«Разрешите представиться. Маяковский…»: как зримо увидеть и расшифровать художественные образы в большой поэзии

19 июля 2023 года был большой юбилей – 130 лет со дня рождения Владимира Маяковского, моего любимого поэта, самого «громкого», пожалуй, в отечественной, а может, и мировой литературе. Прошел он как-то неслышно, незаметно, более чем скромно. И сознаюсь, даже я, увы, никак не отозвалась на это событие. Может, пришло время исправить эту нелепую ошибку…

Когда-то, в далеком 2008 конкурсном году, в Санкт-Петербурге, в Горном институте, я проводила мастер-класс «А вы могли бы?». Мы разгадывали с коллегами-учителями образ-загадку Владимира Маяковского «На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ».

Это, пожалуй, самое сложное в литературе, в личностном общении с текстом, но и самое интересное – зримо увидеть, «развернуть» и «раскодировать», «расшифровав», художественный образ, рожденный фантазией и талантом творца. Здесь встречаются творческое воображение художника слова и читателя, а концепт встречи (наряду и вместе с другими рядоположными, такими как личность, смысл, развитие, путь и т. д.), по моему глубокому убеждению, принципиально важен в образовании, особенно филологическом. Встречи с книгой, словом, поэтом или писателем, которому есть что тебе сказать, есть чем с тобой поделиться… При этом в процессе смыслообразования, в этом таинстве рождения и личностного освоения текста, вычерпывания его смыслов возможны, как ни парадоксально, любые восприятия, самые разные трактовки образа: тем и интересно художественное произведение (его анализ и интерпретация), что оно что-то важное говорит не всем, как принято считать, а каждому!.. Это моя принципиальная позиция – учительская и методическая, хотя, конечно, есть «коридор» допустимых смыслов текста, и все же ближе к авторскому замыслу были те, кто увидел, как герой Маяковского, вывеску рыбного магазина начала XX века и, в частности, губы, зовущие любить – в чешуе «жестяной», то есть неживой, рыбы, олицетворяющей культ еды и мещанский покой буржуазного общества. Ему – не меньше! – и бросал вызов поэт-футурист. В очередной раз! Как в стихотворении «Нате!», например, написанном в ответ на приглашение Маяковского на открытие литературного кабаре «Розовый фонарь».

19 октября 1913 года тихий Мамоновский переулок, как писала «Московская газета», «весь был запружен автомобилями и собственными выездами»: респектабельная буржуазная публика, разодетая в меха и шелка, съезжалась в кабаре, куда (в угоду изысканной публике) был приглашен модный поэт-футурист Владимир Маяковский. А он, грубый гунн, «бесценных слов мот и транжир», бросил им в лицо, праздно жующим, довольным малым, «резкое, как нате»:

Вот вы, мужчина, у вас в усах
капуста
Где-то недокушанных,
недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила
густо,
вы смотрите устрицей из раковин
вещей.

Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные,
в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.

В общем, устроил громкий «футуристический скандал», которым впоследствии, кстати, весьма гордился!

А потом мы размышляли на моем конкурсном мастер-классе, как относится герой Маяковского к реальности, пытались понять, как преображает он ее силой творческого воображения: серую, однотонную карту будней наполняет цветом (материализован жест, резкий, решительный), блюдо студня (желеобразного кушанья из сгустившегося мясного или рыбного отвара) становится океаном – традиционным символом простора, воли, а водосточная труба обернулась флейтой, на которой можно сыграть ноктюрн – ночную песнь влюбленного рыцаря.

А вы могли бы? О чем говорит вам заголовок стихотворения? Так можно далее выстроить логику диалога, в том числе и с ребятами на уроке в 11‑м классе при анализе этого стихотворения. А можем ли мы так творить, преображая обыденную повседневность в высокое романтическое парение, способны ли к полету духа, высокому духовному порыву, что отличает лирического героя раннего Маяковского? А когда это возможно, что для этого нужно? Рассуждая об этом, ребята могут называть (ответы записываются на доске) и талант, и творческую одаренность, и вдохновение, и свободу духа как условия творческой самореализации личности… Чей же словесный портрет мы нарисовали? Творца, художника? А может, учителя? Или просто талантливой личности. Ведь, действительно, как сказал Борис Пастернак:

Смягчается времен суровость,
Теряют новизну слова.
Талант – единственная новость,
Которая всегда нова.

Вопросом Владимира Маяковского и завершался этот мастер-класс на конкурсе «Учитель года России». Завершался открытым финалом. С надеждой, что продолжение следует… После этого конкурсного мастер-класса мне говорили: «Ну что ж вы взяли непопулярного ныне, такого сложного для понимания Маяковского?» А я, знаете, слышала его «А мне – наплевать! Я – хороший!»…

А потом были еще попытки – не всегда одинаково успешные, если честно, – открыть этого большого и настоящего, искреннего во всех своих исканиях и еще больше в заблуждениях поэта детям, учителям (и не только филологам), родителям, просто читателям. В том числе в цикле авторских творческих мастерских для педагогов, школьников и студентов области «Я пришла к поэту в гости…». И вот еще одна, пост-юбилейная. Итак:

…разрешите представиться.
Маяковский.
Дайте руку.
Вот грудная клетка.
Слушайте,
уже не стук, а стон…

Да, к нему относятся по-разному, чаще всего категорично-однозначно и полярно: любят или не любят, принимают или нет. Скорее всего, он и сам бы предпочел такие оценки, потому что жил, творил и чувствовал в масштабах «громада-любовь», «громада-ненависть». Полутона, полу­эмоции, мелкие страстишки, полу­идейки – все полу-, недо- были точно не для него. И не про него. В нем все было громадно, широко, масштабно: недюжинный рост (под два метра) – Лиля Брик называла его «громадик», вулканизм бурлящих чувств, вечная русская «безудержь» («у него во всем были крайности», по воспоминаниям Вероники Полонской, которая была последней любовью Маяковского и видела поэта последней перед тем роковым выстрелом 14 июля 1930 года). А еще у него громкая фамилия, которую, помните, обыграл Евгений Замятин в своей статье 1921 года «Я боюсь»: «Наиюрчайшими оказались футуристы. <…> Футуризм сгинул. И по-прежнему среди плоско-жестяного футуристического моря один маяк – Маяковский. Потому что он не из юрких: он пел революцию еще тогда, когда другие, сидя в Петербурге, обстреливали дальнобойными стихами Берлин». Своим выразительным громовым и раскатистым голосом (аудиозаписи позволяют сегодня услышать его!) он, породисто-крупный, «красивый, двадцатидвухлетний», сразу заявил «во весь голос» о своем явлении в поэзию:

Эй вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!

Правда, быстро осознал: «Глухо. Вселенная спит…» Но со свойственной ему дерзостью в заявленном поединке с мещанским обывательским миром, судьбой, с собой бросил вызов… спящей Вселенной! Что уж говорить о всех прочих его «оппонентов»! Врагах революции (в «Окнах РОСТА»), мещанстве («О дряни», пьесы «Клоп» и «Баня»), человекоподобных особях в обывательски-пошлом, бездуховном мире – мужчинах и женщинах («Нате!»), бюрократии («Прозаседавшиеся») и т. д. Подобно тому как в любовной драме он ревнует любимую к Копернику, «его, а не мужа Марьи Иванны, считая своим соперником»… Нуждался ли он в любви и понимании? Думаю, да, как всякий человек («а я – весь из мяса, человек весь…»). Может, даже более, чем кто-то другой. Помните его признание после зарубежных странствований?

Я хочу быть понят моей страной.
А не буду понят – что ж?!
По родной стране
пройду стороной,
как проходит косой дождь…

Но понимания и любви точно не ценой предательства себя, отказа от того, что дорого для него и свято! Не ценой измены себе: «надеюсь, веруя, вовеки не придет ко мне позорное благоразумие…» Он и говорить-то о себе не доверял никому:

Профессор, снимите
очки-велосипед!
Я сам расскажу
о времени
и о себе…

И потому автобиографию в нарушение законов жанра написал иронично-вольненько, со свойственной ему безбрежной, ничем не ограниченной свободой и назвал тоже громко и выразительно – «Я сам». «Я – поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу. Об остальном – только если это отстоялось словом», – заявил Маяковский с первых строк автобиографии. Конечно, он интересен сегодня детям не только как поэт – самобытный и неповторимый, со своей яркой, броской, бьющей по глазам и нередко попадающей в самое сердце поэзией, которую не спутаешь ни с чьей. Но и как уникальнейшая личность, «громада-человек» с «бабочкой поэтиного сердца», очень ранимый и, в сущности, одинокий… Не случайно Марина Цветаева называла его «гладиатор вживе». Да, громада-человек, человек-гигант, титан, который, дразня завистников и недоброжелателей, выступая с открытым забралом против врагов революции, а значит, и своих врагов, дерзко и легко бросал, как перчатку:

Хотите –
буду от мяса бешеный
– и, как небо, меняя тона –
хотите –
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а – облако в штанах!

Владимир Лютов, автор замечательной книги «Русские писатели в жизни», начал свой литературный портрет Владимира Маяковского так: «Судьба наградила Маяковского многим и в то же время постоянно ему что-то «недодаривала». Он рвался в небо – жизнь привязывала его к земле, в нем была жажда абсолютной любви – но любимые им женщины принадлежали ему лишь наполовину, он был выразителен и прекрасен – и всегда в нем проявлялся комплекс неполноценности, он стремился в будущее – и всегда думал о самоубийстве… Революция, чьим глашатаем он был, в конце концов осталась к нему равнодушной. Нет, она воздвигла ему памятники-глыбы, предварительно вылепив из него такого поэта, какой нужен был ей, а не того, что пылал в Маяковском». Эта оценка, тоже весьма категоричная, внутренне полемичная, небесспорная, но высказанная с уважением к Маяковскому и интересом к нему, может стать толчком, импульсом к осмыслению на уроке драматичной судьбы «первого поэта масс» (М.Цветаева). Собственному осмыслению. Хотя попыток было уже немало. Например, гениального режиссера Григория Козинцева: «Маяковский был великим поэтом, потому что в 1918 году смог написать «Оду революции», и грандиозным, потому что тогда же сочинил «Хорошее отношение к лошадям». Да, потому что «все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь»… Знакомство с этим шедевром дополнит (а может, и вытеснит, кто знает…) барабанные звуки, плакатное одическое (и тоже, заметим, весьма неоднозначное!) в «Оде революции»:

О, звериная!
О, детская!
О, копеечная!
О, великая!

Мы помним, как большевизация, обожествление, канонизация «трибуна революции» после известного письма Лили Брик товарищу Сталину и последовавшего за ним вердикта «отца народов» («Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи») сменилась на долгие годы лихим низвержением с пьедестала и очернительством, досужими домыслами и сплетнями, хотя в предсмертном обращении Маяковский, словно предвидя это, просил: «В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил». Глухо…

Маяковский начинал с бунта. Против всего мироздания! С «Долой!» – «вашу любовь, ваше искусство, ваш строй, вашу религию». С крика – вспомните «четыре крика четырех частей» поэмы «Облако в штанах». С горького осознания несовершенства человеческих отношений и божьего мира, отвергающего его любовь – к земной женщине, «улице безъязыкой», глухой Вселенной:

Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,
что у каждого есть голова, –
отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!

С яркой желтой кофты, с эпатажа и «Пощечины общественному вкусу». И с громкого бунтарского заявления-протеста:

А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами
не захочется –
и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я – бесценных слов транжир и мот.

Закончил Маяковский, как известно, «точкой пули в конце пути». А что было между? Драма жизни, брошенной на раскаленную наковальню революции, к которой относился он, с одной стороны, конечно, по-детски восторженно, романтически-идеалистично, а с другой – надо признать, в отличие от многих деятельностно-активно (был в деле революции с 1908 года, сидел три раза за ее идеалы, боролся против ее врагов, рисуя плакаты в «Окнах РОСТА», потому что верил: «Моя революция!» И потому провозглашал со всех трибун «Даешь Революцию Духа!», утверждал свои ценности:

Ненавижу
всяческую мертвечину!
Обожаю
всяческую жизнь!

И со свойственной ему «безудержью», «наотмашь» обрушивался против этой всяческой мертвечины! Да, порой его заносило на этом непрямом, извилистом, но искреннем пути, и тогда рождалась, например, поэма «Хорошо!», хотя мало кто знает, что в воспаленном мозгу поэта вынашивалась, вызревала и рождалась – впику! – и другая поэма с символическим названием «Плохо»… А разве не актуальны сегодня его сатирические стихи «О дряни», «Прозаседавшиеся», те же «Стихи о советском паспорте», хотя и Советского Союза нет уже? Жизнь ответила на эту искреннюю распахнутость миру щедрой и по-детски наивной поэтической натуры суровой правдой и горьким разочарованием. Осознанием того, что «идет совсем не тот социализм», как выразился Сергей Есенин, переживавший, в сущности, ту же драму. И Маяковский тоже прозрел, конечно, не вдруг:

Но бывает –
жизнь
встает в другом разрезе,
и большое
понимаешь
через ерунду.

Как и Есенин: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье…» Чем билось сердце поэта? «Его сердце билось стихами. Чтобы сердце билось стихами, он искал восторга любви, огромной, абсолютной, апогейной», – считала Эльза Триоле, сестра Лили Брик. «Любовь – это сердце всего», – уверен был и сам поэт:

Любовь!
Только в моем
воспаленном
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите –
срываю игрушки-латы
я,
величайший Дон-Кихот!

Недолюбленный мальчик, в раннем детстве нелепо потерявший отца, «такой большой и такой ненужный», Дон-Кихот революции, «глашатай и главарь» ее, который «себя смирял, становясь на горло собственной песне»… Осип Мандельштам как-то заметил: «Если поэзия не лечит, то это не поэзия». А в случае с Маяковским поэзия лечила его. Но не вылечила. Не уберегла. Марина Цветаева, такая же искренняя и страстная, как он, тонко поняла его драму, написав: «12 лет Человек Маяковский убивал Поэта Маяковского, а на 13‑й Поэт Маяковский восстал и убил Человека». На 13‑й, в роковые 37, после провалившейся выставки «Двадцать лет работы», которую так ждал… Как гениально пел Владимир Высоцкий:

С меня при цифре 37 в момент
слетает хмель.
Вот и сейчас – как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал
себе дуэль
И Маяковский лег виском на дуло.

Потому что знал по себе, что «поэты ходят пятками по лезвию ножа // И режут в кровь свои босые души!».

Короткая, как вспышка, жизнь. Вполне в традиции – увы, давней и недоброй! – русской литературы. Потому что «путь комет – поэтов путь…» (М.Цветаева). И потому что:

Поэт – издалека заводит речь.
Поэта – далеко заводит речь…

«Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека», – писал Маяковский. И его путь – это драма невостребованности в лучах ошеломляющей славы и бешеной популярности, трагедия безлюбовности и безответности его «любовищи» к людям, человечеству, Лиле… И поиска родной души… даже если это только скрипка:

«Знаете что, скрипка?
Давайте –
будем жить вместе!
А?»

Убеждена, что сегодня учитель призван помочь своим воспитанникам открыть «образ мира, в слове явленный» (Б.Пастернак), пережить и прожить текст, например со странным названием «Скрипка и немножко нервно», как личностное со-бытие, яркое и незабываемое. А для того чтобы состоялась встреча ребенка с текстом, должно случиться личное знакомство читателя XXI века с Пушкиным или Достоевским, Маяковским или Бродским. Читательский опыт и есть, на мой взгляд, череда таких вот важных для растущего человека встреч, а значит, открытых и прожитых им, осмысленных или, возможно, переосмысленных ценностей, которые преломляются в душе, как «отсветы событий, встреч и лиц», новыми оттенками смыслов.

В чем логика бунта Маяковского, глубинные истоки его трагедии – трагедии тотального одиночества и неприкаянности – в творчестве, жизни, любви?.. Бунтарь, влюбленный, как и Блок, Есенин, в революцию страстно и самозабвенно, фанатично. Голос революции. А может, и ее сердце. Большое, кровоточащее… Помните:

Вашу мысль,
мечтающую на размягченном
мозгу,
как выжиревший лакей
на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный
сердца лоскут:
досыта изъиздеваюсь, нахальный
и едкий.

И не щадящий себя ради утвержения высоких идеалов:

…вам я душу вытащу,
растопчу, чтоб большая! –
и окровавленную дам, как знамя.

От этого неразрешимого внутреннего, психологического конфликта и родилась, думается, наивно-детская мечта о «социализме с человеческим лицом», о том:

…чтобы в мире
без Россий,
без Латвий,
жить единым
человечьим общежитьем.

Рухнувшая, увы, как карточный домик. Об этом в начале выбранного пути размышлял друг и соратник поэта Борис Пастернак. Еще в 1922 году:

Вы заняты нашим балансом,
Трагедией ВСНХ,
Вы, певший Летучим голландцем
Над краем любого стиха…
Я знаю, ваш путь неподделен,
Но как вас могло занести
Под своды таких богаделен
На искреннем этом пути.

Может, потому так точно и беспощадно прозвучал этот поэтический приговор, что сам Пастернак потом переживет нечто подобное:

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет…

Нет, все же есть пророки в родном Отечестве!.. Из их числа, кстати, и сам Маяковский. Когда написал, к примеру, гениальное, щемяще-трогательное, молитвенное:

Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают –
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

Как родились эти слова-крик, просьба, мольба, молитва? Известно, что поэт возвращался со встречи с Мельпоменой (из театра) и в пролетке за недолгое время пути домой, через открытый верх глядя на черное, безысходно-беззвездное, давящее небо, написал эти гениальные строки…

Послушайте! А может, и правда, пришло время взглянуть на Маяковского и его поэзию чуть по-другому, изменив ракурс, сменив фокус зрения? Без ярлыков, отказавшись от шаблонных обвинений и попреков. С простым и искренним человеческим интересом. Интересом к тому, кто мысленно и в стихах думал… и о нас, людях ХХI века, обращался к нам:

Грядущие люди!
Кто вы?
Вот – я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.

Не недвижимость, машины и дачи. А по-чеховски – сад фруктовый… души!

Этот вечный диалог с собратом Маяковским в нашей литературе продолжил Евгений Евтушенко:

Дай, Маяковский, мне
глыбастость,
буйство,
бас,
непримиримость грозную
к подонкам,
чтоб смог и я,
сквозь время прорубясь,
сказать о нем
товарищам-потомкам…

А потом – Высоцкий:

Задержимся на цифре 37! Коварен
Бог –
Ребром вопрос поставил: или – или!
На этом рубеже легли и Байрон,
и Рембо,
А нынешние как-то проскочили…

И вспоминается почему-то просьба двадцатилетней Марины Цветаевой:

Послушайте! – Еще меня любите
За то, что я умру.

Послушайте…

Елена ВОЛОДИНА, доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин Тюменского областного государственного института регионального развития образования, кандидат филологических наук, победитель конкурса «Учитель года России»-2008

От редакции

6 марта 2024 года, накануне женского праздника, на площадке Тюменского областного государственного института развития регионального образования (ТОГИРРО) гостеприимно распахнула двери творческая мастерская Елены Володиной. В название ее – «Я пришла к поэту в гости…» – вынесены слова Анны Ахматовой, обращенные, как известно, к Александру Блоку, но Елена Володина пригласила всех любителей поэзии в гости к другому блестящему поэту Серебряного века – юбиляру прошлого года, громаде-человеку Владимиру Маяковскому. Несмотря на мнимую непопулярность скандального поэта-футуриста, собрались – очно и онлайн – не только филологи, но и учителя негуманитарных предметов. Как призналась Елена Николаевна, самыми желанными гостями стали ее дочь Елена Андреевна Володина, которая пошла по материнским стопам (она преподаватель риторики Школы одаренных ТюмГУ и проводит занятия-практикумы по искусству публичного выступления для педагогов области и, в частности, для конкурсантов), а также все ее любимые ученики, которые пришли к ней (по традиции) еще и со своими детьми!

Пятиклассница Агния Насырова, дочь ученицы Анастасии, выпуск 2000 года, первой из всех разгадала загадку поэта и показала губы-чешуйки, которые зовут любить и исполнять ноктюрн! Десятиклас­сница Ксения Хмелькова, ученица школы №70 Тюмени, по завершении мастерской сказала своей любимой учительнице литературы Анастасии Евгеньевне Курнаковой (а она считает Елену Николаевну своим наставником и сама уже является победителем областного конкурса молодых учителей в номинации «Педагогический дебют» 2020 года, победителем муниципального этапа конкурса «Педагог года»-2024 в номинации «Классный руководитель»): «Вот теперь понятно, откуда вы взялись». И потом уже Ксения делилась с одноклассниками: «Я услышала и увидела человека, который показал мне, кто же такой Маяковский».

Еще одна юная участница мастерской – девятиклассница школы №89 Тюмени Соня Сенякина, лауреат регионального этапа Всероссийской олимпиады школьников по литературе этого года. Она кроме литературы еще серьезно увлечена живописью и имеет даже персональную выставку. Этих талантливых ребят привели в мастерскую учителя и родители. Нерушимый союз, который Елена Володина приветствовала знаменитыми пушкинскими строками: «Друзья мои, прекрасен наш союз!..» Что объединило их всех? Маяковский! Живой интерес к его стихам (которые, кстати, звучали и в исполнении самого автора, и в музыкальном варианте: например, письмо «Лиличке» в исполнении популярной современной группы «Сплин»). А еще уникальная возможность пообщаться, поспорить, поразмышлять над драмой жизни, брошенной на раскаленную наковальню революции, задуматься над истоками безлюбовности его, «такого большого и такого ненужного»… И, пожалуй, главное – вместе больше понять в непростой для понимания поэзии Маяковского, в его оригинальной художественной концепции творчества и любви, в энергии и инерции его бунта, в глобальном противостоянии творческой личности и системы, поэта, власти в широком контексте отечественной литературы…