Праздник – это труд бесконечный

Балетмейстер Геннадий Ледях это знает по себе

Объездив полмира, он шутит: побывать бы третий раз в Новой Зеландии – оттуда ближе всего к Антарктике, можно дать и там спектакль. Ему 72 года, и он воспитывает трехлетнюю дочь. Он энергичен, словоохотлив, радушен, подвижен. Время будто про него забыло, будто он не старел… Заслуженный артист России Геннадий Васильевич Ледях, знаменитый балетный танцовщик с мировой известностью, сумеет и печь сложить, если будет надо. Отец научил.

Геннадий Ледях работал семнадцать лет на сцене Большого театра, шесть лет художественным руководителем Варшавского хореографического училища, был педагогом-репетитором балетной школы в Колумбии. Сейчас у него своя школа. Она так и называется – Школа классического танца Геннадия Ледяха. Здесь есть дети, которые начинают заниматься танцем в пять лет.

Геннадий Ледях говорит, что талант – это необходимость творить. Она остается, и когда приходит срок оставить сцену. Педагогика стала именно той сферой деятельности, где Геннадий Ледях смог раскрыться, уйдя из Большого театра…

Странно: танец – одно из древнейших искусств на земле, а Международный день танца отмечается лишь недавно, с 1982 года. Накануне этого дня и состоялся наш разговор с Геннадием Васильевичем.

закончил танцевать в сорок лет, потому что понял: мои возможности гораздо меньше, чем то качество танца, какого я мечтаю добиться. Понял, что у меня гораздо больше возможностей воплотить свои идеи в учениках. Классический танец не может быть самодеятельным. Чтобы получился праздник танца, я должен выйти на сцену, абсолютно владея техникой, и тогда станцуешь любое настроение, образ и ситуации, заложенные в хореографии…

– Но в обучении детей, как и в любом другом деле, главное – начать. Хотя бы с самого малого. Как ваша школа становилась на ноги?

– Я, ведущий танцовщик страны, выступавший с Галиной Улановой, Ольгой Лепешинской, Екатериной Максимовой, получал оклад сто рублей. Высшего образования не было. Иначе получал бы сто десять… Открыв балетный театр, мы набрали 150 детей, их родители в основном работали на ЗИЛе. Сейчас это предприятие – одно из соучредителей школы. Через год со дня открытия поставили первый акт “Щелкунчика” и дивертисментные номера. А потом года через три-четыре – весь балет целиком. Это стало сенсацией. Собственно, тогда-то нам и присвоили звание Детского балетного театра. После “Щелкунчика” мы стали заниматься по полной программе хореографического училища. Я заводил детей, требовал профессионализма, а дать диплом не мог, потому что статуса профессионального училища у нас не было. И только с выходом Закона “Об образовании” мы получили такую возможность. В становлении школы нам помогли Московский комитет образования, начальник управления образования Южного округа Нина Минько, ректор Московской государственной академии хореографии Софья Головкина. Педагогов я подбирал таких же увлеченных, как и сам. В основном это ветераны Большого театра, мои коллеги, с которыми я работал в 50-60-е годы.

– Педагог, кто он, по-вашему?

– Соавтор. Партнер ученика. Мы вместе работаем. Мы коллеги. Я отвечаю за то, чтобы “выжать” из ученика все возможное, он – чтобы все сделанное нами донести до зрителя. Танец вырабатывает кропотливость, терпение, силу воли – все, что необходимо в будущей сложной жизни…

– Вы довольны собой?

– Я один из самых свободных творческих людей. Меня хорошо поняла (и спасибо ей за это огромное) директор Дворца культуры ЗИЛа Людмила Казакова. Она сказала: “Геннадий Васильевич, я знаю, чем могу вам помочь. Это не мешать вам”. Когда сюда пришел, я четко представлял, что хочу, зачем, и знал, как это сделать. Но балет – это время. Поэтому я благодарен Богу, что отпустил мне столько времени. Мечтаю только о здоровье, а все остальное – рабочие вещи. Праздник – это труд бесконечный. Спектакли я воспринимаю как маленькое чудо. Подумайте сами: мои дети танцуют Чайковского, в то время как их сверстники болтаются по улице, по подъездам!..

– Можете ли вы назвать главный принцип, на котором строится ваша методика?

– Я вам задам ответный вопрос: а что в человеке самое главное? Сердце? Капилляры? Душа? Необходимо все! Это те части, которые составляют комплекс. Поэтому я не могу определить, что главное. Но я безумно дорожу словом. Как сказать, в какой тональности – это ж самое великое. И в работе, и в жизни.

– Вы сами нашли свой танец или он нашел вас?

– Я родился в селе Калмыцкие Мысы Алтайского края. Мой отец – природный пахарь. До трех лет я бегал без штанов, как и все деревенские дети, в одной рубашке. Вскоре наша семья переехала в Новосибирск. Классический балет я увидел впервые в семнадцать лет. Мечтал стать киноактером, занимался в самодеятельности. Мы ездили в госпитали, давали концерты, читали стихи. Я пел “Степь да степь кругом”, “Катюшу” и мог бесплатно ходить в кино. Я воспитывался на тогдашних фильмах – “Котовский”, “Маскарад” с Мордвиновым… В 1944 году, когда стало ясно, что мы побеждаем, в Новосибирске стали строить театр. Мне посоветовали: если пройти студию танца, будет лишний плюс при поступлении во ВГИК. И я пошел с друзьями на просмотр. Спрашивают меня: “Ну что ты можешь?” Я: “Чечетку могу”. Как-то раз к нам в школу приехал артист-цыган и танцевал ее. У него был золотой зуб, и, копируя его, я сделал себе такой же зуб из копейки, собирался перекрасить волосы в черный цвет. Научился и чечетку танцевать… Меня взяли. Так вот достаточно тривиально все и началось…

– Наверное, выходя к публике, вы тоже не испытывали страха?

– Я абсолютно не боялся зрителей. Публика для меня – радость общения. Все вы, приходящие на спектакль, играете вместе с актерами, все вы поете, танцуете в балете. Подсознательно. Почему на хоккей мужики ходят? Они сами играют. Хоккеисты им видятся героями, и в них они воплощают себя. Контакт с публикой необходим. В Кремлевском Дворце съездов все ненавидели танцевать. Большая сцена, и такое ощущение, что на тебя смотрят, как в телевизоре. А это разные вещи – сцена и экран. Идеального исполнения мало. Флюиды нужны, обаяние. И к нему надо прибавить талант, который включает в себя трудоспособность. Талант – это когда невозможно не работать.

– После художника остаются картины. После архитектора – дома и дворцы. После писателя – книги. Эти люди как бы продолжают жить в своих творениях. А что остается после танцора?

– Он жив до тех пор, пока жив его последний зритель. Балетное искусство ужасно трудное и в этом смысле неблагодарное. Каждый спектакль разный, и второго такого не будет. После танцора остаются его ученики, которые несут его идеи, его восторженное отношение к нашей профессии. Если бы я мог что-то менять, все бы свои гастроли и аплодисменты отдал бы за педагогическую деятельность. Она очень разнообразна. Главное в жизни, по-моему, найти такую профессию, которая дала бы возможность выразить себя. Самореализоваться. Тогда легче будет жить.

Виктор БОЧЕНКОВ