На чтение: ≈ 5 мин.Прохожу я сквозь строй несомненно живущих
Это давно у меня началось. С детства. Все дети и взрослые вокруг были вроде настоящие – по крайней мере я в них не видела и следа той раздвоенности, имитации жизни, что то и дело ощущала в самой себе. И не с кем из них было поговорить об этом, не за что уцепиться: они были словно округлые и ровные, как шары, а я – с червоточинкой, трещиной.
Ее приходилось скрывать, если не хочешь остаться в полном одиночестве. И я однажды, внутренне зажмурившись, как перед прыжком в воду, прыгнула в классе седьмом в стихию общения, заставив себя стать “душой компании”. Роль удалась, только вот сразу после выпускного вечера я на следующий же день уехала в Москву и ни на какие встречи выпускников ни разу не приходила. Так сильно было отвращение к той себе, играющей. Но игра, очевидно, уже успела стать второй натурой… У меня даже фраза родилась: “У меня есть жизнь, и я ее играю”. Как-то на втором курсе МГУ я прочла в “Комсомолке” заголовок статьи Лидии Графовой “Быть – или казаться?” и ужаснулась: меня разоблачили! Статья, впрочем, была о какой-то другой девочке, в чем суть, не помню, но я поняла – это болезнь такая. Это стыдно – казаться, а не быть.
…Уже работая в “Комсомолке”, возвращаясь домой темным переулком, почти каждый вечер повторяла внутри себя песню на стихи Марины Цветаевой:
“В огромном городе моем – ночь.
Из дома темного иду прочь.
А люди думают: жена, дочь.
А я запомнила одно: ночь.
Есть мокрый тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, а в руке – цвет.
И шаг вот этот, никому вслед.
И тень вот эта, а меня нет.
…Огни, как нити золотых бус,
Ночного листика во рту вкус,
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь”.
А ведь и у меня уже были и любимые друзья, и дом с очередным любимым мужем, и любимое здание “Комсомолки”, как большой корабль, откуда возвращалась, а я все равно бубнила свое: и тень вот эта – а меня нет.
Это потом я буду рассуждать об отчуждении, о развоплощении, о стандартизации личности, о теории ролей… Рассуждения дела не изменят. Меня по-прежнему будет остро мучить неадекватность самой себя, неустойчивость, неравность себя вчерашней себе сегодняшней. Как сказал мой друг, “амбивалентность”. А значит, тотальная нечестность по отношению к себе самой и к миру. И столь же мучительная жажда себя и жизни подлинных, настоящих, без трещин и червоточин, без незаметных с первого взгляда зазоров, отделяющих самую искусную маску от лица.
Кто эти чувства изнутри испытал, возможно, поймет эти мои строчки:
“…Уходит жизнь туманом по Вселенной,
И некому ее назад позвать.
…Актриса, лжесвидетельница, лгунья,
Мне роль не доиграть, не долюбить
Лишь по вискам восходит
новолуньем
отыгранная правда седины”.
…Из всех метафор о жизни-театре и людях в нем – актерах, от возженного многими чувства самой реальности как Искусства (увы, тоже знакомого мне) меня спасает строчка Бориса Пастернака: “И тут кончается искусство, и дышат почва и судьба”. Человеку творчества, конечно, к лицу выбор тотального Искусства, всепоглощающего, со святым трепетом и мурашками по коже, и муками творчества, и отдельности от “обычных” людей… Как и для Шамиля Абрярова, из чьего стихотворения я взяла строчку в название: поэт проходит сквозь строй несомненно живущих. Но даже и в этой его интонации чувствуется легкая зависть: и как же это им удается несомненность эта? Вот и для меня она просто недосягаема: несомненность, почва, судьба. И так редко достижима… Чувство правды жизни не менее ценно и не чаще снисходит, чем чувство красоты жизни.
Будем беречь хотя бы эти мгновения.
Ольга МАРИНИЧЕВА
Выбор читателей
Комментарии