На чтение: ≈ 15 мин.…Дед ушел. Скрипнула одна дверь, бухнула ручкой в глиняную стену другая, громыхнули ворота. И все – никаких следов. Будто в воду канул.
Несколько лет назад в конце весны, когда огородные дела вчерне уже были закончены, деда неожиданно хватил удар. Мы съехались прощаться с ним. Но за лето дед отлежался, пришел в себя и к осени с палкой-ципком уже регулярно выбирался во двор. В основном, конечно, он проводил время на кушетке, которую я расширил, превратив в удобный топчан. Это были довольно мирные времена. Но вскоре начались уходы. Дед поднимался среди ночи и тормошил бабушку: «Вставай, мать, пойдем до дому». Бабушка прятала в духовку ботинки, завязывала узлом штанины брюк, кормила таблетками «от сна» – ничего не помогало. У деда теперь цепко сидела одна мысль: домой! Я пытался образумить его, мол, вот кушетка, вот печка, вот наши семейные фотографии на стене, не веришь, выгляни в окно: флигель на месте, на яблоне ципок висит, воробьи виноград клюют – все на своих местах, все свое, родное. Куда там! Одно на уме: «Загостювалися мы тут. До дому треба».И вот дед исчез. Я узнал об этом на пятый день. Приехал и закружил: прошелся по котловану, обшарил посадку, оббегал ближние стройки и свалки, обследовал ямы и канавы. Никаких следов.- Наче на небо злетив, – потерянно сказала бабушка.И вот кто-то, кажется, сестра деда, предположил: уехал в Шульговку, в свое родовое гнездо, которое находилось за сотню верст от города, на другом берегу Днепра.Думал ли я, что дед стремится в село, которое покинул шестьдесят лет назад? Не под силу ему этот путь. И все же теперь мысль работала четче: дед хотел попасть домой и звал туда бабушку. У них была надежная крыша на городской окраине, но память сохранила воспоминание о другой кровле – тугих снопиках тростника над шульговской белой хаткой, о хате-батьковщине. Под ее крышу, возможно, и стремился дед.Его нашли на днепровском берегу на десятые сутки. Умер дед от разрыва сердца. Он лежал в чужом заброшенном огороде между шелестящими на ветру сухими стеблями кукурузы. Рядом валялся сломанный ципок. Один ботинок застрял в мерзлых комьях капустной грядки метрах в десяти. Совсем немного дед не добрался до воды, которая отделяла от него родной берег. И теперь я точно знаю: дед не уходил. Он возвращался. Возвращался в прошлое. В долгий век, который прожил….После смерти деда остались «мемории». Так он назвал свои воспоминания о молодости, над которыми корпел длинными зимними вечерами при свете большой настольной лампы с цветастым, уже изрядно вылинявшим абажуром. Дед родился в самом начале прошлого века (1 января 1900 года!) и прожил почти девяносто лет. Все столетие (эпоха!) прошла перед его глазами. Вечерами в толстой бухгалтерской тетради аккуратным, чуть витиеватым, но все же вполне каллиграфическим почерком он записывал факты и фактики событий, участником и свидетелем которых был.Прошли (пролетели!) годы, деда уже давно нет в живых. Но я продолжаю хранить у себя его «мемории», на первой странице которых выведено: «Дорогие онуки! Будьте в жизни трудолюбивыми, честными, благоразумными и добродеятельными, никогда никому не делайте зла! Будут трудности – не вешайте носов, будете хорошо жить – не задирайте носов! Уважайте старших, не обижайте других! Большого вам счастья в жизни и крепкого здоровья! Дедушка С.П.С.». Время от времени я перелистываю, перечитываю эти записи. И вдруг однажды пришло понимание: а ведь это своеобразный ключик к тому, что происходит ежедневно со мной, моей семьей, родными, друзьями, земляками. Все, о чем вспомнил, что попытался изложить дед в своих «мемориях», было в его жизни, а значит, и в моей тоже, соответственно и в жизни моих детей, а еще в жизни эпохи, под крышей нашего общего государственного общежития…Все, везде и во всем. «И следует понять тебе великую вещь, а именно, что нет ничего ни в небесах, ни на земле, чего бы не было также и в человеке», – утверждал врач и естествоиспытатель Парацельс, который именовал человека «микрокосм». Умей только смотреть, наблюдать, а главное – думать. Об этом не пишут и не говорят. Вернее, и пишут, и говорят, но не публично, а в очень узком кругу, который принято называть семейным. Мы живем мечтами о высоком, чистом, большом, но… каждый день дышим, едим, спим, рожаем и воспитываем детей, встречаем гостей, общаемся с соседями, примеряем обновки, латаем крыши своих жилищ, чтобы не дуло и не капало, используя разный транспорт, перемещаемся с места на место, хороним родных и часто только (только!) об этом забота. Антуан де Сент-Экзюпери сотворил вот такую молитву к Всевышнему: «Я прошу не о чудесах и миражах, а о силе каждого дня. Научи меня искусству маленьких шагов». Каждый день – сотни таких шажков. Таких естественных и порою таких трудных. Они на пути, который мы выбрали, однако их следы и на обочине пути пройденного.«Просто жить – не только самое главное, но и самое замечательное (однако и самое трудное) из твоих дел». Это философ Мишель Монтень («Опыты»). Но это и все мы. Вчера, сегодня, завтра. Подвиги, парады, пламенные речи, грохот орудий, реющие на революционных ветрах знамена – все это яркие картинки с множеством восклицательных и вопросительных знаков. Настоящая же отгадка бытия, ответы на его самые сложные вопросы часто содержатся в малозначительных на первый взгляд бытовых деталях, каждодневных поступках и занятиях простых людей (или, скажем по-другому, «людей, может, и непросто живущих, однако умеющих просто, а главное – правдиво думающих»).Так уж мы устроены: пытаясь понять настоящее, ищем его истоки, причины побед и поражений в прошлом. Как в ближнем, еще памятном для многих в деталях, так и дальнем, навсегда ушедшем от нас. Поэтому нет цены, может, в чем-то и наивным, не во всем складным, однако бесхитростным пошаговым записям очевидцев тех давних событий, которые принято называть житейскими. Кто-то выхватит из них всего лишь одну строку, кому-то запомнится один фактик, один штрих, одно словечко, кто-то просто пробежит глазами по страницам. А кто-то любознательный и пытливый (мне больше по душе украинский вариант удумливий) попытается осмыслить написанное, вплести в свою жизнь и даже (пусть только гипотетически) выложить из этих драгоценных кристалликов прошлого мозаику будущего. Обязательно найдутся такие. Что помнится, то воротится?* * *1917 год. Год исторический. Бушует революция. Помню как сегодня: была организована сходка у министерской школы летом, на сходке выступил наш шульговский – студент в красивой форме, сын кулака по фамилии Вылко Феодосий Корнеевич, а учился он в Киеве. Он выступил за платформу «Самостiйної України» и распространил тут же листовки, других же выступающих не было. Народ к этому относился безразлично.Этот Вылко больше нигде, особенно в Шульговке, не появлялся, наверное, погиб на поле брани с Петлюрой и Скоропадским. Я же, несмотря что побывал кое-где, к политическим течениям не примыкал, попросту в них не разбирался. Брожение в армии среди солдат с каждым днем усиливалось. Стали возвращаться солдаты, так называемые самомобилизующие.Порядки велись обыкновенно по-старому. Землепользование собственников – кулаков и помещиков – не нарушалось. Еще продолжались найм рабочих и батраков землевладельцами и сдача собственниками земли в аренду. Наш отец к своему одному душевному наделу начал нанимать землю у кулаков, дабы хлеба хватало на круглый год.* * *1918 год. Январь месяц. В начале нового года пронеслось известие, что в г. Верхнеднепровске раздают водку по разным справкам. В городе были казенный водочный завод и большущий водочный склад, который в начале войны был опечатан и закрыт.Новая советская власть решила, что настало время всем отведать «русской горькой» безо всякой оплаты и только по имеющимся у населения каким-либо документам, ставя на них отметку печаткой. И вот пошло «паломничество», и из Шульговки, в том числе и я со своими товарищами – Афанасием Решетняком и Иваном Швачкой (Драка). Давали по три кварты (это шесть бутылок). Как раз Днепр замерз, мы перешли через Днепр, сели в затишье и решили отведать хлебного вина, закусывали салом и после первых глотков сразу захмелели, еще добавили. Останавливаться на этой «подачке» с водкой нельзя, начали выискивать разные справки, которые даже были без печатей, на них никто не смотрел. Мы повторили турне и на третий день. А потом вдруг запрет. Говорят, приехал отряд большевиков с Каменского, и было решено склады с водкой уничтожить, побив сразу посуду во дворе, спустив в водосточную канализацию, где это безрассудное решение было осуществлено.Конец канализационной трубы выходил у начала с. Летвиновки, водка разливалась рекой. Начало твориться невообразимое, вблизи живущие, а позже и дальнее население сливали водку кто во что попало. Летвиновцы дошли до того, что освобождали кадушки из-под солений и наполняли водкой, на низменности образовались лужи водки, многие пили водку прямо из луж, гуси барахтались пьяные, творилась у трубы невообразимая давка, пьяных была масса. Я не имел посуды и побежал к своему учителю-сапожнику, и попросил бочонок на 10 ведер, а Иосиф Петрович взял большой бочонок ведер на 40, погрузили их на санки, и (благодаря тому, что мы вдвоем) нам удалось заполнить посуду и довезти домой.А на второй день нас собралось четыре смельчака, решили проникнуть через каменный забор внутрь завода. Несколько человек выносят в ящиках водку и толкут прикладами винтовок у водоканализационного колодца. Мы проникли в одно помещение, где полно водки в четвертях, да еще и белоголовая закупорка. Мы смогли взять только по 4 четверти, обратно перелезли через забор с глухой стороны, но по пути нас встретили несколько человек, один ко мне пристал пьяный и предлагает одну четверть отдать. Я начал сопротивляться, так он меня ударил палкой по руке, и я ему вынужден был отдать одну четверть.Глухим краем Летвиновки пробрался до Иосифа Петровича. Потом пошли вдвоем, взяв мешки, вблизи завода жил его кум, и втроем мы, взяв лестничку, легко перебрались через забор и обратно, взяли по 4 четверти уже в мешки, но нас уже предупредили эти «большевики», мол, хватит, и мы больше не появлялись.Эта операция продолжалась с неделю. Потом я начал транспортировку водки от Иосифа Петровича домой на санках и на плечах. Появились покупатели на водку из соседних сел – Могилева, Перековки и других. Везут пшеницу, просо, пшено и муку менять на водку. Началась активная коммерция. Наша семья зажила по-новому.Наконец наша Верхнеднепровская водка разошлась, а весной прошел слух, что в Александрии Елизаветинской области, ныне Кировоградской, происходит такая же самая история с водочным заводом и складом, но только не по билетам, а просто организованная раздача населению. Началось паломничество в Александрию…От редакцииМножество подобных житейских тем и сюжетов не только определяли поступь прошедшей эпохи, но часто и ее главные вехи. Если у вас сохранились бытовые записи родных и близких о событиях, участниками и свидетелями которых они были, присылайте их нам.
Выбор читателей
Комментарии