Проснемся к человеку

Кое-что о новой книге Бориса Кутенкова можно понять уже из ее названия. «память so true» – что это значит? Прежде всего название указывает на ретроспективность этой книги, на то, что события в ней скорее вспоминаются, чем происходят. В прошлом находятся свершившиеся события, на чей ход повлиять уже никак нельзя, поэтому прошлое – это область определенности, и она становится true. В таком случае настоящее и будущее оказываются менее true, а может быть, и вообще не true, потому что куда менее предсказуемы.

В сюжете «памяти so true» помимо настроений и состояний угадывается несколько деталей, относящихся к биографии лирического героя. Для начальных стихов книги оказывается особенно важным мотив рубежа, свершения некоего фатального события, разделившего жизнь на «до» и «после»: «но все это – до августа, в мире ином, // где к дедлайну – душа, не к греху напролом, // а – к шаблону, уму, литэтапу…» Причем воспоминания о «до» скорее положительные, а мысли о «после» полны сомнений. Само событие описывается через категорию греха, что уже о многом говорит. Следуя логике приведенных строк, можно сказать, что лирический герой был изгнан из пространства определенности (и самоопределенности тоже) за свой проступок. Читатель не узнает, что же конкретно совершил герой, да это и не столь важно, грех важен своей символичностью и влиянием на судьбу, а не содержанием. Однако можно предположить, что коллизия носила любовный характер. Все стихотворение «когда-нибудь, прелестное созданье…» в целом видится мне высшей точкой накала любовных мотивов, которые начинаются с первого стихотворения книги и выражаются либо через образ завитка волос, либо через диалог с неопределенно-инфантильной, недостаточно освоившейся в «большом мире» лирической героиней.

И вот раздираемый внутренними противоречиями, преступлением неких самим же себе установленных норм герой оказывается в ситуации полной дестабилизации. У него нет решимости бесстрашно шагнуть в неясное будущее, он подавлен, лишен сил и застыл в нерешительности. Можно даже сказать, что он бежит, а точнее, спит от будущего:

поспи, еще поспи от смерти вдалеке,

от человека спи, проснемся к человеку;

<…>

от женщины поспи, дневных ее забот,

в простой зернистый свет, кружащийся над гущей;

Вместе с бегством от будущего происходит и бегство от смерти – конца и будущего, и вообще всего. Тем более что смерть неизвестна так же, как и любое грядущее событие. Но одновременно смерть еще и переосмысляется, ведь она неизбежна, и здесь важным событием оказывается пандемия, она нарушила привычный жизненный уклад и унесла множество дорогих герою (и автору книги тоже) жизней.

Прошлое становится влиятельнее в том числе и потому, что в нем можно побороться со смертью: отмотать в памяти момент, когда близкий человек был жив. А еще мир прошлого – это чужие уже написанные (и потому ясные и определенные) стихи, память о радостях дружбы, ностальгия по молодости. Что касается дружбы, то здесь можно взглянуть на посвящения, встречающиеся в книге. Они делятся на два типа: посвящения умершим, скажем так, путеводным звездам и посвящения живым соратникам, друзьям. Под путеводными звездами я имею в виду тех, кто оказал на Кутенкова влияние, кого он воспринимал если и не как наставника, то как важный источник опыта и объект восхищения. Нежность у посвящений тоже разная: в первом случае она замешана скорее на восхищении, во втором – на чувстве общности. Объединяет стихотворения выражение благодарности за то, что все эти люди были рядом. Своими текстами или лично.

Что касается текста, интересен принцип подбора эпиграфов к стихам. Интересен как раз тем, что в большинстве случаев в нем не стоит искать глубинных смыслов. Чужая строка становится для Кутенкова отправной точкой, и из ее вариации рождаются новые стихи. Например: «в гости к нам приходит в гости к нам // твой самматайм» (Евгений Пышкин):

волчья шуба живет оторвавшись от стай

легкий пепел бросает в ночной самматайм

Кутенков скорее перенимает настроение и ключевые образы, чем философию стиха. Хотя иногда стихотворение взаимодействует с тезисом строки эпиграфа, деконструирует его и предлагает свое видение мира. Строка Николая Васильева «предсмертному хочется: женщины Господа пить» в итоге преображается в: «возрожденному хочется: // действия // Господа // сна». Внутренняя языковая структура стиха остается неизменной, но его смысловое содержание меняется. Так же и другие эпиграфы служат лишь опорой, на которую встает текст Кутенкова.

Конструируя пространство прошлого, поэзия Кутенкова не может обойти стороной диалектику отношений отца и сына. Эти образы оказываются ключевыми не только для рефлексии героя о детстве, но и в принципе для ощущения течения времени, его длительности и растяжимости. Разница между «тогда» и «теперь» подчеркивается охлаждением отношений между отцом и сыном, повзрослевший сын оказывается буквально выкинут из гнезда родительской любви:

а прижатый к стене: ты любил же меня, отец,

опускавший меня в темноту, поднимавший ввысь,

помню угол – утробу грядущих моих темнот,

шкафа жуткое небо и плюшевого птенца,

как его покупал на гроши – а теперь орешь;

нас осталось – два монолога, два языка;

Образ сына, который логично соотносить с лирическим героем, относительно совсем уж давних времен беззаботности меняется еще и в том, что сам приобретает типические черты отца. Герой не становится отцом в буквальном смысле, но становится наставником, старшим товарищем, который проявляет заботу и опекает младшего: «можно ль сильнее бояться пути чужого // если прильнувшая хрупкость // а я – плечо». Опека дополняется мотивом наследования: герой хочет передать не только знания о мире, но и свое место в нем. Он верит в приход «свежей крови», тех «детей», которые «будут лучше, чем мы». Его путь, полный опасностей и ошибок, не очень в целом счастливый, зато ценный опыт на котором доставался дорого, – этот путь пройден не для себя. Не для того чтобы похвалиться этим в старости, а для того чтобы передать накопленное другому:

взять тебя, как себя, увести от огня, огня,

или нет – провести нестыдливым таким огнем,

чтобы вырвать мой грешный, нерусский язык и сжечь,

а огарки вложить в молодые твои уста;

Пожалуй, предыдущая мысль применима и к передаче литературного опыта. Борис Кутенков как культуртрегер известен своими вниманием и поддержкой молодых поэтов, которые без этого, может, и не вошли бы никогда в литпроцесс. Ведь добро, как известно, имеет свойство возвращаться, если бросать его в воду.

Борис Кутенков. память so true. Составитель Екатерина Перченкова. Послесловие А.Мошкова. – М. : Формаслов, 2022. – 108 с.