Прививка модернизма. Что мы увидим в самом конце, когда все снимут маски, смоют грим?.

В рецензии на книгу Александра Чанцева «Литература 2.0: статьи о книгах» 2011 года Ольга Балла писала: «Жанр сборника… хорош… тем, что тексты, появившиеся в разных местах по разным поводам, будучи сведены вместе, оборачиваются задачей на усмотрение объединяющей их цельности». Применим ли этот метод к новой книге Чанцева – сборнику рассказов «Желтый Ангус»?

Александр Чанцев. Желтый Ангус: Сборник рассказов. – М., Arsis Books, 2018.С первого взгляда вычленить «цельность» в книге не получится: она авторской волей разделена на две части. «Первая – жесткие рассказы о Японии: секс, рок, экспаты и та правда о японцах и себе, с которой сталкиваются живущие в стране иностранцы. Вторая – рефлексивные приключения уже ближе к нам, на подмосковной даче…» – описывает аннотация композицию «Желтого Ангуса». Кстати, физиологически звучащее название не находит внятного объяснения ни в первой, ни во второй части книги. Лишь в аннотации ему посвящена загадочная фраза «Желтый Ангус пьет, не чокаясь». Погуглив «ангус», читатель узнает, что это шотландское имя и область, а еще порода быков черный ангус. Всего этого в прозе Чанцева как будто нет… Может, это проекция шотландца на японскую и российскую действительность?Проекции разнятся. В японской половине книги, «Время цикад», герой фиксирует течение бытия со всеми его уродствами, ничего не объясняя, ни о чем не переживая и не углубляясь в глубины психологизма. В русской, «Гумусовый горизонт», герой-рассказчик, кажется, состоит из одной рефлексии. Рассказы «Дерево вспять», «Источник игры», «Гумусовый горизонт» и «Пыльца мертвых» вообще собрания заметок, фраз, мыслей, осенивших… Кого? Автора или его лирического героя? «Всякая жизнь забудется, как сон. Жизнь известных – как кем-то пересказанный» – этот тезис принадлежит, вероятно, культурологу и японисту Чанцеву. А страхи: «Что мы увидим в самом конце, когда все снимут маски, смоют грим, отыграют роли? Пустоту в костюме Арлекина?» или «Трудно умирать только за одного себя» – нарочито антииндивидуальны. Смерть человека весьма тревожит автора и является лейтмотивом «Гумусового горизонта».Сто лет назад подобная форма называлась «Записки на манжетах». Сегодня она приобрела вид записей в Твиттере. Для писателя она благодатна: все эти штрихи и зарисовки могут влиться в большое художественное полотно или составить несколько рассказов.Обещанная же «правда о Японии» заинтригует, но и разочарует российского читателя. Из рассказов Чанцева легко сделать вывод, что будни экспатов в Стране восходящего солнца сводятся к бесконечным вечеринкам с пивом, наркотой и поиском секс-утех. «Иностранцев действительно много. Между ними снуют утонченные японские педики, какие-то криминального вида заводилы и, естественно, много японок». Это еще деликатная цитата – здесь есть и блевотина, и фекалии, и мастурбация, описанные порой так детально, что ставят в тупик, что это – эпатаж или особая форма самовыражения автора в прозе (в культурологических эссе и нон-фикшне Чанцев говорит иначе). Эпатаж прослеживается и на уровне демонстративно корявого построения предложений: «Суккубов порно, сношающихся с баньшами безумия», «Я вполне панибрачу с вечностью тут».На фоне невеселой гульбы собутыльники спорят о дзен-буддизме, девушка читает книгу Сартра (впрочем, автор-наблюдатель полагает, что она интересничает). И эти редкие напоминания, что в мире голого экзистенциализма есть культура и философия, выглядят парадоксом.Парадоксально и присутствие рядом с бессюжетными «японскими» рассказами иного стилистически, концептуально и идейно рассказа «Мария и снег». Он восходит к идее спасения мира. Земле грозит катастрофа: «Брюхо неба разошлось, и из него валит нескончаемый снег. Над океаном… Над полярными шапками… Над континентами, помнившими снег только по ретроспективам реклам фирмы Coca-Cola…» Есть версия, что радикальное исламистское движение «Хишам» развязало против глобалистов метеовойну. Но между строк прочитывается больше: снег и мороз среди лета – или наказание Божье, или усталость Земли, не способной более терпеть войны. От неминуемой гибели мир спасает мексиканская горничная в американском отеле Мария, «рожденная в вифлеемский день». В образе Марии густы евангельские аллюзии – она родилась словно от Духа Святого, ибо ее мать сбежала из деревни к Небесному жениху; ее отчима убили односельчане, когда тот начал проповедовать, что его дочь новый Спаситель; она умирает, слизав весь снег с земной поверхности, как в детстве слизывала сахарную пудру с листьев кустов в садике. «…в приемном покое одной из больниц города врачи будут гадать над смертью молодой мексиканки, наступившей, как покажет вскрытие, оттого, что она объелась снегом…» Так метафора становится медицинским фактом.Парадоксов в книге много, они составляют одну из цельностей. Два рассказа, точно «В чаще» Акутагавы, составлены из ви́дений двух разных персонажей. Таков «M&M»: «Джеймс Даглас открыл глаза и понял, что он мертв». «Воспоминания» покойника, где фигурирует таинственный японец, продолжаются репликой японца: «Этот американец сразу понравился мне, он действительно никуда не спешил из того бара». Монологи двух фокальных героев сливаются в единый финал: «Пожалуй, он наконец-то…» «M&M» «отзеркаливает» еще более жуткий «русский» рассказ «Легкий Фродо», где зритель восторгается концертом рок-музыканта с погонялом Саша, он же Фродо, а последнего после концерта зарезает в его квартире случайный любовник, и лишь волей автора угол зрения выставлен так, чтобы и читатель знал судьбу рокера.Но самый парадокс в том, что сборник из четырнадцати рассказов вышел в серии «Современный роман». Но что есть современный русский роман? Дмитрий Быков в одной из лекций сокрушается, что в России сегодня много материала, на котором можно написать «крепкий международный бестселлер», но прозаикам не хватает умения, чтобы их поняли за рубежом: «Мировая проза давно получила модернистскую прививку, а у нас с этим проблемы».Возможно, проза Александра Чанцева тоже получила «модернистскую прививку», объяснимую, с одной стороны, многими годами жизни в Японии, а с другой – богатым культурологическим багажом. Ключевые черты модернизма – это отражение современности соответствующими ей художественными средствами, в том числе отсутствием усилия к самостоятельному постижению мира, механистичностью письма, кажущейся поверхностностью описаний, столь же размытых, как и события, осмыслением ненужности, «потерянности» героев в виде «потока сознания». Все это в прозе Чанцева в избытке и составляет вторую цельность. Остался один шаг: окрестить «Желтый Ангус» романом, не меняя ни слова.