша хочет кушать», но его никто не услышал. Потом он замяукал, зацокал, загудел, как автомобиль, желая хоть как-то привлечь к себе внимание. Все было тщетно. Тогда Гоша забился в угол клетки и сжался в комок. Ночью он дрожал и пытался прийти в себя.

Но на следующий день все повторилось. Другая свадьба пела и играла в «Охотнике». Гоша лютой ненавистью возненавидел попсу, стал худеть и терять блестящее оперение. «У Гошки нетоварный вид, еще закошмарит на глазах у всех, – бросила в сердцах метрдотелю молодая хозяйка, – отдай его кому-нибудь». «Андрюха, приюти на время птичку, я потом что-нибудь придумаю», – объяснив ситуацию, попросил Андрея метрдотель веселого ресторана, бывший университетский однокурсник. Так Гоша оказался у Андрея и задержался у него навсегда, выучив немало новых полезных слов. Несмотря на странный график жизни нового хозяина, они подружились. Сейчас он сидел нахохлившись в своей роскошной клетке, похожей на новорусский особняк, и не отрываясь смотрел на спящего хозяина.

– Вставай, стар-р-р-ая р-р-р-азвалина, – вдруг рявкнул попугай, – вставай!

– Прекрати,- сквозь сон пробурчал Андрей. – Спать не даешь, брюзга африканская! Научил на свою голову! Способный какой! Попробуй, скажи тебе что-нибудь: развалина!

Четыре утра! Он посмотрел на часы и схватился за голову. В общей сложности не проспал и часа. Засиделся, перебирая старые пластинки. Вдобавок этот дурацкий сон, который только приснился. На него по пустынной улице мчится открытый «мерседес» и резко тормозит прямо у ног. За рулем, обвешанная ожерельем из тюбиков любимого гусиного паштета и какой-то болотной нечестью, развалилась толстая лягушка. Она издевательски хохочет и кричит в лицо Андрею:

– Что медлишь, дружок? Я тебя жду!

– Стар-р-рая р-р-р-р-азвалина!- Вмешался в реконструкцию сна попугай, возвращая Андрея к реальности.

– Ух, – выдохнул Андрей,- жаб мне недоставало.

– Го-ша хо-чет ку-шать.- Настаивал попугай.

– С ума сошел, родственники в джунглях дрыхнут непробудным сном, а «Гоша хочет кушать». Это все твой ресторан. Там всегда хотят кушать! – Андрей нехотя поднялся. Накрыл клетку старой шалью.

– Спи, пока не отнес тебя на Птичку, подарочек!

Потом вернулся на кровать, накрылся с головой одеялом, чтобы, как ни отвратителен был сон, вновь вернуться на пустынную улицу с лягушкой, проанализировать сон и таким образом освободиться от того мерзкого состояния, которое тот оставил. Понять, что его тревожит на самом деле, погрузиться в свое бессознательное и за метафорой сна увидеть причину, породившую ночные видения. Андрей к снам относился серьезно. Он не считал себя простодушным потребителем сонников, астрологических прогнозов и подобного, как он считал, провидческого китча, не зомбировал себя нехитрыми аналогиями. Он собрал целую полку книг, посвященных исследованиям природы сна. Поставил рядом «Человек и его символы» Карла Юнга и книги тех психоаналитиков, которым, как и ему, не давали покоя голоса из подсознания. Чем более странным кажется сон, тем более глубокий смысл он несет, говорил мудрый Фрейд.

Разгадка снов приближала Андрея к размышлениям о мотивах его поведения, которых недоставало суетливой жизни. Мытарствую, говорил Андрей, расшифровывая затейливые образы и стараясь разгадать скрытые за ними собственные тревоги и подавленные желания. Ему нравилось само слово «мытарствую», нравилось наполнять его другим, своим, содержанием. Но внезапно и надолго сны перестали сниться. И вдруг, пожалуйста, такое безобразное зрелище. Однако сейчас возникло не оно, но тоже выплывшие из подсознания дурацки отрешенные лица молодых художников с последней выставки «Арт-Модерн», методично нарезающие бананы при большом стечении публики, ждущей, что же последует за этим. А ничего: просто горки нарезанного продукта слетали в эмалированный таз, ставший на время художественным объектом. Веселый розыгрыш, как его жизнь.

Андрей снова представил себя на улице, словно сошедшей с холодных сюрреалистических полотен Дали, и вздрогнул от липкого, квакающего хохота.

– Вернулся, миленький! А я ждала тебя, мой Иван Царевич!

– Не надо! – воспротивился Андрей.

– Почему, глупый? Сказок не знаешь, что найдешь, что потеряешь. Приходи сегодня на большую дорогу. Ищи, не пожалеешь!

Андрей не успел ответить, как вполне реально и резко зазвонил телефон.

– Тьфу ты, что за ночь, – подумал он и услышал веселый женский голос.

– Эй, у тебя деньги есть? – Голос Леры, его давней подруги, из Нью-Йорка звучал настолько близко, что Андрей слышал, как вокруг нее шумит и смеется далекая Лерина компания.

– Слушай сюда, Эндрю – продолжала энергично Лера – Немедленно купи комплект белья! – Как всегда, Лера начинала разговор без предисловий.

– Эй, у нас четыре утра. Дай включиться, старушка! Какие деньги, какое белье? В гости что ли собираешься?

– Так меня отпустят, испорченный мальчик. Но ты можешь немного заработать, – трещала Лера.- Сегодня в семь вечера в Шереметьево прилетает Бонни – директор фирмы «Грин оук» – Натуральная одежда для тех, кому хорошо за… Для нас, ха-ха! Слышал? Сашка мой ведет у них маркетинг. Отличная леди твоих годков, включаешься, но не переносит московских гостиниц. А кто их переносит, да еще за бешеные бабки? Сдай ей на неделю свои апартаменты.

– Да ты спятила вдали от Родины! – возмутился Андрей. – Забыла: у меня 42 квадрата хрущевской пятиэтажки с газовой колонкой плюс попугай Гоша.

– Попугай? Это что-то новенькое. Да бог с ним!! Она экстремалка, любит русскую экзотику времен соцреализма. Вставай, лентяй! Убери квартиру, – голос Леры захлебывался. – Купи цветы. В холодильник брось бутылку хорошей водки, икру и минералку. Классический набор интуриста. Это кому угодно понравится. Не забудь про маслины и швейцарский сыр. Теперь у вас все есть,- выдохнула Лера. – Встречай с плакатом «O key, Bonny!». Все. Вопросы есть? Она на секунду остановилась.

– Тогда быстро говори «да». Тысяча баксов плюс комиссионные у тебя в кармане, устраивает?!

– Ну, разбудила! Купила не успевшего продрать глаза бывшего соотечественника, – проворчал Андрей. – Ладно, перееду к тете Вере. Давай твою экстремалку, но пусть потом ни на что не жалуется.

Он положил трубку и осмотрелся. Свою квартиру времен глухого социализма Андрей обставил в минималистском стиле. В маленькой спальне расположилась стильная металлическая кровать, которая валялась у друзей на даче, а сейчас снова стала актуально модной. Ее он отполировал и подкрасил. Стол, переехавший к нему от одной из бывших любимых женщин, покрытый толстым стеклом, под которым хранились фотографии матери, стоял напротив. Почетное место рядом с кроватью занимал небольшой музыкальный центр и дотянувшиеся до потолка полки компакт-дисков.

Пройдя свою жизнь до той границы, за которой невольно обращаешься к прошлому, чем к будущему, он заметил, как быстро ветшают вещи и напоминают ему, что за спиной напластовалась не одна эпоха его пролетевшей жизни. Вот кресло, в котором устраивался однокурсник Вова, забегавший посмотреть на альбом дедушкиных марок, известный на историческом факультете страстный филателист и, как выяснилось потом, одновременно стукач. Как-то вдребезги пьяный, он признался Андрею, что «заложил» его, написал куда надо о непонятно откуда появляющихся у Андрея пластинках с Запада. Несчастный, он спился в конце концов, работая потом вполне легально на Лубянке. Совестливым, однако, оказался.

Чуть раньше Андрей вынес на помойку: диван, полированный шкаф на тонких ногах, стулья, напоминавшие старые ботинки, под названием «Прощай, молодость». За ним отправились самиздатовские подшивки, назло всем запретам гулявшие по университету, «Зияющие высоты» Зиновьева, поразившие Андрея, когда-то безнадежным сарказмом. Он взял эту книгу у приятеля-диссидента, живущего уже долгие годы в Париже.

Что ж делать, все стареет. Только одна музыка радовала и обновляла его, каждый раз открываясь с новой стороны, в благодарность, наверное, за ту юношескую восторженность, которую он сохранял по отношению к ней.

В свое прошедшее время, в отличие от Марселя Пруста, Андрей старался не возвращаться. Не дай вам бог жить в эпоху перемен. Что было, то было: не исправить, не повернуть. Если бы он развесил фотографии любимых и любящих его женщин у себя в квартире, она стала бы похожей на музей боевой славы. Но он не был честолюбив. С двух пожелтевших снимков, которые лежали под стеклом, на него смотрела только мать в одежде пятидесятых годов с ласковыми глазами и белым пушистым котом на руках. Она передала сыну свой запас сердечной теплоты и оставила в наследство мечтательные голубые глаза, почему-то действующие на женщин подобно гиперболоиду инженера Гарина. С собой в паспорте он носил только изрядно потрепанную фотографию дочери Даши, находящейся теперь на другом конце света, в Новой Зеландии. Мать Даши, забрав дочь десять лет назад, уехала в Германию, сумев подтвердить свою немецкую кровь со стороны бабушки-переселенки, а Даша, окончив в Германии балетную школу, улетела танцевать еще дальше от него и Москвы, в далекую страну экзотических птиц, чтобы там поймать свою синюю птицу.

Когда он был студентом, у него вытащили бумажник со случайно вложенным туда комсомольским билетом. Кто бы мог подумать, что это, в общем-то, тривиальное происшествие так отразится на его жизни? За небрежность к ценному документу его исключили из комсомола. С мыслями о карьере студенту идеологического факультета, а точнее было бы сказать «догматического», которым по существу был его факультет, можно было попрощаться. Он и так не стремился в партию, но прекрасно сознавал, что думать о сколько-нибудь серьезной работе без красной книжки члена КПСС было нереально, никуда не возьмут. Однако потерянный комсомольский билет дал ему внутреннюю свободу, возможность сосредоточиться на самом себе и сразу освободил от карьерных амбиций и двусмысленности в поиске работы. Роль простоватого, нечестолюбивого студента, которую он играл в университете, помогала Андрею удерживаться на этих позициях.

После университета он устроился младшим научным сотрудником в исторический музей, куда его взяли по знакомству. Дочь завкадрами музея, его однокурсница, поступила в аспирантуру, уступив забронированное ей матерью место Андрею, потому что всегда ему симпатизировала. Он был артистичен, играл, правда, в массовке в университетском театре, пел бардовские песни и втайне мечтал о серьезной карьере в кино. Но главное, он был молод, обаятелен и очень влюбчив.

Постоянная легкая влюбленность пьянила, создавала особый градус не очень богатой на внешние события жизни. Он не отличался особой требовательностью к избранницам. Скорее выбирали его. Не принадлежал к пылким мачо; прохладность своего темперамента всегда компенсировал дружелюбием и веселой ребячливостью. Со временем он приобрел способность мгновенно считывать тот особый сигнал, который посылала ему женщина. Он нравился женщинам разного возраста, занятий и положения. Может, он умел каким-то особенным образом читать в женских сердцах? Вряд ли, улыбнулся бы Андрей, скорей наоборот. Женщины становились путевыми вехами, которыми он отмерял жизнь. За каждой – свой пейзаж, горы, долины, перелески, попадались и труднопроходимые болота.

Русские женщины – известный миру особый тип бескорыстных и преданных подруг. Оставленные возлюбленные жалели его за неустроенность, звонили, приглашали на свои домашние праздники. Ему не хотелось терять ни одну из них. Одна из его бывших подруг, психолог, объясняла поведение общего бой-френда гипертрофированным чувством независимости, отсутствием навыка развития длительных отношений и, главное, инфантильностью, выражавшейся, в частности, в природной ребячливости. Диагноз был с легкостью принят. Все, что ни делал Андрей, с тех пор считалось вполне приемлемым.

На день рождения погрузневшие подруги, успевшие подружиться между собой за долгие годы знакомства, приезжали с сумками, полными домашних солений, угощений и пирогов. Ему дарили рубашки, посуду и любимые музыкальные компакты. Звонили со всех континентов. Иногда заходила университетская подруга Лена, с колдовскими глазами языческой богини, единственная, из-за которой когда-то, в раннем студенчестве, он мог забыть обо всем на свете. Она по-братски обнимала его и смешивалась с другими гостями.

Андрей снял рубашку со стула в стиле «модерн» – который нашел на помойке. Было время, когда там можно было встретить самые удивительные вещи. Возле стула стояла стильная конторка, недавно подаренная Андрею приятелем, устроившим из своей квартиры немыслимый хайтек, и на ней кожаная ковбойская шляпа, сувенир от Леры. Она не переставала думать о нем даже в Америке, куда уехала с молодым мужем пять лет назад.

Что ж, Бонни так Бонни, любительница соцреализма. В историческом плане квартира ее требованиям подходит. Заработок ему не помешает. Впереди лето. Доберусь до Италии, решил он. Давно мечтал пройти по римскому Форуму, почувствовать, как пересекаются тысячелетия, скользят под ногами камни, стертые до него десятками поколений. Историк он все-таки или нет!

Андрей со своим образованием зарабатывал на жизнь с помощью машины – извозом. Как, впрочем, это делали многие другие достойные люди, к примеру, его любимый писатель Гайто Газданов своим ночным парижским такси. Почему все-таки не по специальности? Смешной вопрос для тех, кто имел в кармане университетский диплом и работал в музее, получая, как он, бюджетные деньги, о которых до сих пор унизительно вспоминать. Он брал с собой на работу в старые «жигули» музыкальные диски. Эксклюзивно и недорого их поставлял ему из Лондона университетский приятель, женившийся на рыжей англичанке. Вот и сейчас, захватив несколько из них, Андрей стал одевать куртку. Надо идти зарабатывать деньги для будущей американской постоялицы.

Ему нравилось ездить по пустынной Москве. Он развез по домам трех веселых посетителей «Авокадо», ночного клуба с соседней улицы. Потом подхватил пьяненькую парочку у ресторана «Яр» и отвез в Чертаново. Оттуда поехал в Нагатино. Выпил кофе в круглосуточной забегаловке у трех вокзалов, куда подвез решительного мужчину с горой чемоданов. Еще час колесил по центру. Потом пересчитал деньги и нашел, что их вполне достаточно. Заправил машину бензином, как делал всегда после работы.

По дороге домой он поставил «Весну священную» Стравинского. Весенний ливень бешеных ритмов обрушился на него и вырвал из серого московского рассвета. Ему казалось, что он несется в танце с дикими от страсти вакханками, заряжаясь их бешеной энергией и молодостью. Перед его глазами вдруг возникли Лена и та минута много лет назад, когда она с болью бросила ему: «Ты независимый, как колобок, – ни свой, ни мой, и ничей. Ушел от всех и заодно от себя. Ласковый и никакой».

Тогда эти слова больно ранили Андрея. С первым же поездом он уехал в Питер, тогда еще Ленинград, чтобы, гуляя по математически точным проспектам, сбросить ранящую несправедливость обвинений, разобраться в себе. Ночевать отправился к своему питерскому приятелю в университетское общежитие, захватив бутылку дешевого коньяка, купленную на последние деньги. Откровенный разговор с Валерой закончился посещением его сокурсниц. За столом, где кроме принесенной недопитой бутылки лежала только пачка «юбилейного» печенья, заговорили о Казанове. Одна из двух девушек, Лариса, учила итальянский язык и только что прочла дневники Казановы, которые ее очень разочаровали.

– Тоже мне Дон Жуан! За двадцать девять лет мужской жизни – сто двадцать две женщины, всего три за год! – пересчитывала она возлюбленных знаменитого венецианца. Всего-то! Слава Казановы пала в ее глазах. У нее, простой третьекурсницы филфака, было с чем сравнивать. Не меньше четырех худосочных мехматян соседнего этажа общежития в год проходили с ней таинство посвящения в мужчину.

– Знаете, – продолжила она, – первая любовь Казановы была безответной и несчастной? Мне, к примеру, как Казанове, тоже не везло вначале. У многих так бывает. Что делать? И он пошел за утешением к подругам любимой девушки. Подруги утешили, постарались, как могли. На широкой постели. Вылечили бедного Казанову раз и навсегда. Надежное, я вам скажу лекарство, опробованное.

– И дали неплохой урок, – усмехнулся Валера, подтолкнув Андрея,- незаменимых женщин в природе не существует. Понимаешь?

Коньяк и урок несчастного или, наоборот, счастливого Казановы, это как посмотреть, помогли приятелям удачно сдвинуть кровати девушек, а Ларисе ловко запереть дверь. Питерская ночь стала для Андрея, как, может быть, та, далекая, итальянская, у Казановы, определяющей. Он обрел потерянную уверенность в себе, дважды простился с собственным целомудрием и ни разу не пожалел об этом.

– Не существует, – спустя четверть века задумчиво, но все еще с некоторой вопросительной интонацией подтвердил Андрей Валерины слова, выезжая на Ленинградку.

– Не забудь купить Гоше еду, развалина – громко сказал Андрей, поворачивая на Беговую улицу. Попугай требовал постоянного внимания. В ответ на заботливость хозяина птица отвечала со всей возможной благодарностью: радостно вскрикивала при встрече, с интересом слушала любимую музыку Андрея, а в особо лирических местах брала соло. Гоша оказался способным: часто, кстати, вставлял новые выражения в разговор, напевал. Андрей заметил, что в его отношениях с Гошей появились та особая теплота и взаимопонимание, которые встретишь не во всякой семье. Он поймал себя на том, что часто повторяет Гошины «примочки» и даже с легкой Гошиной лапы стал называть себя «развалиной». Да, уж не мальчик.

Андрей забежал в подвальчик, где находился магазин с зоотоварами, привычно перебросился шутками со знакомой продавщицей. Купил для Гоши птичьи деликатесы и вспомнил о цветах. Проехал сотню метров до недавно открытого ларька с цветами, купил белые и синие ирисы и вполне довольный отправился домой.

Дома он тут же позвонил Тане Беловой, бывшей жене. Да, была в его жизни лет десять тому назад жена. Ровно два года и два месяца, на большее его не хватило. Он быстро договорился с Таней, что вечером заедет за ключами от ее дачи. Лучше пережду неделю на даче, где когда-то собирались их общие друзья, жарили шашлыки и пели под гитару. Будет что вспомнить. Потом почистил ванну и поставил цветы. Оглядевшись, Андрей решил, что квартира выглядит вполне прилично. Накормил Гошу и пожарил себе омлет со швейцарским сыром. Нашел на антресолях фанерную дощечку, на которой маркером вывел: «О кеу, Бонни!» Надел свой выходной свитер от Готье, хотелось выглядеть прилично, мягкая тонкая шерсть, – общий подарок подруг на день рождения.

– Что ж, Гоша, мы готовы к встрече!

По дороге в Шереметьево Андрей слушал «Жизнь героя» Рихарда Штрауса и представлял себе, как, отрываясь от темной асфальтной ленты, кружится в воздухе с белыми и синими цветами в руках, а рядом с ним прекрасная иностранка разбрасывает зеленые доллары. «Пошляк», – хмыкнул Андрей и выключил музыку.

Часы показывали без четверти семь, когда он вошел в зал ожидания Шереметьево. Андрей посмотрел на табло и не нашел ни одного ближайшего рейса из Америки. Он еще раз внимательно пробежал строчку за строчкой. Наверху стояло число: первое апреля. Сегодня первое апреля! Ужасное подозрение пронзило его. Шутка – ловушка! Дожил! Лера разыграла его, как последнего идиота! Цветы, баксы, новое постельное белье – все было слишком, чересчур. Конечно, она едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться, уже уверенно подтвердил он: тебя купили за тысячу баксов, убогая старая развалина.

В справочном догадку подтвердили: самолет из Нью-Йорка прилетел днем. Он тут же набрал по мобильному Лерин заокеанский номер.

– Андрюшка, – где-то далеко смеялась Лера. – С первым апрелем! Хорошо же ты подыграл мне. Надеюсь, не поехал в это ужасное Шереметьево? Никогда не забуду, как мы улетали с Сашкой! Как нас трясли! Ох, на нас отыгрались! Но я тебя не забываю. Я ведь тебя еще немножечко люблю. Понимаешь, это ностальгия, дорогой!

– О чем речь, веселая старушка, ха-ха! Я же не полный идиот! – Не совсем уверенно произнес Андрей.- Выпьем с тобой на расстоянии за неиссякаемую любовь к исторической Родине и ко мне. Привет мужу.

Он прошел в зал ожидания, достал из кармана маркер, который захватил на всякий случай, и на обратной стороне фанерки написал «В Москву. Быстро. Недорого». К нему тут же подошел мужчина с дипломатом в руке.

– Пятьдесят баксов, идет?- Молча вместе они вышли на стоянку, сели в машину и тронулись. Только Андрей собрался поставить диск с испанскими цыганами, как всегда делал, когда сажал клиентов, его остановил сидящий рядом мужчина.

– Не надо музыки. Давай скорее. – Машина вырулила из Шереметьева и начала набирать скорость.

– Хватит, приехали, – услышал Андрей.

Пассажир вцепился в руль. Андрей нажал на тормоз, машина остановилась.

– Вытряхивайся! Попробуй только пискнуть, недоумок! Пятьдесят долларов! Скажи спасибо, что первое апреля. Я сегодня только слегка пошучу. Но запомни, увижу еще раз, ты – реальный труп, подснежник, случайно найденный в лесу.

Он вытащил из кармана Андрея деньги, презрительно пересчитал их, хмыкнул. Потом вышвырнул из машины Андрея, выскочил за ним и трижды со всего маха ударил его, пытавшегося защищаться.

– За работу на чужой территории. Свою старую колымагу найдешь на первой бензоколонке, мне она даром не нужна. А теперь проветрись, пошевели мозгами, если умеешь, тебе будет полезно.

Он хлопнул дверью, и машина без Андрея рванула в сгущающиеся сумерки. Случившееся могло показаться Андрею сценой из набивших оскомину сериалов, если бы не правдоподобно резкая боль в голове и синие круги перед глазами. Веселый день, шуток хоть отбавляй, недоумок! Именно это слово жгло его сильнее всего, здесь, на обочине большой дороги, по которой неслись в Москву на большой скорости машины. О чем вообще-то он думает? К чему стремится? Не продумал в жизни ни одну серьезную мысль. Не достиг ни единой цели. Порхает всю жизнь, как мотылек. Десятки женщин прошли через его жизнь, и что? Там, где-то в глубине души, он надеялся когда-нибудь встретить ту, кто сделает за него главное – извлечет уникальную жизненную закваску – его талант и замесит его, даст толчок, пусть даже пинок к развитию, настоящей, полнокровной жизни. Найдет единственную любовь – этого великого режиссера, способного внести смысл в его рутинную жизнь, разыграть главную роль только его пьесы, а потом радоваться и гордиться им. Но ничего подобного не произошло.

Снова заныла голова. Неплохой урок на будущее. А что, если кто-то там наверху решил дать ему, может быть, последний шанс раскинуть мозгами. Собраться с силами и сделать рывок, чтобы вырваться, почувствовать, пока еще есть время, свои мускулы и начать заново, все заново. Камень за камнем строить на руинах. Хватит ли у него на это воли и мужества?

Когда он подошел к бензоколонке, было совсем темно. Его «жигули» действительно стояли в стороне у разбитой металлической бочки. Он открыл дверь, в бардачке лежали ключи от машины и его старый мобильный телефон.

Андрей уже разогревал мотор, когда услышал жалобный писк. Он выключил машину и прислушался. Казалось, что где-то рядом плачет грудной ребенок. Он подошел к бочке. В черной глубине барахтался, пытаясь выбраться на волю, щенок. Андрей нагнулся и вытащил его, полуживого от страха. Он вытер щенка бумажным полотенцем, валявшимся в багажнике, снял свитер и положил в него дрожащий комок. Зарывшись в мягкую шерсть, щенок засопел и вскоре притих. Настрадался, бедолага! Андрей погладил его и включил мотор. Вот он – подарок с большой дороги. Лохнесское чудо-юдо, всплывшее со дна бочки, – подмосковное Несси. Какая нечисть бросила тебя сюда на верную смерть? После пережитых потрясений Несси крепко заснул и даже не пошевельнулся, когда Андрей остановил машину у своего дома.

Он налил щенку молоко, себе рюмку водки. Отрезал твердый швейцарский сыр, которым поделился со щенком. Вытер лужу, которую оставил пес перед тем как отправиться исследовать квартиру. Потом накормил попугая, с недоумением взиравшего на пришельца и потерявшего от наглого любопытства того дар речи. «Теперь будем жить вместе,- объяснил Андрей, – это Несси, извлеченный с черного дна и предназначенный нам для новой жизни», – и постелил собаке рядом с кроватью.

Вернувшись на кухню, Андрей достал из шкафа медный таз, в котором мать когда-то варила варенье, две ложки и сначала тихо, а потом сильнее стал стучать по нему, как по барабану. Ритм, вырвавшись на свободу, нарастал, стал напряженным. Звуки обрели резкий и страстный ритмический рисунок. Ложки, едва касаясь поверхности, замирали в воздухе и снова бросались в атаку.

– Кончай валять дурака, барабанщик! На часы посмотри! То музыку по ночам заведет, то барабанит! Сколько тебе лет?!! Хуже мальчишки! – стучал в дверь сосед.

– Извини, Петрович! Часы остановились, сейчас заведу, – примиряюще сказал Андрей и, отбросив ложки, поставил чайник на огонь. Первое апреля продолжалось.