На чтение: ≈ 16 мин.Продолжение. Начало в №19, 20
«Не люблю переводить стрелки на себя, да, пожалуй, и неуместно это здесь. Но все же… Я не могу радоваться даже при наличии веселого повода, если у моих друзей случилось несчастье. Я буду чувствовать вину, несмотря на то что я к этому никак не причастна». «Твардовского как будто что-то грызет за то, что другие не пришли с войны. Но, к сожалению, в современном мире мало таких людей». Конечно, стихотворение Твардовского не только, а теперь уже и не столько о войне. В идеале оно должно бы относиться к каждому человеку. В идеале, естественно. Недавно я слышал по телевизору рассказ космонавта Леонова. Они втроем должны были лететь в космос. Накануне у одного из них врачи нашли затемнение в легких (потом, правда, оказалось, что ничего серьезного не было), и всех троих сняли с полета. На другой день полетели Волков, Добровольский и Пацаев. Впервые полетели без скафандров: считали, что космический корабль абсолютно надежен. Но в полете произошла разгерметизация (я видел этот корабль и маленькую дырочку в его корпусе, когда возил своих учеников в городок космонавтов). Кровь у всех закипела, и на землю они вернулись мертвыми. Леонов, а он, естественно, в этом не виноват, говорил, что всю последующую свою жизнь он несет в себе вину за эту трагедию. Нужно ли говорить, что это «все же, все же, все же» говорит в нас не только тогда, когда речь идет о смерти. А.Кондратович уже после смерти Твардовского обнаружил верстку подготовленного к печати этого стихотворения Твардовского, которую тут же поэт перед печатью и исправил. Там было все то же самое, но другое окончание: Речь не о том, но все же. Что же все же? Не знаю. Только знаю, в дни войны На жизнь и смерть у всех права равны. И вот в том же 2005 году через день после урока анализа сочинения о стихотворении Твардовского, а в 2007 году в тот же день на втором уроке я предложил сравнить эти две разные редакции. Естественно, не говоря при этом о том, какая из них первоначальная, а какая окончательная, это было бы слишком явной подсказкой. Так что в ответах учеников как первый вариант ими назывался тот, о котором они писали сочинение, а тот, окончание которого я только что дал, считался ими вторым. В чем смысл этой работы? Часть одиннадцатиклассников, в том числе и тех, что верно поняли смысл стихотворения, недостаточно показали, как смысл этот раскрывается в слове поэта. Тем более не услышали его те, кто ответил неверно. Так что предложенное задание прежде всего обращало внимание на само слово. Но дело не только в этом. Хорошо известно, что подлинное знание – это всегда послезнание. Еще Писарев иронизировал над гимназистом, которому на уроке доказывали теорему с треугольником, острый угол которого смотрел направо. А в классе на следующем уроке предложили ее же доказать на чертеже, в котором острый угол смотрел налево. Естественно, гимназист доказать теорему уже не мог. Но не это главное. Особенно в литературе новое знание может обогащать уже имеющееся, а может и деформировать его. Когда мы, прочитав «Нате!» Маяковского, вновь обращаемся к «Незнакомке» Блока, мы открываем новые смыслы и в стихотворении Маяковского, и в стихотворении Блока. Но может быть и по-другому: в новых связях, при новом ракурсе, ином контексте старое знание, если оно не укоренено в сознании, может быть деформировано, искажено и даже опровергнуто. Когда я после уроков по пьесе Горького «На дне» знакомлю с пятью разными трактовками этого произведения, то кого-то это вводит в ступор. И они могут согласиться уже с тем, что все, что говорилось на уроке, абсолютно неверно. А однажды моя знакомая учительница решила, правда, сократив до трех точек зрения, сделать то же самое. Так класс взбунтовался: «А зачем нам это? Скажите, что нужно писать на сочинении». Итак: два варианта. В чем различие между ними? Какой из вариантов, на ваш взгляд, более художественно убедителен, или, говоря проще, какой вам лично больше нравится? В вашем распоряжении минут двадцать. В 2005 году 53,3% писавших, а в 2007 году 68% одиннадцатиклассников написали о том, что в другом варианте «автор пытается снять с себя вину», «он как бы отказывается от своей вины и оправдывает себя», «здесь есть оправдание, что на смерть у всех права равны». «Автор не знает, что такое «все же», он только знает, что не виноват. Все равны, я не виноват!» «Во втором варианте нет чувства вины, что есть в первом. Мы не должны винить себя за смерть других, если мы сами в этом не виноваты». «Вину за гибель он передает «дням войны». «Он не виноват». «Он не виноват в смерти других: «На жизнь и смерть у всех права равны». «Он уже меньше сомневается в своей вине: у всех были равные права остаться в живых, но кому-то повезло меньше». «Мол, война, что поделаешь, кому как повезет». «Кому-то повезло, кому-то нет, эта участь воюющих». «Его вины в том, что другие не пришли с войны, нет. Все рискуют на войне, пули не щадят ни солдат, ни офицеров, шансы выжить у всех равны, это судьба человека». «Над совестью берет верх разум». «Вместо многоточия ставится точка, все сказано, и говорить как бы не о чем, не о чем спорить: «На жизнь и смерть у всех права равны» – вот ответ. Это говорится со словом ЗНАЮ. А «что же все же?» – НЕ ЗНАЮ. Нет ответа. Голос сердца заглушается». «Автор как бы сдерживает себя от сердечных желаний, даже, как мне кажется, резко говорит: «Что же все же?» и последняя строка второго варианта стихотворения уже голос разума, заглушившего искренние, но, увы, безнадежные порывы сердца». «Второе стихотворение несет меньше чувств, чем первое». В 2005 году 32%, а в 2007-м 26% написали о том, почему один вариант заканчивается многоточием, а второй точкой. «Многоточие говорит более выразительно, чем точка». «Казалось бы, стихотворение оборвано, но нет. Оно закончено и передает беспомощность этих сложных чувств». «Поэт не договаривает до конца, ему больно, и он понимает, что, что бы он ни думал, что бы ни говорил, но все равно какая-то капля вины лежит на нем. Это оставляет шрам на его душе». «Хоть стихотворение и заканчивается «все же, все же, все же…», а дальше неизвестно, что это за «все же», чувства автора все равно нам понятны. Мне кажется, что с помощью такой концовки чувства автора кажутся намного глубже, как будто у него какой-то комок, поэтому он не может выговорить до конца. Чувствуется, что ему больно. И это внутреннее чувство не дает покоя». В 2005 году почти все, кто именно так трактовал стихотворение, писали о том, что при таком окончании его «есть место и для читателя, каждый может подумать, что же для него «все же». «Эта недосказанность заставляет читателей задуматься над тревогами и переживаниями автора, примерить их на себя, открыть тайный, скрытый смысл». «Здесь чувствуется какая-то незавершенность, преднамеренная недосказанность. Читатель после прочтения стихотворения оказывается наедине со своими мыслями и получает возможность самостоятельно домыслить, о чем хотел сказать автор». «Стихотворение выглядит незаконченно, автор как бы что-то недоговаривает, в чем-то не разобрался с самим собой. Это придает ему жизнь, краску, заставляет читателя задуматься, погрустить. Думаю, что самый правильный конец стихотворения – это «все же, все же, все же…», так как нельзя писать словами, что это именно. Это необходимо почувствовать сердцем и душой». Читаю несколько строк из книги В.Дементьева о Твардовском: «В трудной недоговоренности последней строки, в трижды повторенном «все же» таится, по-моему, то, что неуместно и даже кощунственно досказывать до конца. Природный душевный такт, присущий Твардовскому, обнаруживается здесь полно и очевидно». Но добавляя при этом, что то, что неуместно и даже кощунственно автору говорить от первого лица, естественно, имеем право досказать и мы, говоря от третьего лица. Твардовский пишет – мы постигаем, анализируем. Это разные способы освоения мира и литературы. В 2005 году я впервые проводил эту работу. Естественно, что через два года я многое учел, в частности, более подробно и четко просчитал итоги и результаты. Так, в 2007 году я разбил все ответы, в которых говорилось о многоточии и точке в финале, на две группы. В одной: «Это повторение «все же» и многоточие создают ощущение печальной недосказанности». «В первом варианте осознание бесконечности: сомнения были, есть и будут». «Стихотворение заканчивается многоточием. Мы понимаем, что автор никогда не сможет смириться с тем, что многие погибли, а он остался жив». «Эта незавершенность и это многоточие показывают, что мучения автора не закончились, что он будет продолжать думать о своей жизни». В другой: «Это многоточие предоставляет возможность каждому читающему как-то по-своему домыслить стихотворение». «Есть возможность поразмышлять и представить, что же все-таки это «все же». «Многоточие оставляет человеку право выбора, право на собственные мысли». «Оставляет почву для размышлений». Теперь о личном, своем отношении к этим вариантам. В 2005 году большинство писавших, а именно 82%, предпочли то стихотворение, о котором они писали сочинение. «Это наиболее убедительное окончание». «В нем стихотворение оканчивается строкой, определяющей состояние автора, его смятение». «Та редакция, о которой мы писали, кажется мне более убедительной». «Вариант более эмоциональный и волнующий, другой – более спокойный и здравомыслящий». «Более живое и более человеческое». И вместе с тем 10 человек, а это 18% от числа тех, кто в тот день был в школе и писал эту работу, то есть почти каждый пятый, считают, что именно другой вариант «более убедительный, стихотворение кажется более законченным: в конце точка, а другой вариант не закончен. Здесь же автор задает вопрос и тут же на него отвечает». «Здесь закончено, все понятно». Приведу одну работу полностью: «В первом случае автор винит себя за то, что он смог спасти кого-то, но не спас. У него идет борьба между душой и разумом. Он не знает, правильно он поступил или нет. Автор чувствует вину, что он вернулся, а кто-то не вернется уже никогда. Во втором случае автор уже уверен в том, что он не виноват, что кто-то не вернулся. Он твердо говорит: «только ЗНАЮ, в дни войны // На жизнь и смерть у всех права равны». То есть он знает, что в дни войны каждый мог умереть и каждый мог выжить. Его вины нет, он это чувствует. Мне ближе второй вариант». Еще раз напомню, что то, что ученики называют вторым, на самом деле первый. Очень грубая фактическая ошибка, допущенная в этом ответе, к сожалению, все годы постоянно повторялась. Здесь процитировано: «мог, но не сумел спасти». Но если мог спасти, а не спас, это уже совершенно другая ситуация. Между тем в стихотворении сказано однозначно: «И не о том же речь, что я их мог, но не сумел сберечь». Самая страшная беда на сегодняшнем уроке литературы – массовое неумение вчитываться в написанное автором. В 2007 году 25,5%, каждый четвертый, выбрали второй вариант. Я разбил, условно говоря, все эти ответы на две группы. Одна – где определяющим является, если так можно выразиться, мотив эстетический: «В первом варианте нет той законченности, которая присутствует во втором». «Во втором стихотворении как бы находится смысл и продолжение стихотворения». «Мне ближе второй вариант. Мы знаем, что хочет сказать нам поэт. В первом он заставляет задуматься над его смыслом нас».
Выбор читателей
Комментарии