Пусть второе солнце будет черным! Чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять

Я помню отцовскую улыбку. Искреннюю, радостную, неповторимую. Он стремительно катит меня на санках. Мне нравится, как скрипит снег, мне нравится скорость. Частные дома городской окраины просто летят мимо меня, то желтый забор, то зеленый, то серый… Мне лет пять, и глаза мои пока не близоруки, я вижу на кустах, погруженных в сугробы, снегирей – это живые малиновые яблочки на ветках, как в доброй сказке. Да, все вокруг такое волшебное!.. Отец резко разворачивает санки, и разлетается из-под полозьев веер снега, а вслед за ним каруселью летит в моих глазах вся улица.О мое счастливое детство!

О мое счастливое детство!И снова мне пять лет. Лето в самом разгаре. Улица, огромный зеленый тополь. И молодая мать, прижатая к дощатому забору. Любопытные прохожие вдали замедлили шаг… Пьяный отец бьет ее наотмашь, и сыпятся, сыпятся, сыпятся беспощадные кулаки на ее заплаканное красное лицо, которое старается она закрыть ладонями, а я рядом, я тоже кричу что-то, я реву… И шумит над нами вверху зеленый факел тополя, словно взывая о помощи…О мое счастливое детство!Я не пойму их родительскую тайну. «Почему ты с ним не разведешься?» – спросил я однажды, когда вела меня мать из детского сада. «Почему ты с ним не разведешься?» Что она тогда подумала? Откуда я знаю такие слова? Она ничего не сказала, да и знала ли ответ? «Когда я вырасту, я не буду пить». Боже, какой наивной была эта клятва!О мое счастливое детство!За окнами детского сада так темно, что кажется, словно кто-то разлил воду, в которую художник окунул черную кисть. Опять отец, опять милиция… Меня оставили в садике на ночь. Я сижу за маленьким столиком, из кусочков разноцветной бумаги стараюсь сотворить цыпленка. Желтенькое тельце, коричневые лапки, серый клювик, внизу зелененькая травка. Главное – правильно оторвать бумагу и приклеить на белый лист. Для этого занятия придуман особый термин – развитие мелкой моторики рук… Нет же, это великий акт творчества! Я создаю нечто новое, значимое, можно сказать, великое, потому что завтра, когда придут другие мальчики и девочки, им этого цыпленка покажут как пример, как образец, и, глядя на него, они будут делать то же, что я этим вечером, – рвать кусочки цветной бумаги так, чтобы они походили на лапки, тельце, головку птенчика, и приклеивать их к белому листу, чтобы получился законченный силуэт. Как я буду гордиться собой на следующий день!Никто не спросит, почему это я остался тут на ночь.О мое счастливое детство!Возможно, творчество обладает свойством менять человеческую жизнь, и порой, если оно нацелено на добро, это единственный способ преобразовать человека. Не эту ли веру ты внушил тогда мне, мой цыпленок?.. Вот опять приходит с работы пьяный отец… Вот падает со стены и замолкает радио, разбитое его кулаком. Я помню это старое радио советского образца – серое и квадратное, с большим динамиком за пластмассовой решеткой и одной-единственной маленькой круглой рукояткой, чтобы регулировать громкость… По радио что-то сказали, а ему не понравилось. Вот снова старенькая бабушка в неизменном своем черненьком платке, усаживая меня рядом и прикрывая собой, разворачивает книжку с яркими картинками. «Успокойся! – приказывает она отцу. – Сын читает!» В книжке – сказочный царь с золотой короной на голове, дворец, башня с высоким шпилем…Петушок с высокой спицыСтал стеречь его границы.Чуть опасность где видна,Верный сторож, как со сна,Шевельнется, встрепенется,К той сторонке обернетсяИ кричит: «Кири-ку-ку.Царствуй, лежа на боку!»О мое счастливое детство!«Как приохотить ребенка к книге?», «Почему падает интерес к чтению?» – сколько семинаров, «круглых столов», сколько научных статей, и все нет ясного ответа. Мой интерес к книге начинался с такого вот чтения вслух. Все было очень просто и не требовало педагогических исследований…Каждая новая книга – новый мир, открывавшийся мне. Он отличался от того мира, что был вокруг. И я верил – моя жизнь будет иной! Не похожей, обязательно не похожей на отцовскую… Я обязательно буду другим! Я буду, скажем, говорить на разных языках. Ведь если человек говорит на другом языке, он уже другой. Разве не так? «Ма, а почему немцы говорят не так, как мы?» Она отмахивается – мол, отстань. Участковый милиционер в фуражке сидит рядом с ней за круглым столом, что-то записывает, а я любуюсь его блестящей кокардой…О мое счастливое детство!Нет, надо сохранять верность своей мечте!Был, наверное, март, потому что по скользкому льду, сплошной коркой покрывшему дорогу, очень неловко было идти в школу. Снег ослепительно блестел в солнечных лучах. И почти у самой школы, где стояло несколько брошенных домов, предназначенных под снос, я увидел на снегу книгу – ее оранжевая обложка заметно выделялась на сплошном белом ковре. Как же можно выбросить книгу? Я поднял ее. Старый учебник немецкого языка 1954 года. То, что надо. Пригодится, когда начнем изучать.О мое счастливое детство!Летняя ночь, очень звездная, теплая, черная. Художник взял кисточку, и черной краской провел по холсту, а другой кисточкой рассыпал яркие точки звезд. Они до сих пор стоят в моих глазах. На проходной комбината, где в ночную смену работает сегодня мать, я прошу вызвать ее. Отец снова напился. Мать приходит, слушает и уходит назад, кто же отпустит ее с работы. Я не хочу возвращаться домой, и я не в детсадовском возрасте. Ничего, вот на этих деревянных поддонах, пусть грязных, можно скоротать ночь. Ночь теплая, а спать холодно…За густой листвой деревьев различимы звезды. Звезды – это волшебство, это сказка, у меня волшебная ночь. Все изменится, все будет лучше. У комбината высокий забор, поверху колючая проволока… Утром выяснится, что пьяный отец сломал две ручки у газовой плиты, но, заснув на кухонном полу, в беспамятстве не открыл газ. Все хорошо.О мое счастливое детство!Оторвать доски, подгнившие снизу, где они соприкасаются с землей, проще простого. Скрип верхних гвоздей никто не услышит. В сарае темно, и, кажется, предназначен он для ненужных вещей. Нет, вот книги какие-то… В глазах подельника удивление. «Ты что, возьмешь?» Я жму плечами. Он поднимает с пола небольшой газовый баллон красного цвета. «Бросим в костер. Рванет, как бомба…»Может, так и было бы. Спрятав его недалеко, мы не подумали, что спохватившиеся хозяева, очевидно, обыщут окрестности и найдут свой баллон. Да велика ли беда? Сараев много на свете.Мы оба на учете в детской комнате милиции и, значит, почти взрослые. Мы не рисуем уже ручкой синих воровских перстней на руках, как раньше, мы перестали играть, и значит, почти взрослые. Я уже чувствую, как наливаются силой мои мышцы, и понимаю – скоро моего кулака хватит, чтобы поставить отца на место. Мы скоро узнаем, что у каждой кражи свой запах, и значит, мы почти взрослые.Да, я вырос, раз храню память о детстве. Как зловещее эхо. Как натяжное и глухое, похожее на стон эхо, раздающееся по ту сторону нехитрой двери дачного домика, которую бездарно и грубо выбивают ногами… О, каждая дверь звучит по-своему! Двери подвалов в старых пятиэтажных домах, те лязгают ржавыми петлями, как капризные ворчливые старухи… Мы ушли из детства. «И вот ушли романтики из подворотен ворами».О мое счастливое детство!Я пьяный и не стою на ногах. Господи, какой испуг в глазах матери! Я падаю и теряю сознание. Кажется, родители вызвали «скорую». Чувствую, как мне делают укол в вену. Рядом суетится отец, спрашивает, как же я так напился. «А как же ты сам раньше, сука!» – кричу я, и, кажется, слишком и громко и четко. Спроси еще, на какие деньги. На краденые! Карандаш – первое, что попалось врачам под руки, его суют мне в рот так, чтобы я не смог сомкнуть челюсти, ведь нужно промыть желудок. Потом какая-то резиновая трубка, как змея, проникает мне в горло. Что есть силы я сжимаю карандаш зубами. Испуганный крик врача: «Он его перекусит!» Нет, слишком он прочный, этот спасительный карандаш… Наверное, правда, что перед смертью перед человеком проходит вся его жизнь – наступила секунда, когда я вдруг отчетливо ощутил, что совершенно трезв, сознание было необыкновенно ясным, прозрачным, как ключевая вода, и короткая моя пятнадцатилетняя жизнь вся-вся отразилась в ней, пролетела в единый миг, как будто прошла по бережку родника, бросила взгляд на воду, так, полюбоваться, как принцесса в новеньком цветастом сарафане, оценивая свое отражение. «Неужели все?» – только и пронеслось потом в мозгу с той же необыкновенной трезвостью и страшной очевидной простотой.И все померкло.Стало черным, как та давняя ночь за окнами детского сада.На следующий день я не мог сделать и трех шагов, сердце бешено колотилось в груди, тяжелое, как свинцовый слиток.Но я был жив.О мое счастливое детство!Куда после школы? Скоро, скоро ты станешь здесь посторонним и чужим. Продолжать ту же жизнь? В дневнике две двойки за четверть. Но ты же мечтал учить языки? Ты же мечтал… Не помню, перед каким именно уроком классная руководительница опрашивала класс, кто куда намерен поступать после школы. Что бы там ни было, я должен вернуться к мечте. Мой цыпленок, мой золотой петушок, помоги мне! «Иностранный язык?» Удивленная, ироничная улыбка: куда, мол, тебе. За спиной в классе смех. А я не шучу. Я возвращаюсь к мечте, которой изменил. Я в тот же день отыщу тот старый учебник немецкого, в котором в самом конце – целый блок заумных грамматических правил. С той секунды, когда я сяду за стол, мы в целом мире будем существовать лишь одни, я и эта книга. Я буду сравнивать учебники, я должен знать больше, чем дает современный. Собери в кулак всю волю и будь к себе беспощаден. Потому что выбора нет – либо с этой книгой, либо с теми друзьями, с которыми нужно порвать немедленно, иначе не получится ничего!..Но я смогу. Я себя заставлю. Я еще найду самоучитель венгерского языка и начну учить его. Этот путь не будет простым. Быть ангелом – значит не падать, быть человеком – значит падать и вставать. Предстоит падать и вставать, снова падать и снова вставать. Но главное – идти, карабкаться и ползти. Я позже пойму, что от этого прошлого идти нужно будет всегда, безостановочно, пока не померкнет сознание. У меня получится первый шаг. Через полгода не засмеется уже никто.О мое счастливое детство!Спустя десятки лет детство станет казаться хрупким, маленьким, как тот цыпленок, созданный мною из обрывков бумаги в непривычной детсадовской тишине. Оно бы уместилось у меня в ладони. Но как оно уже далеко! Прошло голосование, диссертационный совет подсчитал бюллетени. Я жду решения и слышу наконец, что мне «присваивается ученое звание кандидата филологических наук». Традиционные аплодисменты в зале. Я чувствую, что счастлив. И может, поэтому врывается в память другое воспоминание, когда я также ощущал счастье. Отец, везущий меня на санках. Мне нравится, как скрипит снег. Мне лет пять, и глаза мои пока не близоруки, я вижу на кустах, погруженных в сугробы, снегирей… Мне повезло, у меня была эта улыбка!О мое счастливое детство!Лишь много позже я осознаю страшную глубину некрасовских строк из «Кому на Руси жить хорошо»: «Он до смерти работает, до полусмерти пьет». Да, это про него, про отца. Я не смею и никому не позволю теперь осудить его, как не приму и ничьей жалости к себе. Это детство казалось тогда обычным, естественным, мне думалось, что и у всех так. Жалеть ли рыбу, если она живет в воде? А отцу… Просто очень тяжело ему было, и все. И никто не виноват. Строить доменные печи в Кривом Роге сразу после войны, строить фабрики, заводские корпуса, дома, вдыхая сварочный дым на многоэтажной высоте, где ничто не защищает от пронизывающего ветра. Просто было тяжело, и никто не виноват. Я сейчас в том возрасте, когда он построил дом, где я живу, и я осознаю ныне, что каждая доска в полу или на потолке ложилась здесь с мыслью обо мне, с неумелой и грубой любовью. Мне трудно вспомнить хотя бы один день без родительского скандала, но было у них, родителей, нечто общее – неизмеримая любовь вчерашних крестьян, навсегда уехавших в город, к труду на земле. Та власть земли, которая уж не довлеет надо мной. На вопрос «Почему ты с ним не разведешься?» не существовало ответа.Но мне запомнится навсегда еще одна не знакомая мне женщина, которую видел я только один раз. Власть земли не связывала их, наверное… Мне лет пять или шесть, отец ведет меня в парикмахерскую. А по другой стороне улицы быстрым шагом идет она… «Ты постоишь один? Подожди. – И желая, чтобы я не боялся, он вдруг добавил: – Это Тонька, моя первая жена». Будто я мог что-то понимать! Я только испугался отчего-то. И сказал: «Не уходи». Он стоял и смотрел. Женщина шла, не поворачивая головы, я помню ее удаляющийся силуэт в красном пальто. Он больше ни о чем не попросил, не окликнул ее и не бросился догонять. Из-за меня. Ради меня.О мое счастливое детство!Оно пройдет, каким бы ни было счастливым.Будет декабрь. Будет сильная метель. Но эта девушка придет на свидание. Придет и перевернет жизнь… Как много снега! Кажется, каждая снежинка точно заблудилась, растерялась, поэтому мечется, кружится в воздухе, будто живая, будто испуганная, и летит на землю. Я запомню навсегда ее силуэт – в желтоватом свете уличного фонаря, разлитом по заметенному асфальту, по стене нашего института, смотрящего на улицу темными окнами. Мы вчерашние школьники. Все белым-бело, и между нами этот снег, снег, снег, как его много! Ее улыбка тогда – еще один символ счастья.О моя счастливая юность!Будет лето. Вечер. Я курю и вдруг ловлю себя на мысли: неужели этот тусклый огонек сигареты сильнее меня, и, когда придет старость, моя воля будет зависеть от него, и чем мне оправдаться? Требовательная и к себе, и к другим, сколько раз она просила бросить. Надо начать резко. Как тогда, давно, с учебником немецкого языка…Три недели прошло, а боль в легких не унимается, будто несколько кошек вцепились в них когтями. Я закусываю подушку и рву зубами наволочку. Отплевываю какую-то черную слизь. Но есть моя воля, и все победит моя молодость!Наш студенческий отряд располагается где-то под Алуштой в Крыму, куда я приехал с опозданием и, так получилось, в день своего рождения. Взял такси – за городом ни у кого не спросишь дорогу. По асфальтовой ленте шоссе машина взбирается на пригорок, там, на обочине, я вдруг вижу ее в компании других девчонок и прошу остановиться: «Я приехал!» На виду у подружек она подбегает и виснет у меня на груди, закинув руки за шею: «С днем рожденья!»О моя счастливая юность!Каждому предназначен в этой жизни свой особый путь, и никто не виноват, если они расходятся. «На то она и первая любовь, чтоб быть ей не особенно удачной…» Молодость дана, чтобы отыскать его, единственный, верный, твой собственный путь… Не за меня она выйдет замуж. Уедет из страны, и несколько границ лягут меж нами. У общих друзей мне запомнится ее фотография в красном свадебном платье. А вскоре и страны не станет, в которой мы родились, росли и любили. Черная копоть пожара на стенах Белого дома – последняя точка ее истории.Мое обретение веры – особая история. Могу лишь повториться – никто не приходит к Богу, если Он не поможет Сам… В уединенном уголке в полумраке маленького старообрядческого храма, перестроенного из обычного деревянного дома, вечером на всенощной, когда людей немного, я вдруг вспомню о ней. Со всем сумел справиться, но не с этим воспоминанием. Надо ни о чем не жалеть, как бы ни было больно, а я не могу… И вдруг в сознании моем зазвучит незнакомый посторонний голос, ровный и немного строгий: «До сих пор ее любишь?» Конечно, я подумаю, что говорю сам с собой или начинаю бредить и попробую заставить его замолчать, прогнать, но внезапно пойму всем существом, что это невозможно, что никаким усилием воли я не могу переключиться на что-то другое, все равно что, и отвечать обязан.- Да.- Тогда для тебя выше всего должно быть ее счастье.- Да.- Она счастлива с ним?- Да.- Так чего ж тебе еще надо?И возникнет ощущение, что собеседник ушел, а его последний вопрос не предполагает ответа, я уже на все ответил. Я вновь обретаю волю. Вокруг ничего не изменилось, тот же полумрак и те же трепетные огоньки восковых свечей. Вся боль, уныние и тоска прекратятся резко, в одно мгновение.О моя счастливая юность!Двадцать лет пройдет после первой нашей встречи в декабре. События спрессуются в памяти, как слои ракушек в доисторическом куске известняка: крупное событие – ракушка покрупнее, мелкое – помельче, есть и вообще едва различимые глазом улитки, но все они нечто единое целое, камень, то, что называют жизнью.Интернет тесен. Я не поверю глазам, когда на мониторе увижу ее фамилию и имя, адрес и телефон…Как много цифр надо набрать для международного звонка! Код страны, города, телефонной карточки, ее номер телефона, моего. Все они кружатся, как тот декабрьский снег. Электронный голос сообщает, что у меня семь с половиной минут на разговор. Это много или мало? Наконец звучит международное «алло». Я не узнаю этого женского голоса. На каком же языке обратиться? Хорошо, сначала по-русски, а там разберемся. Я называю ее имя и прошу позвать к телефону. «Это я», – слышится в трубке. Семь с половиной минут – это же вообще ни-че-го!Это ничего, но можно успеть главное. Обменяться адресами электронной почты, простить друг другу все, что, может быть, не успели тогда… На свете много волшебных слов. «Будьте добры», «пожалуйста», «ничего не видел и не знаю». Но есть и другие: «На следующей неделе я буду в России». Может, это странно, но на следующей неделе начинается декабрь…Через полтора года мы увидимся еще раз. На незнакомом перроне чужого города я сразу узнаю ее походку. Качнется тень в вечернем полумраке, когда мы с женой сойдем с поезда, я начну осматриваться и вздрогну, увидев ее силуэт, очень похожий на тот, когда она шла ко мне через декабрьскую метель, невольно вспомнив, как стучит ее сердце. В этот миг жена возьмет мою ладонь в свою руку… Так мы встретимся, две семьи. Не сумевшие потеряться люди, которые будут рады счастью друг друга. «Чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять…»Как и сто лет назад, под мостом Мирабо течет неторопливая Сена; как и сто лет назад, радость приходит после испытаний и терзаний и вечность отражается в медлительной поверхности воды; как и сто лет назад, все так же сильна и неистова надежда… Нет, любовь не уходит в никуда, подобно реке! Все, что без остатка, до конца было отдано, вернулось ко мне любовью другой женщины! «На то она и первая любовь, чтоб стала настоящею вторая…»Мне вспомнится тогда еще немного грустный, но светлый мотив одной песни Сальваторе Адамо. В ней говорится, что, несмотря на то что многие разочаровываются в любви, если она была настоящей, то тебя отныне не устроит и не удовлетворит та любовь, которую легко можно купить на мостовой. О, как же он прав!О моя счастливая юность!У меня сохранилась одна детсадовская фотография, где запечатлена вся наша группа. В первом ряду несколько мальчишек. Я знаю судьбу трех. Первые двое угодят в колонию еще лет в шестнадцать. Один из них расскажет мне о третьем при случайной встрече. «Убил сожительницу. По пьяни…» Вот он на фотокарточке, рядом со мной. Прижимает к груди пластмассовый автомат. Я четвертый. Как будто эта цепочка обрывается на мне. Не в тот ли миг разорвалась она, когда мартовским утром поднял я выброшенный на снег учебник немецкого языка…Вспоминаю встречу с одним из детсадовских приятелей, тем, который «убил сожительницу». Железобетонный забор, и под ним большие ребята разливают по стаканам вино. А мы с ним вдвоем чуть поодаль стоим друг против друга. Наверное, нам лет по десять. «Что батя, – спрашивает он, – пьет?» «Пьет», – признаюсь я. Он думает о чем-то и произносит вдруг отрывисто, строго, но без тени угрозы: «Ну, ты иди отсюда, – и добавляет, как бы поясняя, почему: – От греха». Он вернется туда, где пьют вино. В этом его детском «уйди от греха» – вся философия, вся мудрость мира. Были бы силы уйти, были бы силы раскаяться…Ужели это я, тот мальчишка, идущий с приятелем мимо стройки, мимо строительной бытовки, в окне которой, в решетке, не хватает одного прута? Мы переглянулись и поняли друг друга без слов. Наверное, это было в выходной, на стройке никого. Обломок кирпича разбивает окно вдребезги со звоном, который не привлечет внимания. Мы шарим по карманам рабочих спецовок. Сгодится все – и деньги, и оставленные сигареты. Из одного кармана я извлекаю странный, очень тяжелый пузырек. Открываю и здесь же опрокидываю содержимое на стол. Из пузырька выпадает круглый металлический блин – ртуть, которая не растекается во все стороны, разбившись на серебряные капли, а так и остается там, где упала, блестящим причудливым блином. Я дую на ртуть. Она бежит по столу в сторону моего подельника, он тоже дует на слиток, который теперь возвращается ко мне. Мы играем. Мы не знаем премудростей химии. Боже, какие мы еще дети… И я не знаю одного, не менее важного закона: слишком многие из тех, кто сейчас с тобой идет на дело, завтра будут первыми, кто сдаст тебя со всеми потрохами. Если вовремя это понял – спасен.Ужели это я стою с приятелем у дома под яркой луной, похожей на прожектор? Где-то на асфальте блестит тонкая ноябрьская наледь. Он предлагает мне обворовать плохо охраняемый овощной магазин, расположенный через две улицы. Я отказываюсь и несу какую-то чушь про то, что луна слишком яркая, что-то еще, что в конце концов не позволяет меня уговорить. Я повернул свою лодку и твердо держу ее руль. Мне удалось. Мне удалось…Как-то в одном кафе, где работал установленный под потолком на железной подставке телевизор, я обратил внимание на некую передачу. Два массовика-затейника рассказывали про зоопарк: вот слон, вот он съедает столько-то, а потом из него выходит столько-то – и в таком духе. Как будто это должно быть смешно. Вспоминаю детсадовских приятелей – да никто бы не согласился стать на их место и пустословить в эфире! Но почему бы нет, казалось, ведь мы-то к матерщине привыкали с пеленок. Мы были шпаной, а чем лучше все эти сегодняшние эстрадные клоуны, кривляющиеся на телеэкране, всегда одни и те же, способные только на пошлый юмор, только красть ценное человеческое время. Ведь это тоже воровство. Впрочем, что же обвинять… Может, им просто с детством очень не повезло.О мое счастливое детство!Теперь у меня есть собственная книга – монография о творчестве Мельникова-Печерского. Но мне хочется взять в руки тот старый учебник немецкого языка. Я нахожу его, сажусь в кресло, начинаю листать. Авторы – Бергман и Петренко, «Учпедгиз», 1954 год… Но память уносит меня дальше. Детский сад. Я рисую, как мы с воспитательницей ходили в лес. Но почему над деревьями должно быть только одно солнце? Я хочу нарисовать второе. Но почему и оно должно быть желтым? Почему черное солнце не может светить? Пусть второе солнце будет черным! В основе творчества должна лежать твоя собственная, неповторимая истина, твой голос, до которого надо докричаться. Пусть говорят, что черного солнца не бывает, мне все равно. Что может быть проще рисунка с черным солнцем!О мое счастливое детство!