Размышляя на карантине

Продолжение. Начало в №35-39

25 января 1944 года В.П.Потемкин издает приказ «О социалистическом соревновании в школе». В приказе констатировалось, что «социалистическое соревнование, механически перенесенное из области производства в учебную работу школы, вредно отражается на качестве обучения и дисциплине в школе», «во многих школах формальные (прошу обратить особое внимание на это слово. – Л.А.) показатели успеваемости растут, а в действительности учащиеся не становятся грамотнее и образованнее», «заключение договоров между учителями, учащимися и школами с обязательством дать стопроцентную успеваемость и определенное число отличных и хороших отметок приводит к искусственному завышению оценок успеваемости, ослабляет требовательность учителей к учащимся».

Школы теперь оценивались более по среднему проценту успеваемости, администрации школ и органам народного образования запрещалось оказывать давление на учителей при оценке успеваемости и дисциплины их учеников.
Потемкин пошел еще дальше. Но тут мне придется обратиться к своим личным воспоминаниям.

В 2002 году в издательстве «Просвещение» вышла моя книга «Литература в старших классах. Уроки и проблемы». Книга начиналась с воспоминаний о школе, в которой я начал работать как учитель. После чего было написано следующее: «Но вспоминать свои уроки литературы мне было бы сейчас горько. Уроки литературы без Достоевского, Фета, Тютчева. Уроки литературы без Блока, Булгакова, Платонова, без «Тихого Дона» Шолохова. Без Ахматовой и Цветаевой, о существовании которых я и не подозревал. Уроки в выпускном классе, где вершинами мировой литературы были «Мать» Горького, «Разгром» Фадеева и первый том «Поднятой целины» Шолохова. Но дело было не только в этом, а может быть, и не столько в этом. Ведь были же Тургенев, Толстой, Чехов. Дело было в том, ради чего я преподавал литературу. А я был убежден, что главная моя задача – дать своим ученикам хорошие знания по литературе. Естественно, знания понятые, осмысленные. Но именно знание было для меня главным. У меня сохранились тетради с планами уроков литературы первых лет работы в школе. Вот многоэтажный план по теме «Мастерство Толстого в романе «Война и мир». Пункты римскими цифрами: I, II, III, IV… Подпункты – арабскими: 1, 2, 3, 4, 5… Как сказала пушкинская Татьяна, «страшно перечесть».

Через какое-то время я получил письмо от ученицы своего первого класса Тамары Ленточниковой. Тамара окончила педагогический институт, стала учителем физики, поехала на целину. У меня хранится вырезка из «Правды», где была помещена вместе с фотографией статья о ее патриотическом поступке. Там, на целине, она вышла замуж. Ее муж был человеком необыкновенным, ярким, с невероятной судьбой. Тамара мучительно переживала его смерть. Я тогда посоветовал ей написать воспоминания о нем. Она их написала. Но я не смог ее убедить их опубликовать. И вот Тамара прочла эту мою книгу и с возмущением написала мне, что у меня нет никаких оснований вспоминать свои уроки у них. Горько… Дело, очевидно, было в том, что само общение с писателями и размышления над страницами их книг уже работало на души. Вот и Костя Хасьян звонит мне: «Лев Соломонович! Сегодня 66 лет с того дня, когда Ольга Петровна и вы подписали мой аттестат зрелости». Цифры, естественно, менялись каждый год. Косте есть что вспоминать: он работал с Королевым, Гагариным. Часто летал на Байконур. Но и школа навсегда осталась в памяти.

Но мои сомнения, тревоги, ощущение какого-то неблагополучия имели все основания.

И тут произошел случай, который все перевернул. В библиотеке школы где-то в первые годы моей работы мне случайно попался старый номер журнала «Советская педагогика» за 1945 год. Обратите внимание на эту дату. Тогда я сам только окончил семилетку. И вот в этом журнале я прочел статью Л.И.Божович «Психологический анализ формализма в усвоении школьных знаний». Это был гром среди ясного неба. А может быть, сейчас уже и не помню, статья и была воспринята как гром, потому что в моих собственных представлениях появились первые тучки.

Я тогда был убежден, что формальные знания – это знания, механически заученные, усвоенные без понимания, воспроизведенные без смысла. И всегда задавал вопрос, чтобы проверить, понимает ли мой ученик то, о чем он рассказывает, что он прочитал. И вот оказалось, что это один из видов формализма и что куда более опасный и распространенный: полное равнодушие к сути того, что, в общем-то, ученик и понимает. При этом наибольшее количество учеников, обладающих такого рода формальными знаниями, состоит из школьников прилежных, ответственных, с ярко выраженной учебной установкой. То есть тех, кого мы ставили в пример как хорошистов и отличников. И этот формализм, как показали исследования, является основным в школе.

На всю жизнь запомнил я пример, который был приведен в статье. Ученик 6‑го класса на уроке правильно определил, что такое давление, и в качестве иллюстрации привел пример из учебника, сказав, что танк оказывает меньшее давление на единицу площади, чем человек. После этого его попросили объяснить, почему в этом случае танк может раздавить собаку, а человек, если случайно наступит на нее, не раздавит. Этот ученик долго думал, а потом сказал: «К собакам физика не имеет никакого отношения».

«Таким образом, школьники, обладающие формализмом знаний, не умеют увидеть реальные жизненные явления в свете популярных знаний», «система научных понятий, данная в учебной дисциплине, оказалась для школьника самостоятельной действительностью, отгороженной от реальных законов природы плотной стеной школьного знания». Оказывается, таким образом, что даже хорошие школьные знания сплошь и рядом научными знаниями не являются. Существуют два мира: мир настоящих знаний о природе и человеке и мир школьных знаний, которые нужно понимать, выучивать, сдавать на экзаменах, получая за это отметки, но которые ко мне, ученику школы, никакого отношения не имеют. И все это было сказано 75 лет назад!

В статье не было ни одного примера из преподавания литературы. Но для меня уже тогда было ясно, что для преподавания литературы формализм такого рода особенно опасен: если идеи и чувства писателя для школьника всего лишь материал для выучивания урока, то преподавание литературы становится бессмысленным.

Начавшееся переосмысление собственной работы как учителя где-то в течение нескольких лет привело меня к принципиально новому взгляду на назначение уроков литературы в школе и методику ее преподавания. Впервые я определил для себя эти приоритеты 60 лет назад в статьях, напечатанных в журналах «Новый мир» и «Литература в школе» почти одновременно. Но я ни разу не задал себе вопроса, как и почему статья Божович могла тогда появиться в журнале «Советская педагогика», хотя некоторую ее несовместимость с нашей жизнью я ощущал.

Ответ на этот незаданный вопрос я получил через 60 лет. Вышла блистательная книга «Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы. (1940‑1980‑е)». Это, на мой взгляд, лучшая педагогическая книга последних десятилетий. Я буду широко использовать статью Марии Майофис «Предвестия «оттепели» в советской школьной политике позднесталинского времени». Все, о чем пойдет разговор дальше, взято из этой статьи.

Напомню только, что 25 января 1944 года народный комиссар просвещения РСФСР В.П.Потемкин издал приказ «О социалистическом соревновании в школе». Но Потемкин пошел еще дальше. С 15 по 19 августа того же года проходит всероссийское совещание по народному образованию. Оно проходит под лозунгом «борьбы с формализмом в школьном преподавании». Формализм становится и главной темой выступления В.П.Потемкина. Статья Божович в «Советской педагогике» и вписывается в этот контекст.

Борьба с формализмом на уровне школы означала критическое отношение к практикам зубрежки, не дающим глубокого понимания сути предмета; полученные на уроках знания отныне квалифицировались как оторванные от практики.

Обращаю особое внимание на очень важное для нас сейчас положение статьи, о которой мы говорим: лозунг «борьба с формализмом» давал – во всяком случае в дискуссионном поле – возможность указать на шаблонность, рутинность и неэффективность существующих методов и практик обучения и воспитания, сказать о торжестве внешних бюрократических форм над содержательными аспектами работы учителей.
В чем были причины новаторских и смелых реорганизаций образования, которые предпринял Потемкин?

«Положение школы в последние годы войны и первые годы после войны, – читаем мы в книге, о которой сейчас говорим, – можно без преувеличения назвать кризисным». Хотя само слово «кризис» ни в документах Наркомата народного просвещения, ни в печати не использовалось. Лишь несколько фактов.

Катастрофический недобор в высшие учебные заведения. Количество выпускников в 1945 году составляло 62200 человек, в то время как в 1941 году из десятых классов выпустилось 176400. Падение качества обучения. В 1945 году впервые проводились экзамены на аттестат зрелости. Без двоек сдали экзамены только 56,3% окончивших 10‑й класс. Рост второгодничества. Даже в Москве в 1944‑1945 и в 1945‑1946 учебных годах их было 19%, а в 1946‑1947 учебном году – больше 10%. В автономных республиках второгодников было даже больше 30%. Причины – низкий образовательный уровень большей части учительского корпуса и недостаточная квалификация учителей. Было и другое: острая потребность в квалифицированных кадрах, которую в этот момент испытывали армия, оборонная промышленность и недавно организованный «атомный проект». И еще очень важное: нужно было восстанавливать разрушенное на всем пространстве от Волги до западной границы. Знают ли о масштабах этой огромной работы наши ученики? К сказанному я добавлю: в 1945 году к своему ракетному делу возвращается после ареста и лагерей Сергей Павлович Королев. Перед страной стояли огромные задачи, и ей нужны были хорошо подготовленные кадры.

Продолжение следует