На широком школьном крыльце стоял в одиночестве мужчина средних лет городского вида: в поношенном драповом пальто с вытертым каракулевым воротником, в брюках навыпуск и, что неожиданно, в каракулевой кубанке. Он с грустью смотрел на поселок и лесной мысок за ним – оттуда уходила дорога в Красноярск, по которой недавно приехал он в наше таежное захолустье. Таким увидел я в первый раз Эдуарда Михайловича Куровского – незабвенного своего учителя. Это было в августе 46-го.
Скоро по школе ветерком пробежал слух о том, что новый учитель приехал из Москвы, где у него погибла под бомбежкой семья.
Преподавал Эдуард Михайлович математику и физику в старших классах. Одна особенность заметно отличала его от остальных учителей – способность к актерству. Иногда, доказывая теорему, он так увлекался, что забывал про учеников. Писал на доске стремительным почерком, точки ставил с таким ударом, что крошки от мела брызгами разлетались во все стороны.
Но не дай Бог было оказаться у доски неподготовленным и, к примеру, не суметь доказать, что в одном треугольнике можно построить сколько угодно подобных треугольников или не представить квадрат суммы двух чисел в виде трехчлена! Тут актерский талант Эдуарда Михайловича раскрывался в полную силу. Пораженный немощью своего воспитанника, он вначале изумленно рассматривал его то вблизи, то издали, как бы приглашая весь класс подивиться такому чуду вместе с ним.
Актерский талант Эдуарда Михайловича перехлестывал за школьный порог на сцену районного клуба. Там не только при его участии, но и, мне кажется, с его подачи отваживались ставить спектакли по пьесам наших драматургов-классиков.
Пьесы “Без вины виноватые” А.Н.Островского, “Медведь”, “Свадьба” А.П.Чехова и другие я впервые увидел на сцене нашего клуба и все разыгранные коллизии воспринимал и переживал как настоящие – такова была игра Эдуарда Михайловича. По крайней мере роль трагикомического провинциального актера Шмаги, сыгранная им, до сих пор мне помнится как самая выразительная из всех увиденных позже даже в профессиональных театрах. Я и сейчас как наяву вижу сцену, когда Шмага-Куровский одним махом распахивает пальто на голой груди и восклицает: “Наше место в буфете!” А пальто, как я заметил, было то самое, в котором увидел Эдуарда Михайловича на нашем школьном крыльце.
Шли годы. Мы, ученики Эдуарда Михайловича, бывая дома, всегда старались повидаться с ним. К сожалению, встречались редко: в летнюю пору, когда мы обычно приезжали, он тоже был в отпуске и уезжал куда-нибудь на отдых.
Последний раз я увидел его, когда он был уже на пенсии. Я шел в центр села и столкнулся с Эдуардом Михайловичем возле универмага. Был он наряден: в отутюженном костюме, в новой белой рубашке с галстуком.
– В школу бегу. На встречу пригласили. Не забыли, значит, – радостно сообщил он.
В следующий приезд пришел проведать Эдуарда Михайловича уже на могилку. По заросшему кладбищу ходил небольшой краснолицый мужичок в длинном черном халате в подпитии. На мой вопрос, не знает ли, где похоронен учитель Куровский, участливо и живо ответил:
– Эдуард-то Михайлович! Как же не знать. Щас и покажу.
Он подвел меня к простенькой деревянной оградке с деревянной же пирамидкой вместо памятника. Словно оправдываясь за скромность последнего и вечного приюта учителя, добавил:
– Без родных он тут. Надысь могилка обвалилась. Дак я поправил. А то как же!
Бывая в Пировске, я всякий раз прихожу к этой могилке и всегда не сразу нахожу: крапивный чертополох прячет ее от глаз. И невольно думаю: как же так! Полрайона, наверное, учеников, и это печальное: “Без родных он тут”. Может, закрутились, увязли в хлопотах районные начальники, не заметили кончины “какого-то там учителя…” Учителя редкого таланта и светлой души, учителя, на уроках которого они замирали от стыда за двойку и сияли от счастья, когда он быстрым, летучим почерком ставил пятерку.
В последний раз я испытал, если к месту будет так выразиться, печальную радость: нашелся добрый, достойный земного поклона человек – поставил взамен сгнившей деревянной пирамидки памятник из стального листа…
Эдуард МОРДВИНОВ
Красноярск
Комментарии