На чтение: ≈ 16 мин.Александр ГЕРЦЕН
Как меня водили резать
Воспоминания учителя о своем первом лагере
Окончание. Начало в N 35
нашем лагере суббота и воскресенье были родительскими днями. И многие ребята, включая и меня с Мирославом, проводили их возле лагерных ворот, где маялись в тоскливом ожидании родных лиц. Родителей замечали издали. Они появлялись на пыльной дороге, ведущей в лагерь, с полными сумками и уводили от ворот счастливых детей. Ко мне никто не приезжал. Лагерная смена давно перевалила за половину. Наверное, родителям было действительно некогда.
В тот раз было воскресенье, и я второй день маялся у решетки ворот, отделявшей нас от жизни. В нижних углах воротных створок располагался кусок восходящего солнца, расходящиеся лучи которого и образовывали решетку, на которой мы висели с Мирославом в ожидании родителей. Родители прибывали, да все не наши. Вот и к Мамочке пришла немолодая усталая женщина, обняла его, и дальше они пошли вместе.
– Смотри, какая у Мамочки старая мать, – шептал мне на ухо Мирослав. Но я уже не слушал, потому что на пыльной дороге появилась моя мама. Толстая и красивая, добрая и умная, большая и теплая, в синем ситцевом сарафане в крупную желтую ромашку, с вьющимися от бигудей золотистыми волосами и с набитой сумкой в руке.
Она подошла к воротам, я подбежал и обхватил ее рукой за то место, где у людей бывает талия, и прижался щекой к мягкому животу. Мы пошли в лагерь.
– Сейчас я поговорю с директором, – говорила мне мама, – а ты позови с собой кого-нибудь из товарищей, и мы пойдем на речку купаться.
– А знаешь, сколько я новых слов узнал, – хвастался я. – Они очень плохие, но я должен тебе их сказать.
– Нет уж, не надо, – немного испуганно возражала мама.
– Нет, я должен обязательно их тебе сказать.
– Лучше не говори.
– Нет, я скажу. – И я сказал первое слово.
– Ой, – сказала мама.
Но я продолжил и выложил все новые слова, которые узнал в лагере.
Мама с минуту стояла молча, лишь загадочно покрутив головой и глядя куда-то вдаль. Потом все-таки не удержалась:
– Ты мне сказал эти слова, только, пожалуйста, не говори их больше никому, потому что это очень плохие слова, их только плохие люди говорят.
– Ладно, не буду, – честно соврал я.
Мы дошли до корпусов. Мама пошла к директору, а я побежал за Мирославом, но оказалось, что к нему тоже кто-то приехал, и поэтому я позвал на речку другого своего приятеля – Гришку. Гришка был из какого-то села под Тулой, почти местный, и у него была настоящая гармошка, которую он тоже захватил на речку.
– Ты умеешь на ней играть? – спрашивала по пути мама.
– Он умеет, – радостно вмешивался я, страшно гордясь талантом своего товарища.
– Кто же тебя научил? Ты в музыкальную школу ходишь?
– Не, я самоучка, – отзывался Гришка, пыля по дороге сандалиями на босу ногу. Кроме сандалий, на нем была голубая нижняя майка и подвернутые черные треники. День был солнечный, даже жаркий.
Вот мы и пришли на речку.
– Здесь медянка дохлая плавает, – показал рукой на заросли речных растений Гришка, – вон возле кувшинки. Ее ребята убили.
Действительно, там что-то плавало.
– Убили ужика, – произнесла мама.
– Она самая ядовитая, – возразил Гришка, – у ней яд смертельный.
– Медянка – это уж, – поучала мама, – а ужи не ядовитые.
Но Гришка не дал себя переспорить.
– Это самая ядовитая здесь змея, вы не знаете, – утверждал он, и маме пришлось смириться.
Потом мы купались. Я уже умел плавать. И хотя вода была холодновата то ли от родников, то ли лето было нежарким, но мама нас не подгоняла, и мы накупались вдосталь, до посинения.
Пока мы плескались, из маминой сумки на покатом, покрытом травой бережку под деревом появились разложенные на газетках бутерброды с вареной колбасой, помидоры, огурцы, вареные яйца, какое-то мясо, вареная картошка, кулек шоколадных конфет и две литровые банки, полные клубники, густо пересыпанной сахаром. Клубника пустила сок, и банки наполнились сладким, душистым розовым сиропом.
Не помню, как картошку, а клубнику мы точно сьели. Одну банку я, вторую Гришка. Закончив пиршество, Гришка отвалился в сторону и взял свою гармошку. Он поудобнее уселся под деревом, растянул пару раз меха, что-то пропиликал для пробы, заиграл и запел:
А когда ж умрешь ты,
Милый мой дедочек?
А когда ж умрешь ты,
Сизый голубочек?
Во середу, бабка,
Во середу, любка,
Во середу, ты моя сизая голубка.
Это была единственная песня, которую Гришка умел играть и петь.
Я был в восторге и заглядывал в лицо маме, понравилось ей или нет. Мама поджала губы, сдерживая улыбку, и понять, нравится ей или нет, я не смог.
Потом мама разняла драку двух девочек, развязавшуюся по другую сторону дерева, и мы пошли в лагерь.
Я был счастлив и уснул в эту ночь, как никогда, рано, вспоминая события дня. День получился классным: приехала мама, я ей все рассказал за исключением того, как меня водили резать, впервые за лето я накупался, видел дохлую медянку, сьел банку клубники с сахаром и Гришка играл на гармошке. Классный день, здоровский, зашибательский!
А еще через два дня мои родители приехали вдвоем и досрочно забрали меня из лагеря, я был густо обсыпан розовой крапивницей в напоминание о сьеденной клубнике. Правда, отнюдь не это послужило причиной моего избавления. Просто когда мама разговаривала с директором, тот все время чесался, и с головы его сыпалась на плечи грязная короста.
Александр ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ
Островок нетронутой земли
Эту тему неожиданно мне подарила участковый педиатр. Женщина в летах, она каждый раз вздыхала: “К вашему подьезду даже подходить неприятно. В какое бы время ни шла – на лавочке одни пьяные. Это, между прочим, мне знакомо по деткам, которых я веду на вашем участке. Так вот вы уж поверьте моим наблюдениям: наше будущее не растет. Оно от рождения деградирует”.
счезли с лавочек подьезда любопытные старушки. А их место заняла совершенно иная публика. Молодая и не очень, нездоровая на вид, дурно пахнущая, озабоченная лишь временем между выпить и опохмелиться. Этой публики стало много, слишком много. “Вы уж поверьте моим наблюдениям…”
Я верю не только наблюдениям, но и утверждению: человека воспитывают семья, школа, общество. Сейчас, правда, определенный процент в этом процессе отводят прихотям природы (французы, говорят, даже открыли ген адюльтера – так что скоро даже семейную неверность будем списывать на наследственность), но тем не менее именно трем ячейкам отдана главенствующая роль. И именно в такой последовательности. С этой точки зрения – кто и как растет у нас?
Лесок, куда мы ходим каждый день гулять, – чудом сохранившийся островок нетронутой земли среди бетонного микрорайона. А потому вдоль и поперек утюжат его мамы с колясками, граждане с собаками, мальчишки с велосипедами и влюбленные юноши с влюбленными девушками. Но в явном большинстве здесь все-таки молодые мамы. Видимо, давно перезнакомившись за длинный декретный отпуск, они образуют довольно любопытное сообщество. Пока их чада переносят в ведерках с места на место загаженный собаками песок или дерутся друг с другом, мамы покуривают хорошие, дорогие сигареты и переговариваются на том упрощенном, матерном языке, который давно уже стал у нас вроде третьим государственным.
“Ни в коей мере не преувеличиваю, просто как участковый педиатр констатирую: таких юных мам, судя по всему, большинство. И если соединить их с большинством пап из публики у подьездов, то нетрудно представить, сколько детей с подпорченной наркотиками и алкоголем психикой, “неординарной” манерой общения придет сначала в детский сад. Потом в школу, потом они составят то, что называют народом, нацией, обществом”.
Возможно, кто-то скажет: не все так ужасно, как описывает автор. Нет, конечно. И я вполне могла бы привести пример семьи, где о здоровье, о воспитании детей думают задолго до их появления на свет. Или рассказать, какие замечательные, образованные дети учатся в наших гимназиях. Но… Оглянитесь вокруг, прислушайтесь. На больших-больших просторах СНГ – разве нормальная семья, образованные люди определяют сегодня лицо общества?
Нам, кстати, всегда кажется: вот стоит впереди общества поставить школу, как она, словно паровоз, вывезет все проблемы. Так было в советские времена, так осталось и в наши, непонятно какие. Я, между прочим, года три назад зареклась ходить на парламентские слушания образовательных вопросов – аргументация законодателей напоминала скорее лозунги и заключения, нежели профессиональные обсуждения. Честное слово, Центральный Комитет решал эти вопросы грамотнее.
Светлана ГЕРАСИМОВА
Минск
Чему нас учат
наши дети
“Мальчики не плачут, они дерутся”
тоит Ванюше заплакать прилюдно, обязательно найдется доброжелатель, начинающий уговаривать его немедленно перестать реветь и никогда больше не плакать, потому что “мальчики не плачут”. Кому не знакомы эти слова! Они кажутся аксиомой. Но так ли это?
Ведь слезы – это биологическая реакция организма. Ученые установили, что по химическому составу слезы обиды, боли и слезы, например, от лука принципиально различны. Мало того, в ходе эксперимента выяснилось, что раны у крыс, плакавших от боли, заживали значительно быстрее, чем у их собратьев, лишенных возможности всплакнуть.
А если разрешить мальчику плакать? Он станет плаксой? Нет. Разрешенные слезы быстро кончаются.
Однажды Ванюша (ему был 1 год 3 мес.) сильно обжег руку. Естественно, он начал очень сильно плакать, а перепуганные бабушки – всячески его отвлекать, развлекать, не давая выплакаться. В результате все время до моего прихода Ванюша постоянно пытался заплакать, требуя все новых и новых “доз” развлечений. Когда я вернулась, взяла Ванюшу на руки и сказала:
– Ты обжег ручку. Конечно, тебе больно, обидно и страшно. Поплачь. Тебе же надо пожаловаться. Пожалуйся маме.
В ответ последовали минуты две отчаянного рева, потом еще несколько минут всхлипываний и охов, а потом Ванюша слез с моих рук, гордо показал свое перевязанное “бо-бо”, отвел продемонстрировать место, где все произошло, и… переключился на какое-то свое важное дело.
Кстати, это известный психологический прием: чем больше человек говорит о неприятном событии, жалуется, “плачется в жилетку” в прямом и переносном смысле, тем меньше становится заряд отрицательных эмоций, с этим событием связанный.
Я заметила, что Ванюша и многие его сверстники, которым плакать разрешается, не склонны поднимать шум из-за падений, царапин, даже шишек. Обыкновенно они падают, встают и бегут дальше на удивление охающим сердобольным бабушкам.
Тут есть, правда, одна тонкость. Если не хотите, чтобы малыш отчаянно орал при малейшем падении, не пугайте его! Ивашка, отчаянно штурмовавший стул на кухне, в конце концов шлепнулся вместе с ним. Сидит на полу, растерянно хлопает глазами, плакать явно не собирается. Взволнованные домочадцы бросаются к нему:
– Ударился! Убился!..
Ванюша начинает хмуриться и тут с ужасом замечает, что мама тоже испугалась, занервничала:
– Куда ты опять полез! Сколько раз говорила… Покажи, где больно?
В ответ на мамину суету Ванюша окончательно пугается, губки начинают дрожать, и наконец прорывается громкий рев. Это уже надолго.
Так что теперь я научилась по-другому реагировать на многочисленные “полеты” сына: просто сразу беру его на руки, прижимаю к себе, молча жду, пока отжалуется. Где больно, чем ушибся и прочие важные вещи можно выяснить чуть позже. Сама же такая “процедура” успокаивания занимает 1-2 минуты.
Вот так и учусь разрешать сыну плакать… на здоровье.
Кира БОДИЛОВСКАЯ
Выбор читателей
Комментарии