Профессия для души

Закончив родной «пед», я поехала по распределению в Люльпанский детский дом. Попав туда, ошалела, остолбенела от ребячьего горя, одиночества, ненужности. Впервые я увидела детей, которые не умеют смеяться, а неожиданные переходы от горького плача до истерического хохота поначалу пугали меня. Я баюкала шестилетних старичков, катала их на плечах, заплетала пушистые волосенки, а ночью не могла уснуть.

Вскакивала, кидалась к кроваткам, а какой-нибудь Женька или Колечка шептал мне, обняв за шею теплыми ручонками: «Давай, ты будешь моя мама? Только, чур, моя, а не Катькина, она ябеда и врушка! А ты всегда добрая, да? Или потом тоже станешь злая?»

Когда мы купались – долго, весело, до «гусиной кожи», а не пять положенных минут! – я с ужасом смотрела на маленькие белые полоски – шрамики, покрывавшие худенькие тельца многих малышей. Однажды, когда пятилетний Димка Беляев вытирался полотенцем, прыгая на траве, я машинально провела пальцем по длинному белому рубцу у него на шее. Мальчик вздрогнул, обернулся и спокойно объяснил: «А, это! Мне когда два года было, мамка напилась и на люстре меня повесила, потому что я плакал громко и мешал ей спать. Хорошо, баба Аня сняла, а то я синий был уже, не дышал».

Я тогда молча уселась прямо на траву и долго не могла прийти в себя. Господи, такого кроху, беленького, пушистого, как одуванчик, вешать?! Бред какой… А вечером Димка плакал, просил почитать сказку, почесать спинку, поправить одеяльце, капризничал. А потом, засыпая, промурлыкал: «А ты сегодня моя мама… Была…»

В жутком напряжении, ощущении полной беспомощности прошла моя первая неделя в детдоме, наступили выходные. Субботним утром я проснулась от непривычной тишины. Никто не теребил меня за волосы, никто не тормошил за руку. Наспех приведя себя в порядок, я прибежала в спальню: кроватки заправлены, одежды нет. А ведь еще только половина восьмого! Перепуганная, я помчалась разыскивать исчезнувших детей, и у самых дверей столкнулась с нянечкой. «Тетя Маша, вы не видели моих дошколят?! – кричала я оторопевшей няне. – Там Женька, у него ушко болит, и Витя, и Колечка!..»

«Да постой ты, оглашенная, – поняв в чем дело, тетя Маша пришла в себя, – ведь суббота сегодня, родительский день!» Какой еще родительский день? Это же детский дом, а не оздоровительный лагерь, здесь сироты… Я выглянула в окно: нарядные женщины, прилично одетые мужчины, сияющие малыши с кулечкам конфет. Неужели правда? Тогда почему Женькина мама, приехавшая к сыну на новенькой «Ауди», не заберет мальчика домой? И у Коли Ямщикова мама, молодая, красивая, с нарядной девчушкой на руках. «Мама Лена, погляди, какая у меня сестричка!» – кричит счастливый Колечка, а женщина рядом с ним смущенно улыбается и торопливо кивает мне. «Тетя Ира, пойдем, покажем маме Лене Настеньку, ну пойдем», – тянул малыш женщину ко мне. Я – мама Лена, а она – тетя Ира. Да ведь все наоборот! Я пошла дальше, то и дело встречая рядом со взрослыми своих детей, напоминавших в этот день распустившиеся цветы. Ребячьи голоса звенели, как серебряные колокольчики, и во мне что-то звенело в ответ, но не радостно, а тревожно, напряженно… Неожиданно я услышала тихий-тихий плач, доносившийся из-за старого катамарана, оставленного вчера на песке. Опомнившись, я поняла, что ушла далеко от нашей детдомовской дачи, на пляж. Заглянула за катамаран, я увидела там самого маленького из своей группы – Костика. Услышав шаги он вскинул залитые слезами глаза: «Мама?!!» Столько отчаяния, боли было в этом вскрике, что я не выдержала, бросилась к мальчику, обняла его и уткнулась мокрым лицом куда-то в ребячье плечо, а Костик все плакал и горько повторял: «Не та, не та мама… Я ничей…»

Вечером, с трудом пережив страшный день, уложив измученных встречей и разлукой детей, я листала личные дела, впервые встречая непонятные буквенные сокращения: ЛРП, МЗ. Оказалось, что почти у всех ребят – живые родители, лишенные родительских прав или отбывающие срок в местах заключения. Кого-то отправили в детдом из-за пьянства и жестокости родителей (как у Димки Беляева), чей-то отец убил в порыве ревности жену и сидит в тюрьме (как у Костика). Женьку Полевщикова мама оставила в роддоме, потому что ждала девочку, а родился мальчик. Юрик Борисенко не помнит родителей, они потеряли двухлетнего сына на железнодорожной станции, будучи в состоянии алкогольного опьянения. Цыганенка Рустэма мать подкинула к дверям Дома малютки, сунув в грязные пеленки бумажку с именем малыша. Видимо, цыганка очень спешила, потому что буквально бросила ребенка на ступеньки; мальчик ударился лицом, и теперь у него неизлечимое косоглазие и замедленное развитие… Шуршали странички, расплывались строчки, мелькали в сознании лица детей, и я многое начинала понимать: и частые истерики, и неожиданную жестокость («это плохой жук, я убью его, убью!»), и неумение смеяться. Что же могла сделать я теперь, когда сердечки уже надорваны, судьбы изломаны, а детство загублено теми, кого дети боготворили?

Чем помочь исстрадавшимся ребятишкам, как поддержать уверенность в том, что они нужны?

Я стала осторожнее, тактичнее, поняв свою задачу как воспитателя, педагога, ответственного не только за жизнь и здоровье ребят, но и за их настроение, душевный покой. И мы с дошколятками бродили в лесу, целыми днями пропадали на речке, нарушая режим; собирали в поле душистую пижму и наслаждались летом. Я чувствовала, что должна быть не просто воспитателем, но и настоящей мамой для ребят, поэтому мыла их в бане, читала сказки на ночь, возилась со шнурками и бантиками. И чаще всего садилась вечером на кроватку того самого Костика, с которым мы плакали, обнявшись, в родительскую субботу. Тогда, успокоившись, он спросила меня: «А ты уже выродила сынка? Нет? Хочешь, я буду твоим сынком? А то меня выродили и забыли…» В следующую субботу я с утра забрала мальчика гулять, потом увезла домой и, укладывая спать рядом с собой, прошептала: «Наконец-то я нашла тебя, сынок…» Никогда не забуду, как кричал, рыдая, Костик: «Ты!! Моя!! Мама моя!! Знал, знал!! Нашла!!»

Из детского дома я уехала с сыном; ему было шесть, мне двадцать два. А потом я попала сразу в три параллели разболтанных, раскрепощенных, домашних подростков от одиннадцати до пятнадцати лет. Когда мы встречались в коридоре с девятиклассниками, они громко кричали: «Здра-а-сте, Елена Аркадьевна!» И тихонько кто-нибудь из-за спины: «Леночка, привет!»

Обложившись книгами, я готовилась ночами к урокам, а на следующий день радовалась вместе с пятиклассниками многоцветью Месопотамии, удивлялась с восьмиклассниками бесстрашию князя Святослава и… страдала с девятиклассниками от их нежелания учиться. Вечером я плакала, говорила маме, что лучше продавать колбасу на рынке, а утром… снова шла в школу.

Как-то, вернувшись после двух смен, отработав репетиторский английский и уложив сына спать, я села готовиться к уроку по истории древнего мира. Представила, как снова буду объяснять, что называется, на пальцах, как выглядели динозавры, где расселялись первые люди – питекантропы. А ведь как было бы замечательно не рассказать о динозаврах, а показать пятиклассникам хотя бы рисунок с изображением древнего животного. Они, дети, со своим образным мышлением, поймут такой иллюстрированный рассказ намного быстрее… Назавтра появились дедикурус – броненосец из пластилина, картофелины и овса; скелет диплодока из проволоки, клея и ниток, и карта на листе ватмана. Теперь пособий уже не один десяток.

Прошел первый год, и я не ушла работать в коммерческий магазин. Начался следующий, я получила классное руководство и… не уехала во Францию, куда звал нас с Костиком друг по интернету. Я набрала детей в туристический кружок, и все выходные моя команда «Медвежата» проводит в лесу.

Мой мальчик, который плохо говорил, ходил, кричал ночью и совсем не умел смеяться, теперь – смешливый хулиганишка и выдумщик, почти отличник, прекрасно рисует, танцует, ходит в походы наравне со старшими детьми. Моим ученикам уже тринадцатый год, сыну – скоро девять. Я до сих пор учительница и уходить не собираюсь. Почему?

Потому что мне интересно знать, что будет с Илюшкой Попеновым через три года, каким станет бессменный капитан «Медвежат» Эдик Минейчев, в какую умницу и красавицу превратится вертушка и болтушка Маша Пермякова… В этом, наверное, счастье нашей профессии: дарить ученикам частички своей души и не сразу, но со временем узнавать себя в детях, как в собственных, кровных. Гены продавца передаются только родным детям этого продавца, как и гены плотника, бизнесмена, строителя. А ДНК учителя, его души, сердца, растворяются в детях вместе со знаниями; поэтому какой учитель – такие у него дети. Пусть у меня нет выходных и не так много денег, как у одноклассников-бизнесменов. Зато ни одному из них дети не кричат в день рождения под окном: «Поздрав-ля-ем!» Ни одному не звонят благодарные мамы: «Вы знаете, мой-то Санька сегодня сам кашу сварил! Спасибо вам, приучили в походах…» Конечно, мне звонят и неблагодарные родители, но их гораздо меньше.

И я не уйду из школы, потому что поняла главное: я безумно люблю свою профессию, выбранную не ради денег, а для души.

Елена ХАЛТУРИНА, учитель истории