На чтение: ≈ 16 мин.Продолжение. Начало в №19/
14 человек, а это 19% от числа писавших сочинение, написали и о другом: «Многие не пришли с войны, а он, ПОЭТ, пришел». «Солдаты гибнут. А ты не воюешь, ты журналист. У тебя другая функция, другие цели». «Он был на фронте как наблюдатель, писатель». «Стихотворение звучит как исповедь перед Богом и всеми людьми. Наверное, он думает, что должен был тоже, как все, воевать с оружием в руках». «Быть может, автор думает о том, что ему нужно было в то время поддерживать бойцов во время атаки, подносить необходимые боеприпасы, помогать медперсоналу перевязывать раненых». «Он винит себя за то, что занимался такой работой, которой настоящий русский человек не должен заниматься во время войны». Я рассказываю, что в Московском доме литераторов на мраморных досках написаны имена многих и многих писателей и поэтов, погибших на войне. Из тысячи находившихся в армии писателей погибли 417 человек. Но и те, кто вернулся домой с войны, тоже причастны к нашей общей победе. О чем, кстати, и написал один из одиннадцатиклассников: «Твардовский был на войне писателем, он не воевал с винтовкой в руках, он не бросался с гранатой на танк, не бросался на амбразуру дота. Но от этого его участие в войне не умаляется». И вместе с тем момент истины во всем этом есть. Я имею в виду самоощущение писателя. Я спросил у фронтовика, автора биографии Твардовского в серии «Жизнь замечательных людей» и книг о поэзии Твардовского Андрея Михайловича Туркова, называл ли когда-нибудь Твардовский себя фронтовиком. «Никогда, – ответил мне Турков. – У него даже в рабочих тетрадях есть запись о том, как группа журналистов выезжала на передовую. И он запомнил, как те, кто оставался в окопах, смотрели на тех, кто уезжал пусть в недалекий и опасный, но все же тыл». А 4 человека написали, что вина его действительно была, вина как человека и писателя. «На него оказывалось постоянно давление правящей верхушки, и он не мог писать правду о происходящем на фронтах. Его заставляли врать, умалчивать о многих событиях, боях, сражениях. Твардовский сожалеет о невозможности рассказать всю правду». «Твардовский был там, разговаривал с солдатами, слышал их разговоры, ведь он был корреспондентом. И, возможно, то, что он писал о них, было не совсем то, что говорили ему солдаты. Возможно, из-за этого появились муки совести». «Твардовского мучает чувство вины за свою бездеятельность как человека, в чьих силах было рассказать всю правду об увиденном, донести весь ужас до людей, которые знали далеко не все. То, что он написал «Василия Теркина», это не значит, что он написал настоящую жизнь, потому что в правде все было очень страшно». «Василия Теркина» они должны были прочитать в 7-м классе. Но я принес на урок поэму и прочитал несколько строф из главы «Переправа». Сказал, что и через 60 лет после окончания войны стихи Твардовского читать не стыдно. И что корить поэта за неправду нет оснований. Хотя, конечно, многое о войне будет сказано потом. Но сказано теми, кто пойдет по дороге, проложенной и Твардовским. Напоминаю, что, перед тем как обратиться к повести Кондратьева «Сашка», я прочитал им стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом…». А в одном из классов другой школы, где большая группа учеников занималась на факультативных занятиях по литературе, несколько человек написали, что вина поэта в том, что он не сказал перед войной как человек и гражданин. «Все могло быть иначе. И жертв могло бы быть меньше, и события могли развиваться по-другому. Твардовский чувствует свою вину и как писатель. Может быть, он чувствует, что с его молчаливого согласия и молчаливого согласия таких же людей, как он, мы не были готовы к войне. Наши жертвы в войне могли быть намного меньше». Сам я стихотворение тогда так не воспринимал. Но через несколько дней после того, как в очередной раз провел это сочинение, обнаружил у себя, разбирая вырезки из газет, написанное Твардовским через три года после этого стихотворения: И может быть, с того платилиВ войне мы платою тройной, Что утаили Эти были Про черный день перед войной. Вот и в том, 2005 году, уже в классах, в которых углубленного изучения литературы не было, 4 человека написали о том же. «Речь не о том, но все же сберечь людей можно было бы еще до войны, не допустив войны». «Ощущение своей вины, скорее даже не своей, а тех, кто мог что-то сделать. Тем более он, писатель, мог бы вразумить». «И Твардовский винит себя как писателя, как поэта. Народ шел к священной войне неподготовленным. И никто не хотел (или не мог) предупредить, помочь, открыть завесу неизвестности. И Твардовский ведь мог сказать, но «все же, все же, все же…» он не сказал этого. И муки совести, раскаяния, что можно было уберечь стольких людей от гибели, мучают автора, не давая ему спокойно жить на земле, в которой лежат те, кто принес мир и спокойствие живым». «Твардовский испытывает чувства, похожие на те, которые испытывали Толстой, Чехов и многие другие. Поэт чувствует себя ответственным за все, что происходит в стране. Он чувствует себя частью страны, и поэтому все, что происходит, вся кровь, которая пролилась, остается на его руках». Меня покоробили слова о крови, которая на руках Твардовского, и я слова эти подчеркнул красной ручкой. А потом подумал: сказано плохо, но мысль, которая за этими словами стоит, понятна по существу. Ведь мы вот совсем недавно записали в тетрадь по литературе сказанное Солженицыным в нобелевской речи. А ведь там были и такие слова: «И если танки его Отечества залили кровью асфальт чужой страны, то бурые пятна зашлепали лицо писателя». Допускаю, что именно эта цитата и вспомнилась автору этого сочинения. Хотя в данном случае это разные вещи: кровь, пролитая при защите Отечества, и кровь, пролитая при подавлении выступления за свободу в другой стране. Но тут одно нужно знать учителю хорошо: если он ведет занятия по литературе, давая на каждом шагу ученикам говорить, что думают они сами, он неизбежно будет попадать в нелегкие ситуации. И нужно хорошо знать то, о чем писал Блок, для которого «порывы юных лет» и «крайность мнений» стоят всегда рядом. И здесь мы подошли к самой уязвимой части написанных одиннадцатиклассниками сочинений. «Мне сложно понять, что переживает автор, потому что я, к счастью, не воевал». «Мне тяжело понять эти чувства, так как я, слава Богу, не пережил ничего подобного». Эти одиннадцатиклассники восприняли стихотворение поэта лишь только в контексте войны. И не только они. Лишь 7 человек, а это 9%, видят, что стихотворение Твардовского не только о войне. «Л.Н.Толстой мучился оттого, что он богат, живет в роскоши, а большинство людей голодают. А Твардовский считает себя виноватым перед собой, перед своей совестью». «В сущности, это стихотворение о том же, о чем «Обелиск» Василя Быкова, «Судьба человека» Шолохова, «Мастер и Маргарита» Булгакова и многие другие литературные произведения». Думаю, что написанное раньше сочинение о Понтии Пилате из булгаковского романа на уровне подсознания в чем-то определило и восприятие стихотворения Твардовского. Но осознанно эта связь большинством не увидена. И это не случайно. В комментариях Ю.М.Лотмана к роману А.С.Пушкина «Евгений Онегин», книге, вышедшей в 1980 году, даются сотни комментариев к многочисленным словам, которые сегодня по понятным причинам непонятны молодым, а часто и немолодым читателям романа. Здесь и «панталоны, фрак, жилет», и барщина и оброк, и книги, которые читала Татьяна. Но сегодняшнему школьнику приходится объяснять и что такое СТЫД, ЧЕСТЬ, ДОСТОИНСТВО. А это куда сложнее, чем объяснить, что такое «из Страсбурга пирог нетленный». Что же говорить о таком понятии, чувстве, качестве человека, как совесть. Особенно в русской литературе, совестливость которой одна из главных ее первооснов, что весьма трудно донести до нынешнего старшеклассника. И стоит подумать над написанным Петром Вайлем, может быть, и не согласившись с его категорическим «никто и никогда»: «С какой-то дивной легкостью забывается, что современные русские не каются никогда ни в чем. Мы говорим и пишем на том же языке, что Толстой и Достоевский, но в самосознании так же далеки от них, как сегодняшний афинянин от Сократа или нынешняя египтянка от Клеопатры. …В современной России никто ни в чем не покаялся. При этом – считая своими Пьера Безухова и Родиона Раскольникова и прячась за них: знаете, мы, русские, какие – грешим и каемся, грешим и каемся. Все-таки те – они – совсем другие. То есть, конечно, мы – совсем другие. Есть в медицине такое понятие – фантомная боль. Человеку отрезали ногу, а ему еще долго кажется, что болит коленка, которой давно нет. Нравственность Толстого, Достоевского, Волошина (эссе Вайля посвящено этому поэту. – Л.А.) – наша фантомная боль». Так ли это, пусть решает каждый. Но две вещи для меня бесспорны: наши ученики должны знать, что такое нравственность Толстого, Достоевского, Твардовского. И не только знать выученным со слов учителя и учебника и повторенным в своих сочинениях, а знать, продумав и прочувствовать. Что вовсе не значит, что эти чувства и мысли и станут для них нормой поведения и жизни. В 2014 году в порядке подготовки к первому итоговому сочинению я предложил вести семинар по литературе Отечественной войны, естественно, на началах полной добровольности, в двух классах, где я сам уроки по литературе не вел. Сочинение должно было пройти в начале декабря, но и по литературе, и по истории тема войны была во втором полугодии. Я посмотрел сочинения на эту тему в Интернете, и мне стало страшно. Идея семинара состояла в том, чтобы не натаскивать на предстоящее сочинение, а напитать одиннадцатиклассников живыми впечатлениями. Я показал им два фильма: «Иваново детство» Андрея Тарковского (мне важно было, чтобы война была понята и пережита как величайшая трагедия) и «Балладу о солдате» Григория Чухрая, а также небольшой эпизод из «Проверки на дорогах» Алексея Германа. Мы прочли «Судьбу человека» Михаила Шолохова, «Сотникова» Василя Быкова, «Сашку» Вячеслава Кондратьева. Читали стихи, писали небольшие этюды, письменно отвечали на вопросы, но не составили ни одного типового плана сочинения. Естественно, я предложил им написать за урок о стихотворении Твардовского. Хорошо поняли его 8 человек из 26 писавших. А в конце урока, посвященного анализу написанных работ, я задаю самый трудный вопрос: «Однажды в этой работе один из учеников написал, что ему трудно судить о тех, кто был на фронте. Он там не был. А это стихотворение не о нем, не о нас, а о них. Что бы вы ответили этому ученику? Сразу скажу: четыре человека по существу сами ответили на этот вопрос. Так что прошу их сейчас руку не поднимать». Но поднялась только одна рука: «Наверное, этот ученик был прав. Слишком далеко все это от нас». Читаю выписки из сочинений четырех этих учеников. «Я могу понять мысли и чувства, которые выражены в этом стихотворении. Когда у меня умер мой дядя, я упорно себя убеждала, что могла ему помочь, уберечь его. Вину я ощущаю до сих пор, а еще присутствие чувства беспомощности. Разумом можно понять, что моей вины нет, но все же, все же, все же…» «В нашем сердце после ухода близких находят место разные чувства, и пусть мы знаем, что нашей вины в смерти нет, все же мы испытываем чувство вины, хотя бы потому, что мы еще живы, а он уже нет. Не так давно у меня умерла подруга. И я, как Александр Твардовский, знаю, что моей вины в этом нет. Но все равно кажется, что где-то я не успела что-то рассказать ей, не успела дать ей больше любви и тепла. Трудно смириться с тем, что ее нет рядом».
Выбор читателей
Комментарии