Притяжение дикости

Природа как лучший учебник жизни

«Зверь лют, рыком ужасен и сторонится человека. А если на пути его станешь, то съест без остатка». Не помню, в какой путешественной хронике я прочитал об этом страшилище, но, кажется, именно оно мне приснилось на пустынной галечниковой косе, где я на берегу Енисея, к которому вплотную подступала тайга, решил скоротать ночь.

Огромный, с добрую копну, клубок грязной свалявшейся шерсти выполз из лесных дебрей и по глинистому откосу скатился к моей палатке. И тут я отчетливо разглядел нависшую надо мной медвежью морду с горящими глазами и желтыми клыками, похожими на бивни мамонта. Раздался оглушительный рев, и… я проснулся. Выбрался из палатки, огляделся. Тихо было вокруг, дико и пустынно. Над зубчатой таежной стеной желтел лунный диск, испещренный ржавыми прожилками. Призрачный свет полярной ночи разливался по всему енисейскому потоку. Страх быстро прошел. Я нырнул в палатку, забрался в спальник с головой и быстро уснул. Утром развел костер, быстро почаевничал, стал собирать вещи. Сон еще помнился, но его детали уже почти выветрились из памяти. Реальный мир вокруг был совсем другим – солнечным, надежным, радостным. Искрился ясный и прямой енисейский путь. Когда я подошел к лодке, что ждала меня на берегу, то увидел цепочку следов. Отчетливых и свежих отпечатков медвежьих лап…

Мир людей, в котором мы обитаем, непрост, однако привычно предсказуем. «Мы затасканы по будням», – вздыхали в старину оседлые гречкосеи. Речь о буднях, в которых все расписано по минутам, разложено по полочкам. От этого часто и сомнения, и уныние, и упадок сил, и разочарование, и скука. Не у всех, конечно, но у некоторых деятельных, энергичных мудролюбов это случается. Какой выход? Переместиться в другой мир. Мир дикой природы. Это возможно, когда человек, преодолевая притяжение цивилизации и ее благ (часто весьма сомнительного свойства), пускается в путешествие. Я вспоминаю свои скитания, и перед глазами прежде всего предстают картины дикой природы: недоступные для даже самых отчаянных смельчаков ледяные пики Памира, тераи Непала, парагвайская сельва, таежные сибирские дебри, выметенная ветрами Аравийская пустыня, тундровое безбрежье Лапландии, глубины и дали всех четырех земных океанов. Чего искал я там? Что находил? А главное – зачем?

«Бывают минуты усталости, когда люди забывают обо всем, чему их научила цивилизация», – утверждал знаток бродячей жизни Джек Лондон в книге «Смок Белью». Усталость от размеренных, правильных, но далеко не во всем праведных цивилизованных будней заставила героя искать спасение в дикой природе севера. Прежде всего это усталость от самого себя, от своих мыслей о том, где, как и зачем ты живешь, вынужден жить. Зверям и птицам легче. Прежде всего, конечно, диким, ничего не имеющим общего с миром своих якобы старших собратьев. У домашних, скажем, уток есть мозги. Правда, только костные. Но этого достаточно, чтобы сложить крылышки возле человеческих кормушек и отказаться от вольных полетов. У диких уток таких мозгов нет, их кости полые. Поэтому они и летают. В дикой природе ты живешь не мыслями, не тем, что вложила в твою голову городская среда, а максимально мобилизуешь свои природные ресурсы, применяешь силу, которой пользовались твои далекие предки, если и пользуешься умом, то исключительно своим. Кстати, в дикой природе, как ни парадоксально, ты наиболее полно и осознанно ощущаешь себя человеком. Дело в том, что встряска, которую ты получаешь там, действует благотворно и оздоравливающе на весь организм. И тело, и душа, а главное – и мысли в дикой природе работают с полной отдачей, в усиленном режиме, с наибольшим эффектом.

Дикая природа – это лучший учебник жизни. Я вырос в степном краю за Днепровскими порогами, который когда-то назывался Диким полем. Изучая прошлое края, я силился представить его степную дикость. Но, увы, даже в заповедных уголках среди нераспаханных целинных просторов мне это не удавалось. Во время одной из своих велосипедных экспедиций по Сибири я специально проложил маршрут через Монголию, чтобы увидеть ее степное великолепие и тем самым как бы реконструировать прошлое своего края. Пожалуй, на земном шаре нет более обширного и характерного дикого степного региона, чем эта монгольская степь степей. Именно в Монголии мне открылись сила, очарование и тайна дикой степи. Они в безграничных, открытых на все стороны пространствах, «окоемном» просторе, ветреном безоглядном размахе, первозданной обнаженности, удивительном единении (и даже родстве!) с небесной стихией.

Мы точно не знаем, сколько в нас социального, а сколько изначального природного. Однако точно можно сказать, что механизмы саморегуляции сбалансированности дикой природы весьма любопытны и полезны для пытливого ума, они вполне могут и удивить, и восхитить, и натолкнуть на мысль о том, как можно организовать человеческое сообщество. Среди дикой природы ты как бы открываешь свою первобытность, живешь ее натуральностью и преимуществами. Это прежде всего инстинкт, реакция, обостренные ощущения, внимательность, раскрепощенность, но в то же время и постоянная готовность к действию, принятие любых стихийных проявлений. «В те дни я вел жизнь, настолько сходную с жизнью птиц и рыб, что обладал почти таким же развитым инстинктом», – записал в дневнике Ален Бомбар, преодолевая на своем утлом резиновом суденышке океанские просторы. Что-то подобное и я испытал, сплавляясь на резиновой лодке по Енисею, бурные воды и пустынные берега которого подарили мне незабываемые моменты общения с дикой природой. Ее terra incognita подхлестывала воображение, которое заселяло дебри и пустоши непонятно как рожденными и из чего слепленными химерами, ее дива и сюрпризы заставляли и волноваться, и напрягаться, и фантазировать, и мечтать, и творить, и… жить полнокровной, энергичной, естественной жизнью.

Дикость – это опасность, но и готовность ее преодолеть; робость, страх, но и волевое решение их побороть (иначе не выживешь); риск, смятение, но и желание испытать себя; неизвестность, мрак, тайна, но и любопытство, стремление заглянуть за черту; пыль, муть, гниль, грязь, но и удивительная чистота, свежесть и прозрачность; грохот, рыки и визги, но и нежное журчание, убаюкивающий шелест, чарующие трели; глушь, дебри, потеря тропы, чужие следы, но и желание отыскать свою тропу, благой порыв оставить свой след (однако не наследить!); сплошные нелепости и уродства, но и дивные краски рассветов и закатов, узоры первоцветов, никем и никогда не писанные красоты. Дикость – это скованность и ограниченность, но и ни с чем не сравнимое ощущение свободы, упоение освобождением, возможностью сбросить оковы цивильности, вырваться за красные флажки социума. Когда мы говорим о ком-то, что он одичал, то прежде всего имеем в виду его отстранение от мира людей, уход от их проблем, проявление какой-то непонятной, часто пугающей самости. Что ж, думаю, многим из нас полезно на какое-то время одичать. Для этого всего лишь нужно пуститься в путешествие и найти укромный безлюдный уголок, где можно было бы уеди­ниться и открыть душу (про тело уже не говорю) для дикости. Не знаю, сможете ли вы преодолеть притяжение цивилизации и пережить состояние первочеловека, но краски, звуки, запахи первозданного бытия вас точно взволнуют и, затронув расстроенные, однако туго натянутые душевные струны, отзовутся дивной мелодией. На всех широтах еще сохранились безлюдные (или в силу разных причин обезлюдевшие) места, везде, даже в густо населенных городах я находил дикие закутки, где в своем палаточном жилище был безмерно счастлив. «Почему люди любят дикие места? Ради гор? Их может и не быть. Ради лесов, озер и рек? Но ведь это может быть пустыня, и все равно люди будут ее любить. Пустыня, однообразный океан, нетронутые снежные равнины севера, все безлюдные просторы, как бы они ни были унылы, – единственные места на земле, где обитает свобода», – утверждал художник Рокуэлл Кент, для которого дикая красота севера была, пожалуй, единственным источником вдохновения.

По-разному вели себя путешественники среди дикой природы, по-разному ощущали ее дикость. Были и восторг, и упоение свободой, и проникновение (прежде всего душевное) в тайну первобытия, и познание вечных истин, однако нередко это и осознание своей вторичности и беспомощности, озадаченность проблемой выбора, растерянность и смятение перед величием и несокрушимостью диких твердынь, страх, вызванный непредсказуемостью и равнодушным поведением стихий. «Или, быть может, такое самоизгнание в безнадежную пустыню для того, чтобы еще сильнее тосковать о жизни, которую ты покинул, – это лишь один из подвигов вечного мученичества, новая ошибка заблудшего человеческого духа? Или я трус, или боюсь смерти? О нет! Просто тоска овладевает человеком от этих ночей со всей их красотой и душа рвется из этого бесконечного застывшего мира льдов… О, род человеческий, чудны пути твои! И разве мы не похожи на клочья пены, беспомощно носимые по бурному морю…» – это ощущение мужественного и волевого Фритьофа Нансена, оказавшегося среди полярных льдов. Что ж, наверное, для человека полезно испытать и такое состояние. И суметь поведать о нем другим.

Можем ли мы природную дикость сделать частью нашей цивилизованной жизни, поселить ее под нашей «человеческой» крышей и мирно и счастливо соседствовать с ней? Наверное, это отдельная серьезная тема, которую я обязательно постараюсь раскрыть. Упомяну здесь лишь о притягательной силе дикости, насущность общения с которой возводится в некоторых странах в ранг нормы жизни цивилизованного человека, возможно, даже его высшего блага. В Норвегии я обратил внимание на дома, которые стояли на диких голых скалах. Вокруг только камни, снега и льды. Может быть, еще тролли, которые любят селиться именно в таких местах. Норвежцы объяснили, что строят жилища над фьордами на крутых склонах хребтов ради изумительных горных видов, красивых пейзажей. В отличие от наших дач, «окультуренных» (кавычки, увы, тут не лишни, так как часто дачные пригородные ландшафты выглядят неуютно и аляповато) садами и огородами, приземистые, компактные домики (их называют финскими) скандинавов и в горах, и в лесу, и в тундре находятся в тесных объятиях дикой горной природы. Это соседство настолько натурально, красиво и гармонично, что вызывает желание немедленно раствориться в этом естестве, слиться с ним, побыть в нем как можно дольше. В Скандинавии, кстати, законодательство установило так называемое право каждого человека на природу. Отношение скандинавов к окружающей их дикой природе – это порядок, инструкция, строка закона, но в то же время это и их культурный стержень, образ жизни, спокойной, безбедной и достойной. А еще, как мне кажется, часть (возможно, главная) их представления о счастье.

…Вспоминается многое. Май набирал силу. День за днем мы преодолевали пустынные пространства Анатолийского нагорья, пробираясь к солнечному Средиземноморью. «Птица не пролетит, караван не пройдет, пустынны дороги Анатолии» – так говорили об этом крае путники. Лишь изредка в распадках тут встречаются курдские кочевья, а так вокруг в обозримом далеке в беспорядке разбросанные горные гряды, потухшие вулканы, сухие желтые степи, каменистые плато. Длинной и долгой была эта дорога. Мы поднимались к перевалам, на которых ощущалось дыхание близких снегов, и тут же спускались в просторные теплые долины, что нежились в мареве свежей зелени, карабкались по склонам, на уступах которых цвели огромные бело-сиреневые ирисы, забредали в глухие ущелья, наполненные грохотом водопадов, потом снова мчались по распахнутым во все стороны, выскобленным ветрами и залитым солнцем нагорьям. Я был умиротворен ясной и понятной в мельчайших сущностях жизнью, которая на моих глазах происходила в самых неподходящих для нее условиях – творилась и умирала, растворялась в небытие и вновь возрождалась. Я проникался, упивался и вдохновлялся дикостью, что окружала меня, ловил и пытался растягивать ее мгновения, с трудом и сожалением совмещая их с будущей цивильностью. Так было на всех дорожных направлениях, на всех меридианах и широтах, везде, где бал правила дикая, не тронутая человеком природа. Казалось, у этой дороги не будет конца. Его действительно как не было, так и нет. Я постоянно возвращаюсь в те дикие края. Правда, только в снах. Не знаю, но почему-то в последнее время чаще снятся именно они.

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора