Прошло сто лет. Соль «Соли»

В философском альманахе «Квинтэссенция» (1991) впервые была опубликована статья русского философа С.Л.Франка «Ересь утопизма». Она посвящена вопросу, который и мы не раз себе задавали: как могло случиться, что «воля, руководимая не личной корыстью или похотью, а нравственным мотивом любви к людям, стремлением спасти их от страданий и неправды и утвердить правильный порядок жизни, вылилась в волю преступную и гибельную»? Трагедия эксперимента по воплощению в жизнь утопического замысла, по словам Франка, привела к «результатам, прямо противоположным, вместо искомого царства добра и правды он привел к безмерному умножению зла». Как же это стало возможным, в чем причина этой трагической метаморфозы? Как могло случиться, что из «страстной любви к живым людям и их конкретной судьбе рождалась жестокость к ним»? Потому, отвечает Франк, что эти люди «считаются помехой при осуществлении порядка, долженствующего обеспечить их блага».

Очень важно, чтобы все это поняли наши ученики. Не только поняли, а чтобы все это вошло в их внутренний человеческий опыт, стало частью миропонимания и мирочувствования. Вошло в их собственное осмысление жизни, которое невозможно без преодоления, пусть и через чтение художественных произведений, наших заблуждений и ошибок.Да, такое подвластно в полной мере только искусству. Несколько раз я перечитывал наши школьные учебники по истории. И понял, что ни революцию, ни коллективизацию, ни Великую Отечественную войну, ни последние двадцать лет нашей жизни не то что понять, просто представить по этим учебникам невозможно. Я был уверен и сейчас думаю так, что вступающий во взрослую жизнь молодой человек должен прочитать роман Шолохова «Тихий Дон». Но, увы, у меня самого роман летом прочитывали всего несколько человек. Вот почему в декабре я обращаюсь к одному из рассказов Бабеля из его «Конармии» – «Соль».Все современные исследователи этой книги пишут о том, что именно столкновение контрастных начал составляет художественную ткань текста «Конармии». Люди, жаждущие правды и справедливости, не сомневающиеся в правоте своего дела, не могут не привлекать писателя. Но он не может не видеть другое – жестокость, насилие, которые входят в плоть и кровь людей, определяя их нынешнюю и последующую жизнь, примитивность чувств.«Может быть, – пишет московский учитель Э.Безносов, – именно раннее понимание Бабелем разнонаправленных потенций новой исторической силы решительно отделяет его от тех, кто так и не смог вырваться из плена революционной мифологии. Он тоже хотел найти «точку совместимости» с новой силой, но как художник не мог и не хотел быть однозначным».Отмечу попутно, что в сочинениях наших учеников по литературе о жизни самая большая беда в упрощенно-однозначном восприятии прочитанных книг, реальной жизни, в которой они живут, людей, с которыми встречаются, и даже самих себя.За неделю до урока, посвященного рассказу, прошу прочесть рассказ «Соль», приготовить его краткий пересказ и подумать вот над каким вопросом: все это написано автором «Конармии» («Как! – воскликнул один из одиннадцатиклассников. – А я думал, что Бабель привел письмо, которое он на самом деле получил»), и, формально говоря, в рассказе нет ни одного авторского слова. От первого до последнего перед нами письмо «солдата революции» Никиты Балмашева. Но это рассказ, это произведение искусства, а раз так, то в нем не могла не выразиться и позиция писателя. Какова она, или, как сказал один из моих учеников, в чем соль «Соли»?И вот через неделю, не предупредив заранее, что будет письменная работа, прошу в течение одного урока всех пересказать кратко рассказ и ответить на предложенный для домашнего задания вопрос. Проверив дома все написанное, я на следующем уроке перехожу к анализу рассказа.Вообще-то это самый идеальный путь при изучении художественной литературы. В нашей методике по всем предметам торжествовал канон: проверка домашнего задания, новый материал, закрепление нового материала и задание на дом. На уроке литературы нет смысла проверять то, что было сделано на предыдущем уроке. Потому что проверять надо не то, что ученик выучил, а то, чему он научился. Задание на дом для самостоятельной работы – на нем, на ответах, разных ответах учеников, и строится дальнейшее движение вперед. Проверка сделанного дома и новый материал сливаются воедино. (Об этом подробно рассказано в моей книге «Уроки шестидесятилетнего опыта преподавания литературы в школе», изданной, увы, всего лишь тиражом в 400 экземпляров, да и то за мой счет.)Сначала о самом рассказе. На станции Фастов поезд Конармии задержался. «Все мы горели способствовать общему делу», и «остановка для общего дела вышла громадная по случаю того, что мешочники, эти злые враги, среди которых находилась также несметная сила женского полу, нахальным образом поступали с железнодорожной властью», «и в каждых руках фигурировала небезызвестная соль, доходя до пяти пудов в мешке». Все это рассказывает в своем письме дорогому товарищу редактору Никита Балмашев.Одна из женщин «с грудным дитем на руках» просит, чтобы ее пустили в вагон. «Имея сожаление», бойцы пустили ее в свой вагон. Но потом оказывается, что никакого дитя у нее нет: в пеленках «добрый пудовик соли». Теперь для Балмашева женщина эта «гнусная гражданка», «более контрреволюционерка, чем тот белый генерал, который с вострой шашкой грозится нам на своем тысячном коне». И Балмашев «выбросил эту гражданку на ходу под откос», но, увидев, что она «посидела, махнула юбками и пошла своей подлой дорожкой», снял со стенки верного винта и «смыл этот позор с лица трудовой земли и республики». «И мы, бойцы второго взвода, клянемся перед вами… дорогие товарищи из редакции, беспощадно поступать со всеми изменниками, которые тащат нас в яму и хотят повернуть речку обратно и выстелить Расею трупами и мертвой травой».Вот такой рассказ. И всего три страницы. И три одиннадцатых класса за полгода до окончания школы (декабрь 2006 года). Только 41% из них рассказ поняли, остальные 59%…Впрочем, судите сами. Вот что они написали об этой женщине: «У нее не было ничего святого», «не чувствуется никаких угрызений совести», «писатель выставил ее в роли предателя и изменника своей родины». «Она их жестоко обманула, а значит, она является изменницей». «Эта женщина думает только о себе и совсем не думает о других. Значит, она контрреволюционерка».Что касается авторской позиции, то и здесь лучше всего сами за себя говорят выписки из написанного. «Автор придерживается того же мнения, что и герой». «Бабель пишет рукой Балмашева». «Автор согласен с тем, что предатели должны быть убиты». «Позиция писателя в фразе: «И, сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с трудовой земли и республики». «Автор сделал правильно, показав, что она не заслуживает лучшей участи».Можете себе представить, каково было мне все читать. Тем более что так писали и часть одиннадцатиклассников, которые у меня имели и имеют пятерки по литературе. Кстати, я поставил за эту работу в журнал только пятерки и четверки, а остальным – ничего. Но мы должны же видеть, что происходит на самом деле.Но в чем же дело? Откуда все это? Прежде всего от художественной силы самого рассказа. Каждый знает, как книга может заставить, пусть и на какое-то время, смотреть на мир глазами ее автора и даже кого-то из героев. Но вот в чем беда: в данном случае позиция автора другая, и он смотрит на революцию, на жизнь куда сложнее и неоднозначнее.Мы сплошь и рядом обманываем себя, когда читаем в сочинениях своих учеников, в том числе в сочинительной части ЕГЭ по русскому языку и итоговых сочинениях, вроде бы правильные вещи. Это не вычитанное в тексте, не итог размышления и постижения, а всего лишь воспроизведение чужого, готового, выученного или списанного. Ответы на вопросы многие наши старшеклассники ищут не в тексте, не в произведении, а в написанном о тексте, причем часто написанном плохо, а то и абсолютно неправильно.Но вернемся к «Соли». Опираясь на работы тех, кто видит то, что написано в рассказе, стремлюсь довести до всех смысл самого рассказа «Соль».«Простая русская женщина, которая пытается всеми силами выжить в этой войне. Ей, конечно, не нужна эта революция. Ей нужна человеческая жизнь без войны». «Рассказ – выражение огромной трагедии, переживаемой людьми во время Гражданской войны». «Бабель на стороне этой несчастной женщины».В том-то и дело, что письмо «солдата революции» дает возможность посмотреть на все другими глазами. «Простите, любезные казачки, – встревает женщина в наш разговор очень хладнокровно, – не я обманула, лихо мое обмануло…» Это ключевое место во всех трех классах процитировали только трое. Причем двое как свидетельство того, что эта женщина еще пытается себя защищать.Лихо, то есть беда, – вот в чем дело. Военный коммунизм (спросил у учителя истории, знают ли они о нем; оказывается, должны знать), купить ничего нельзя. А как в деревне, в хозяйстве без соли?! Вот и везут ее, скажем, от озера Баскунчак, где добывалась соль, то ли выменяв на продукт, то ли отработав за нее. И это «злые враги», «мешочники», «изменники»?И еще самое главное. «Надо ли радоваться, убив женщину?» «Они убили женщину. Конечно, она их обманула, но ведь за такое убить человека! Казаки оказались слишком жестокими». «Очень жестоко по отношению к несчастному народу, который пытается как-то выжить!» «Эти солдаты способны испытывать человеческие чувства, но идеи революции ожесточили их». «Они сами делают Россию еще более несчастной». «Сами люди верят, что они во имя народа, но творят при этом беспредельное зло». «Бабель показывает, что с людьми, которые просто хотели жить, иметь кусок хлеба, не считались. Писатель показывает неоправданную жестокость во имя высокой цели». «Россия задавлена болью. Но она будет задавлена и после революции».Лучше всех написала одиннадцатиклассница, которая увидела самое важное: как соотносятся революционные лозунги и показанная в рассказе реальность. «Балмашев так громогласно гордится своим поступком, говорит высокие слова: «…клянемся перед вами, дорогой товарищ редактор… беспощадно поступать со всеми изменниками, которые тащат нас в яму, хотят повернуть речку обратно и выстелить Расею трупами и мертвой травой». При этом сам он убивает эту женщину, и на фоне этой прекрасной страны и «несказанной Расеи» лег еще один труп, положенный руками этого Балмашева, который не хотел, чтобы Расею выстилали трупами».Как сказал один из одиннадцатиклассников, «они готовы умереть за народ, но для них ничего не стоит жизнь отельного человека».Напоминаю поэму Блока «Двенадцать». «Ко всему готовы, ничего не жаль». Ко всему – это к борьбе с врагами, и к самопожертвованию, и к смерти во имя революции, и к гибели в огне мирового пожара, и о готовности убить, переступить через кровь. «Ничего не жаль». НИЧЕГО! Через запятую «черная злоба, святая злоба». Больше того: за черной злобой, в черной злобе проступает злоба святая.Когда в семидесятые годы я приехал в Гродно к Василю Быкову, он мне сказал: «Пройдет не так много времени, и об этой войне будут знать столько же, как мы про Гражданскую». Тут дело не только в войнах – во всей прожитой страной жизни. Беспамятство не может быть вылечено только хорошим знанием истории. Прошлое должно быть увидено и пережито. А это смогут сделать только литература и искусство. При одном условии: если книги внимательно прочитаны, а картины кино и театра вдумчиво увидены. Но всему этому школа слишком часто как раз и не учит.А к «Соли» мы еще раз обратимся, когда будем говорить о романе Николая Островского «Как закалялась сталь». По дневнику Бабеля я восстанавливал хронологию «Конармии». То, о чем сейчас пойдет речь, хронологически совпадает. Предлагаю своим ученикам дома сопоставить первую главу второй части романа Островского и рассказ Бабеля «Соль».«Никто не желал оставаться, ждать дня и случайного поезда. Тысячи людей штурмовали пароходы, пытались прорваться к недоступным зеленым вагонам. Вокзал в эти дни переживал настоящую осаду, и иногда доходило до рукопашной». Это из романа «Как закалялась сталь».«Остановка для нашего дела вышла громадная по случаю того, что мешочники, эти злые враги, среди которых находилась также несметная сила женского полу, нахальным образом поступали с железнодорожной властью. Безбоязненно ухватились они за поручни, эти злые враги, на рысях пробегали по железным крышам, коловоротили, мутили, и в каждых руках фигурировала небезызвестная соль, доходя до пяти пудов в мешке». Это «Соль».В рассказе Бабеля конармейцы наводят порядок. «Но недолго длилось торжество капитала мешочников. Инициатива бойцов, повылазивших из вагона, дала возможность поруганной власти железнодорожников Вдохнуть грудью».И Корчагин во всех этих мешочниках видит только врагов: «кругом были чужие, похабные лица». «Подлец», «хулиган», «гадье спекулянтское» – других слов Корчагин не находит. И всех из вагона Корчагин и его товарищи выбрасывают.Но в рассказе Бабеля есть и другая правда, правда самой этой женщины, ее «лиха». В романе Островского точка зрения героя и точка зрения автора совпадают. Островский романтизирует своих героев, приподнимает их и поэтизирует. В рассказе Бабеля правда героев и правда писателя не совпадают, хотя они и не расходятся абсолютно.В «Конармии» картины революции и Гражданской войны объемнее, сложнее, противоречивее. В статье, посвященной столетию Бабеля, обо всем это очень хорошо сказал Фазиль Искандер:«Конармия» – что это, восторженная поэма о революции или сатира на нее? В «Конармии» есть все, в том числе и беспощадная сатира, и восторг перед страстью и героизмом ее участников… Детские, наивные рассуждения героев «Конармии» о светлом будущем полностью растворяются, как в кислоте, в иронии автора… При всем том, что Бабель видит безумие своих героев, он их любит».То, что только что прочли, я написал десять лет назад. Но печатать не отдавал. Что-то мне самому в этой статье не нравилось. Но что именно, я и сам не понимал. Только сейчас, работая над циклом «Прошло сто лет», я понял все и дописал вторую часть написанного десять лет назад.В той десять лет назад написанной статье было то, что уже давно стало для меня непреложным: рассказ о преподавании литературы, об уроке литературы не может быть сведен только к повествованию о том, что делает учитель, что преобладает в нашей методике. В рассказе об уроке должны звучать живые голоса самих учеников, при этом не только лестные для учителя, но и обнаружившие неблагополучие. При этом желательно, чтобы была и точная цифровая составляющая в анализе того, что и как поняли или не поняли сами ученики.Но в ней, в той статье, не было еще двух для меня основополагающих начал. Я не вписал рассказ «Соль» и наши размышления о нем в широкий контекст литературы и жизни того времени. И я вместе с тем не показал, как все эти старые проблемы, картины, идеи отражаются в наших современных исканиях, тревогах, мыслях. С этого момента и продолжу.Революция, новая советская власть ломала вековые устои старой жизни. «Весь мир насилья мы разрушим до основания, а затем наш мы новый мир построим». Но сначала разрушим.В том числе изгонялись из жизни торговля, изгонялся и уничтожался рынок. На то, что выдавали горожанам, сплошь и рядом нерегулярно, да еще в мизерных количествах, прожить было невозможно. Вот тогда и появились мешочники. Горожане ехали в деревню, чтобы обменять свои вещи на продукты. Порой рабочие везли сделанные из металла вещи, которые нужны были в деревне: серпы, косы, топоры, ножи и другие изделия.Но особо скажем о «небезызвестной соли», как ее называет солдат революции, от лица которого и ведется рассказ в рассказе.Из свидетельства очевидца. Год 1921: «В деревне теперь развилась чесотка из-за отсутствия мыла, деревня третью зиму провела при лучине, деревне не во что одеться из-за отсутствия тканей, в деревне нет ни чая, ни сахара, ни соли». А без соли невозможно ни повседневной еде и уж тем более заготовке на зиму: без нее не засолишь овощи, не засолишь мясо. Вот почему родилось такое горькое крылатое выражение: «Нынче соль дороже золота, а жизнь дешевле соли».А вот анекдот из тех лет (у меня есть полный свод всех советских анекдотов): «Поезд мешочниками останавливается ночью оп неизвестной причине. Из теплушек высовывается голова: «Что случилось?» Голос из темноты: «Паровоз меняют». – «Ну и что? На соль?»В 2007 году в Санкт-Петербурге вышла монография Александра Давыдова «Мешочники и диктатура пролетариата в России. 1917-1921 гг.». Автор книги пишет, что «после революции половина страны перевозила миллионы тонн товара в мешках» (старшие в вашей семье смогут вам рассказать о наследниках мешочников в другое историческое время – их называли челноками).Л.В.Беловинский в книге «Энциклопедический словарь советской повседневной жизни» (М., 2015) пишет, что роль мешочников в снабжении населения была огромной: продовольственные органы доставляли менее половины запланированного объема хлеба. Что касается мешочников, то при удачном стечении обстоятельств их добыча достигала объема двух «пятериков» – пятипудовых (80 кг) мешков.Большой материал на эту тему есть в книге Е.Т.Гайдара (да, да, того самого Гайдара) «Смуты и институты» (СП, 2010). Гайдар тоже пишет, что мешочники давали более половины продовольствия в снабжении крупных городов.Приведу две цитаты. Одна – из книги Гайдара, другая – из словаря Беловинского. «Большевистские власти рассматривали мешочников как подрыв продовольственной диктатуры, выставляя на железных дорогах заградительные отряды. Зерно, которое везли из деревни, конфисковывали. В феврале 1918 года правительство ввело за «мешочничество» высшую меру наказания». «Власти рассматривали мешочничество как крушение государственной продовольственной диктатуры. Заградотряды на въезде в города и на железнодорожных станциях вылавливали мешочников, изымали у них приобретенные продукты, а за сопротивление расстреливали на месте». А сейчас прошу всех быть особо внимательными. То, что говорит о мешочниках солдат революции Никита Балмашев, не может сегодня не вызывать горькой улыбки. Злые враги, гнусная гражданка, которая «есть более контрреволюционерка, чем тот белый генерал, изменники, которые хотят повернуть речку обратно». А речка эта понятно, что река истории. Но ведь по сути он говорит то, что чуть на другом языке говорила большевистская партия и советская власть. И слова о реставрации капитализма еще много-много лет будут звучать как беспощадный приговор.Но те, кого герои рассказа Бабеля и романа Николая Островского сочли контрреволюционными, и были тем самым народом, за счастье которого они сражались. И, как это ни прозвучит парадоксально, ведь и мешочники прокладывали дорогу к нэпу.Вот что интересно. У меня есть, если я не ошибаюсь, единственное издание романа Николая Островского «Как закалялась сталь», в котором не только тот текст, который мы все читали, но огромные куски, которые до издания романа были из него вынуты. И там был эпизод, когда Павел Корчагин выступает против нэпа. Это и понятно: нэп, торговля, возвращение буржуев – это ведь и есть та «речка», которую стали поворачивать обратно. Поэтому этот поворот, а таких было много, не воспринял. «За что мы боролись?»Но было бы неправильно сводить все размышления о рассказе Бабеля «Соль» лишь к проблемам экономики, мешочничества, шагам к рынку. В этом рассказе есть и то, что заставляет задуматься о важнейших нравственных проблемах, о первоосновах человеческого бытия.В первые послеоктябрьские годы основным пафосом новой литературы стала поэтизация массы. Утверждая МЫ, новая литература настороженно, часто просто враждебно относилась к личности и личному. Само по себе «я» вызвало резкое неприятие, всеобщее поглощало личное. События заслоняли отдельного человека. Массовое – индивидуальное.«Нам не дано имен, детям станков и околиц! Имя мое – легион! Имя мое – комсомолец!» Эти строки А.Безыменского выражали распространенное мировосприятие. И в 1924 году Маяковский скажет: «Единица! Кому она нужна?.. Единица – вздор, единица – ноль…»Конечно, дело было не в самой литературе. Литература вслушивалась в настроения, чувствования, устремления самой жизни.Вот что записал в свой дневник потом автор популярного романа «Чапаев» Дмитрий Фурманов: «Мы живем в дни удивительных явлений, небывалых, непредвиденных, как бы совершенно случайных; мы живем в дни катастрофического, ураганного периода исторического развития. Ход истории дан полный, дальше запасу аж нет, пары выпускаются залпом, единовременно. Это интереснейшие, содержательные дни – и в то же время, разумеется, и опасные дни – в личном, крошечном смысле. Цену человеческой жизни и даже личности мы свели к нулю – тем выше мы подняли цену любого крошечного явления».Чуть позже в романе «По ту сторону», воспроизводя это время, Виктор Кин вложил в уста преданного революционного бойца Матвеева такие рассуждения: «Людей надо считать взводами, ротами и думать не об отдельном человеке, а о массе. И это не только целесообразно, но и оправданно, потому что ты сам подставляешь свой лоб под удар, – если ты не думаешь о себе, ты имеешь право не думать о другом. Какое тебе дело, что одного застрелили, другого ограбили, третью изнасиловали? Надо думать о своем классе, а люди найдутся всегда».Фурманов и Кин еще в самом начале увидели то, что потом все больше будет определять нашу жизнь: революция, Гражданская война, раскулачивание, репрессии, депортации, война не могли не приводить к падению цены отдельной человеческой жизни. Отсюда и широкое распространение пословицы «Лес рубят – щепки летят». Считают, что ее породил 1937 год. Это не так. «Пусть моськи буржуазного общества, – писал Ленин, – визжат по поводу каждой лишне щепки при рубке большого старого леса». Характерно, что и не принявший революцию критик Юрий Айхенвальд, отвечая на статью Блока «Интеллигенция и революция», скажет в 1918 году: «Очевидно, Блок считает неизбежным, чтобы летели щепки, когда рубят лес… Что летят «щепки» живые, одушевленные, страдающие – это его не касается». Не раз слова эти прозвучат потом в «Бане» Маяковского. Вот Иван Ильич восхваляет наши достижения, замечая при этом как о чем-то несущественном: «Конечно, кризис нашего роста, маленькие недостатки механизма, лес рубят – щепки летят».Щепка, как сказано в словаре Даля, – отдельная, оттесанная мелочь дерева, иногда и иная». Не целое. Частичка, мелкое. Позже вернется в современный русский язык и старое слово «отщепенец».К времени этому относились по-разному. Его боялись. В1932 году напишет свою знаменитую строчку Мандельштам: «Мне на плечи кидается век-волкодав…» Через два года, узнав об аресте поэта, Цветаева как бы продолжит: «Век мой – яд мой, век мой – вред мой, // Век мой – враг мой, век мой – ад».Но было иное отношение к веку и времени. Вспомните, что отвечают Петрухе в «Двенадцати» Блока на его душевные страдания: «не такое нынче время, Чтобы нянчиться с тобой»В 1929 году прозвучали стихи Багрицкого:А век поджидает на мостовой,Сосредоточен, как часовой.Иди – и не бойся с ним рядом встать.Оглянешься – а кругом враги;Руки протянешь – и нет друзей;Но если он скажет: «Солги», – солги,А если он скажет: «Убей», – убей.Сейчас, даже цитируя эти строки, многие не помнят при этом, кто их произносит в поэме «ТВС». А между тем там об этом сказано: «Вы ко мне, Феликс Эдмундович?»Не о таких людях думал Борис Пастернак, когда в 1927 году написал:Наверно, вы не дрогнете,Сметая человека.Что же, мученики догмата,Вы тоже – жертвы века.Кода мы говорили о рассказе «Соль», одни обвиняли женщину, которая обманула конармейцев, другие – солдата революции, который ее застрелил. Но все они в разной мере жертвы и трагического времени, и тех идей, догматов, в которые многие верили и осуществление которых, как считали они, принесет всему народу счастье. Оттуда во многом и наше отношение к смерти.Помните споры Онегина и Ленского?Плоды наук, добро и зло,И предрассудки вековые,И гроба тайны роковые,Судьба и жизнь в свою чреду,Все подвергалось их суду.Между прочим. Ленский, наверное, ровесник наших выпускников школы.Или размышления Пьера Безухова: «Для чего жить и что такое я? Что такое жизнь,что смерть?»Вспомните свои школьные годы. Говорили ли с вами на уроках литературы, истории о смерти, о «гроба тайнах роковых»? Наверное, нет. Это сегодня мы узнаем о гибели самолета, обвале шахты, погибших при пожаре или землетрясении в тот же день. А мы росли, когда ничего этого не было. В смысле об этом ничего не говорили.Я был делегатом Всесоюзного съезда работников народного образования. Только что – страшное землетрясение в Армении. Я был уверен, что в начале съезда почтят память погибших. Но вот объявляют докладчика – министра просвещения. И дикий крик из зала: «Дети погибли! Учителя погибли!» Делегация Армении предлагает почтить вставанием память погибших. Это все не мелочи. На другой день в газетах информация об открытии съезда была подкорректирована.За отношение к смерти всегда соответствующе отношение к жизни. Напомню строки Твардовского:Не знаю, как горел бы жарМоей привязанности кровной,Когда бы я не подлежал,Как все, отставке безусловной.Тогда откуда бы взяласьВ душе, вовек не омраченной,Та жизни выстраданная сласть,Та вера, воля, страсть и власть,Что стоит мук и смерти черной.В 1978 году я написал статью «Тема смерти на уроках литературы». Предлагать ее журналам «Народное образование» и «Литература в школе» было бесполезно. Такой темы в советской педагогике не существовало. Только у Сухомлинского я нашел размышления на эту тему. «Нельзя представить себе полноценное воспитание без того, чтобы у человека, познающего Человека, не было по???о отношения к смерти». И в другом месте: «Матери и отцу, педагогу и писателю, всем причастным к воспитанию, надо мудро водить ребенка за руку в мир человеческий, не закрывая его глаза на радости и страдания. Осознание той истины, что мы приходим в мир и уходим их него, что в мире есть величайшая радость – рождение человека и величайшее горе – смерть, – подлинное сознание этой истины делает человека мудрым мыслителем, формирует тонкую воспитанность интеллекта, души, сердца, воли». (И вот почему я не мог согласиться с тем, что написал мне в письме от II апреля 1970 года Василий Александрович: «Нам надо воспитывать людей стойких, несгибаемых, готовых пойти скорее на смерть, чем примириться с неправдой. Это красная нить нашей практики воспитания»).Статья моя была напечатана, правда, под другим названием, в 1978 году в журнале «Наука и религия». Ведь для религии смерть – одно из краеугольных понятий…Но, осознавая смертность человека, нельзя примириться со смертями не неизбежными, особенно в детстве и юности.Только вчера (30.09.2016) я прочел в «Российской газете» о том, что за десять последних лет в различных ДТП погибли 350 тысяч человек (а сколько покалечено!) По данным Генштаба ВС СССР, за десять лет Афганской войны безвозвратные наши потери – 14453 человека. То есть на дорогах погибло в 24 раза больше, чем за такой же срок НА ВОЙНЕ!Особо о другом. Читаю статью Валентины Матвиенко в той же газете за 3 марта того же года: «На Болотной площади Москвы находится композиция выдающегося русского скульптора Шемякина «Дети – жертвы пороков взрослых». Среди образующих ее фигур есть символ садизма – в данном случае унижения и мучения детей и взрослых. К сожалению, приходится признать, что для нашей страны это не аллегория какой-то абстрактной опасности, а отражение реальности нашей сегодняшней жизни».А в конце сентября «Российская газета» привела данные, о которых рассказывал председатель Следственного комитета Александр Бастрыкин: «С 2012 по 2015 год следователи признали потерпевшими 65 тысяч несовершеннолетних, из них более половины – малолетние. Еще большую тревогу вызывает тот факт, что за 4 года почти в два раза увеличилось количество уголовных дел о преступлениях, совершенных против половой неприкосновенности детей и подростков. Страшно подумать, но в 2015 году 690 несовершеннолетних пострадали от сексуальных домогательств ос стороны близких членов семьи. Из них 560 ребятишек и вовсе стали жертвами преступных посягательств со стороны родителей».Вернемся к статье Матвиенко. Она пишет о «довольно высоком уровне агрессивности в наше обществе», о том, что агрессивность, грубость, «наэлектризованность» части людей и определяют во многом посягательства на детей. Хотя и считает, что последние несколько лет отмечено смягчение нравов людей.Не претендуя на особую характеристику наших нравов, я, учитель литературы, хочу сказать только об одном, но особенно важном – уважении, такте, даже деликатности по отношению к тем, кто не вернулся с войны. Я понимаю, когда начинается большой шум по поводу того, что какие-то недоумки или прикуривают от Вечного огня, или танцуют перед ним, демонстрируя все свои прелести. Но согласитесь, что все это абсолютно нетипично, это чрезвычайные крайности. Но есть другое – быт повседневности, привычная рутина жизни, когда в силу привычки многое не видится так остро. В книге «Педагогическая непоэма» я рассказал о моих безуспешных попытках отменить вечер юмора, назначенный на 22 июня. Это куда страшнее, чем поведение недозревших молодых людей – и потому, конечно, что на этот вечер придут сотни вполне респектабельных, благополучных, образованных даже людей. Эксцессы есть эксцессы, но когда тысячи учеников во время ЕГЭ и итогового сочинения (пусть не во время, а готовясь к нему) списывают безграмотные, крикливые псевдопатриотические сочинения из Интернета, это куда опаснее – и по своей всеобщности, и по воздействию на душу.Остановлюсь лишь на трех сюжетах. Кончено, я болезненно реагирую на часто повседневное и привычное, потому что мальчиком видел, как сотни людей провожали на войну своих, как провожали на фронт ребят из нашей палаты в детском доме; потому что я был на Бу?ническом поле, на котором рассеян прах Константина Симонова; потому что много десятилетий на моем шкафу лежала скрипка, которую отдал маме на сохранение один из ее друзей; потому что 9 мая 1945 года я был на Красной площади, потому что я видел русскую деревню без мужчин. Но именно поэтому я должен все это свое передать своим ученикам.Начну с очень далекого прошлого. Осенью 1963 года, то есть более полувека назад, я пришел на работу в Московский городской институт усовершенствования учителей, естественно, продолжая работу в школе. Никакого представления о том, как нужно изучать передовой педагогический опыт, как вообще посещать уроки литературы, я не имел. И тогда на две недели я пошел на уроки одного из самых известных учителей Москвы Зинаиды Николаевны Кулаковой.Кулакова работала в 201-й имени Зои и Александра Космодемьянских школе. Она в этой школе училась вместе с Зоей, она в эту школу пришла, став учителем, работать, и работала только в ней. О том, что мне дали эти две недели, сейчас говорить не буду. Это другая тема. Это моя вторая «встреча» с Зоей.В январе 1953 года с группой мальчиков я пошел в лыжный поход в направлении на Бородино. Мы проходили через Петрищево, и нас на ночь поместили в том самом доме, в котором провела свою последнюю ночь Зоя. Ни тогда в Петрищево, ни потом в школе, которая носит ее имя и где развернут был музей, никто не мог мне ответить на вопрос, с каким заданием Зоя пришла в Петрищево. Но это другая тема.В школе был музей, освященный Зое и Александру. Из всех экспонатов я помню только два. Уже потом в полевой сумке немецкого офицера нашли фотоснимки, сделанные во время казни Зои. Их увеличили, и они предстали в школьном музее.И другое. 10 июня 1944 года эсесовцы окружили коммуну (поселок) Орадур-сюр-Гоан во Франции. У них были сведения, что там партизаны держат захваченного ими их штурбанфюрера. Всех жителей собрали на площади. Мужчин расстреляли. А женщин и детей загнали в церковь, ее облили бензином, и всех сожгли (спаслась только одна женщина). Горсть этого трагического пепла французы передали в музей 201-й школы.У меня был очень трудный, напряженный разговор с директором школы. Я сказал ему: «Жизнь есть жизнь, школьная перемена есть школьная перемена. На ней не бывает тихо, как во время урока на контрольной. Разговаривают, кто-то ест яблоко, а бывает, что в разговоре возникает и какая-то веселая тема. Это нормально. А вот то, что это происходит на фоне музея, который размещен в школьном коридоре, на мой взгляд, ненормально. Это кощунственно по отношению к тем, кто погиб. Это невозможно, в чем я уверен, на фоне пепла Орадуа и увеличенных фотографий Зои на виселице. Это опасно и для самих наших учеников. Они привыкают относиться к той боли, о которой говорит музей, не как к трагическим урокам подвига, а как к привычному декору школьных стен, как к обычной, будничной жизни повседневности».Потом мне еще предстоит рассказать Василю Быкову у него в Гродно, как накануне я был в сожженной Хатыни. Меня попросили отойти (я ехал в их автобусе, но не был в их группе), когда их фотографировали у памятника: единственный оставшийся в живых (он уходил в лес на весь день) с мертвым мальчиком на руках. Кто-то обнял женщину. Все были в радостном настроении и улыбались. Быков слушал меня, низко опустив голову.Через много лет я прочту проспект туристической фирмы, приглашавшей на экскурсию в Чернобыль. Там тоже все заканчивается коллективной фотографией на фоне саркофага.Но я еще тогда не знал, как сам окажусь в таком же, если не худшем положении. Я поехал со своим классом в Ригу. Одним из пунктов программы – Сласпилс – лагерь смерти времен оккупации Латвии фашистами. Этот позор я запомнил надолго. Выходим уже после экскурсии. А там множество киосков и лавочек с бижутерией и сувенирами, еще с чем-то. А для нас тогда Прибалтика была возможное прикосновение к загранице. И все мои мальчики и девочки рванули к киоскам, а потом оживленно обсуждали свои покупки, тем более все там было дешевле, чем в Москве…Но вернемся в 201-ю школу. Директор школы был вне себя: он директор самой известной в стране школы – сюда чуть ли не каждый день приезжают со всех концов страны и даже мира. А тут какой-то мальчишка (мне было 34 года) учит жизни и отношению к святыне школы. Но через год, когда я был в школе, музей уже находился в специальном помещении. Это умение понять свою неправоту, поступить на так, как было принято, многое значит вообще, а уж тем более в те годы. Несомненно, не только я об этом говорил. Вполне возможно, и Зинаида Николаевна эту тему продолжала. А может быть, и начала до меня.Прошло более пятидесяти лет. И я не могу не рассказать, хотя бы кратко, о сюжете современном. Хотя бы кратко, потому что подробно о нем рассказано в моей статье, напечатанной в 12-м номере журнала «Знамя» за 2015 год, а журнал этот есть в Интернете. Но не могу не сказать. Ведь дело идет уже не просто об одной из школ, а обо всех учащихся российских школ за последние десять лет. Ибо все они сдают ЕГЭ, а при поступлении в вуз засчитываются результаты ЕГЭ по русскому языку во всех вузах.Так вот в этом экзамене есть текст, по которому пишут сочинительную часть. Я сейчас не говорю о самих этих текстах, часто безграмотных, о том, что они отредактированы, порой и фальсифицированы (сам не раз сверял предложенные на экзаменах тексты с оригиналами), про то, с какими шпаргалками должны проверяющие сверять написанное учениками. Только об одном.Дело в том, что до того, как школьники переходят к последней части экзаменационной работы, они по тексту этому должны решить некоторые грамматические задачки.И вот лишь один пример. Текст Виктора Некрасова о том, как в Сталинграде три человека, отставших от роты, продолжают бороться. Звоню в Центральный музей Вооруженных сил и спрашиваю, сколько человек в роте. Мне отвечают, что около ста, но в Сталинграде бывало по-разному. Но тут было три человека. Поймут ли выпускники школы, что стоит за этим рота, от которой остались три человека, продолжающие сдерживать врага? Может быть, и поняли…Но перед тем как думать над предложенным текстом, все они должны выполнить четыре задания. В одном из них нужно указать, в каком из определенных цифрами отрывков содержится описание, в каком – рассуждение, а в каком – повествование. При этом в одном случае нужно найти элемент описания, а в другом – присутствие элемента описания. В другом задании в девяти выделенных предложениях следует найти синонимы. В третьем – среди восьми предложений найти такое, которое связано с предыдущими с помощью притяжательного местоимения. А в четвертом – в списке из десяти терминов: эпитет, сравнительный оборот, восклицательное предложение, профессиональная лексика, фразеологизм, лексический повтор, противопоставление, разговорная лексика, ряд однородных членов предложения – найти четыре таких, которые подойдут к выделенным кускам текста.И вы думаете, что после этих холодных, рассудочных, взывающих только к выученному и заученному, рассудочных изысканий еще можно по-человечески отнестись к предложенному на экзамене тексту, в котором боль и подвиг, смерть, кровь и сила духа, – можно отнестись с живым чувством? Нет, отношение к этому тексту уже задано формализованным подходом к экзамену, когда существует только одна цель – баллы. И этот подход распространится и на текст Виктора Некрасова.Вот где под прикрытием речей о патриотизме выхолащивается святое и подлинное. И все на своих местах. И все делают бабки на святом, подлинном, высоком. Рынок на дворе.В сентябре этого 2016 года Петербург отметил трагическую дату – 75-летие со дня начала блокады. Возлагали цветы на братские могилы. А на площадях праздник: танцевали ряженые, пели песни, которые звучали дико в этот день: «Ах, Андрюша, быть ли нам в печали?» Это не могло не возмутить жителей города, оставшихся блокадников прежде всего. Ленинградец и защитник Ленинграда Даниил Гранин после этого позорного праздничества писал: «Слезы не унижают человека. Это необходимость, грусть и печаль какие-то вещи, которые связаны с большими потерями, это неотъемлемая часть человеческой души. Мы уродуем свою историю, мы лишаем ее человечности». Позволю себе добавить: и этим мы лишаем человечности и себя, и детей своих.Меня могут спросить, не далеко ли я ушел от бабелевского трехстраничного рассказа «Соль». Нет, недалеко. Всего на сто лет. Но ведь тогда и началось многое, что сказывается и на нашей нынешней жизни.Все то, что написано здесь после рассказа о том, как прошли уроки по рассказу Бабеля «Соль», – это, естественно, размышления о том контексте, вне которого сам рассказ не может быть понят во всех своих связях с его временем и нашим временем. И ко всем проблемам мы обращаемся постоянно.Я прочитал в «Российской газете», что за Октябрьскую революцию (1917-1921) годы было заплачено 8-10 процентами жизней населения страны. Это нужно знать, это нужно понимать, это нужно прожить и перечувствовать, что почти невозможно без литературы и искусства. Жаль только то, что большинство выпускников школы выходят в жизнь без «Тихого Дона» Шолохова.Можно в чем-то соглашаться или не соглашаться с Александром Солженицыным, но с его определением магистрального пути нашей страны, который он определил как курс на СБЕРЕЖЕНИЕ НАРОДА, нельзя не согласиться. А что касается уроков литературы, то здесь одно из главных – раскрытие ценности, уникальности и вместе с тем хрупкости человеческой жизни. И воспитание способности отзываться на мир другого человека в его радостях и горечи, успехах и поражениях, в его страхе и благородстве, в его жестокости и самопожертвовании. Отзываться в понимании и действии, а если нужно, и противодействии.Я начал с цитаты из Евангелия. Я закончу стихотворением современного поэта Евгения Карасева, напечатанным в 2016 году.Есть идеи и ценности вечныеЭто знают вышедшие из комы,от боли кричащие матом, -нелегко уходить из дома.И побитым грести обратно.Я притопал в края родные,где если и не расщедрятся на застолье,всегда к порогувынесут хлеб с сольюи чужаку, и не верящему в Бога.