На чтение: ≈ 8 мин.Симона Вейль (1909-1943) – философ, участница Сопротивления. Все знают, что она героиня Франции, но, когда говорят о ней как о мыслителе, с трудом находят правильное слово. Только нам показалось, что она симпатизирует анархизму, как она заговорила об ответственности как даре свыше. В некоторых католических и протестантских общинах ее почитают как святую мученицу, вероятно, это самое точное ее определение.
В новый том ее трудов, переведенных знатоком ее наследия Петром Епифановым, вошли статьи и письма, которые можно назвать общественными декларациями или манифестами. Между двумя мировыми войнами философия перестает быть кабинетным делом: даже если ты занимаешься Фомой Аквинским, ты соотносишь это с парламентскими бурями и дипломатическими потрясениями. Бежать в науку от современности можно, но это просто будет эпизодом присутствия тебя в современности, и живший в нейтральной Швейцарии писатель Герман Гессе в романе «Игра в бисер» (1942) показал, что современность настигает всех нас.
В те годы много обсуждали, выдерживают ли в эпоху восстания масс, безумной массовой культуры проверку системы Платона или Гегеля, в которых природа и общество представлены как иерархии, пирамиды, на вершине которых Разум. Британский ученый австрийского происхождения Карл Поппер объявил Платона и Гегеля шарлатанами, которые маскировали свои частные интересы мнимо рациональной бутафорией. Французский философ русского происхождения Александр Кожев, напротив, объявил, что Гегель прав – природа и общество не умнеют, но разумнее становятся институты, в том числе язык, и демагогам всегда можно противопоставить рациональность продуманной речи.
Вейль пошла по собственному пути. Она бранила Платона только за одно – недооценку ручного труда. Она писала, что в иерархическом государстве, придуманном Платоном, надо ввести равенство, тогда философы и стражи смогут объяснять все ремесленникам и одновременно учиться у них вниманию и добросовестности. Платону не хватило просто развитого понятия о совести, и он заменил совесть теорией.
Одобряя марксизм как программу защиты бедных и угнетенных, Симона Вейль находит один недостаток Маркса: презрение буржуазного профессора в английском костюме к ручному труду как «азиатскому способу производства». Маркс мог понять английского рабочего, но не индонезийского; но только поняв индонезийского рабочего и его мир, мы поймем устройство социального мира. Ведь английский рабочий тоже может увлечься иллюзиями, переняв их от буржуазных начальников. Например, этот рабочий может побить жену или ребенка за якобы пропавшую у него монету, а значит, он ничем не отличается от капиталиста с его святыней собственности и дозволением любого насилия. Здесь Вейль предвосхищает проблематику «идеологий», как ее трактовала позднейшая французская мысль уже в 1960‑е годы, например основатель неомарксизма Луи Альтюссер: идеология – собрание не столько тезисов, сколько жизненных привычек и допущений.
Согласно Вейль основной бедой человечества было то, что понятие справедливости всегда шло в комплекте с другими понятиями, такими как месть или власть. Этому посвящено ее эссе «Илиада, или Поэма о силе». Автор считает, что Троянская война не имела собственной цели, потому что Елена никому не была нужна лично, но война запустила механизмы справедливой мести, которые вовлекли и богов в эту десятилетнюю бойню. А почему эти механизмы заработали? Потому что герои стали сознавать себя индивидуальными, особыми, непохожими на других и сразу взялись за силу как ближайший подручный инструмент отстаивания своей индивидуальности. Сейчас применить насилие для самоутверждения – обычное дело, хотя бы символическое насилие, например, мы перекрикиваем друг друга или давим своим авторитетом в споре.
К французской культуре Вейль относится критично, например, она видит в знаменитых кардинале Ришелье и в Талейране-Перигоре протофашистов. Ведь для этих политиков не существовало чести как верности королю, а только государственная машина, которую нужно сохранять любыми средствами. Здесь Вейль перекликается с русским мыслителем-эмигрантом Георгием Федотовым, который в те же годы обратил внимание на то, что итальянские, испанские и прочие фашисты вроде бы любят лишь свою страну, но все они похожи друг на друга. Все они обожают спорт и автомобили, ненавидят интеллигенцию и университеты, одеты в схожую форму, маршируют и поют песни на единый лад. Так что дело не в личном характере Ришелье или Талейрана, а в дурной стандартизации, которая и выступает как идеология в широком смысле, как образ жизни с правом на насилие.
Но что можно противопоставить этой силе, этой тяжести, ближайшему желанию решить все проблемы простыми механическими средствами, простым насилием? Остроумная критика империалистических войн в духе Анатоля Франса и Ромена Роллана был для Вейль необходимой, но недостаточной. Согласно Вейль часто люди заглушают в себе совесть, думая сохранить добрые отношения с соседями, своими. А достаточным было понимание близкого присутствия Бога. Бог слишком близок, ближе своих, даже ближе, чем обличающая нас совесть, ближе, чем опасность смерти. Поэтому и просить Бога мы можем только о «хлебе насущном», о результате труда, который настолько честен, что в сравнении с ним все прочее слишком условно.
Симона Вейль. Статьи и письма 1934-1943 годов: эссе / Пер. с франц., сост., вступит. заметки и примеч. Петра Епифанова. – СПб. : Издательство Ивана Лимбаха, 2023. – 608 с.
Александр МАРКОВ, профессор РГГУ
Выбор читателей
Комментарии