Посланец смерти из 42-го

передала своим внукам моя бабушка-блокадница

Наш город в снег

До пояса закопан.

И если с крыш

На город посмотреть,

То улицы

Похожи на окопы,

В которых побывать успела

Смерть.

Юрий ВОРОНОВ,

поэт-блокадник

(из писем на Большую землю)

Он – до несносности колючий и очень “неуютный” для моей ладони. Когда-то со свистом влетел сквозь окно и впился в кровать, на которой спала полуторагодовалая девочка. Мамы не было дома, а у нее не хватало сил, чтобы хотя бы выйти из комнаты с началом артналета. Бабушка замешкалась на кухне, и ее опередил нарастающий рев и грохот снарядов. Обычно с первыми разрывами мама или бабушка выскакивали с Танюшкой и Олей в коридор коммуналки и под самой толстой капитальной стеной, накрывшись одеялом, пережидали очередной огненный шквал фашистов.

В тот день сильно громыхнуло в доме напротив, превратив его в груду дымящихся кирпичей, а их окна осыпало градом смертоносного металла…

Я старательно слушаю рассказ мамы и записываю его как домашнее сочинение на военную тему. Поскольку родилась я в Москве в начале восьмидесятых, то всякий приезд в Ленинград, а потом в Санкт-Петербург был для меня как новый чистый лист бумаги, который под конец поездки заполнялся всякими удивительными впечатлениями. Однажды вместо очередной экскурсии по историческим местам мы вышли с мамой на Литейный проспект и пошли в сторону Невского. Повернули налево на улицу Некрасова и вскоре оказались у дома “16”. Он стоит на углу Некрасова и Маяковского. Сколько еще в Петербурге таких старых четырех-пятиэтажных зданий еще довоенной постройки. Но этот должен был открыть для меня тайну, которую я до боли “сжимала” в своей ладони…

– Посмотри на окна второго этажа. За ними комната, в которой моя мама – твоя бабушка Зоя прожила все 900 дней блокады, работая санитаркой в госпитале, она приносила домой ополоски супа из столовой. Поэтому и выжили. За зиму истопили все книги и мебель… Твоя тетя Таня тогда была еще очень маленькой девочкой, а Оле, другой бабушкиной дочке, было сколько тебе сейчас.

“1942 год. …246 дней город подвергался артиллерийским обстрелам. На его улицах, площадях и набережных разорвалось свыше 50 тысяч снарядов…” Читаю я в книге журналиста-фронтовика А. Бурова. Папа достал мне ее с его особой книжной полки. А потом нашел страницу 118. На ней я прочитала: “5 января. В 12 часов начался обстрел города, который продолжался почти пять часов подряд”.

В сорок втором по Дороге жизни вывезут на Большую землю всех моих любимых теток – Мару, Киру, Марину, бабушек Нину и Тамару. Дедушка Митя тогда был главным врачом санитарного поезда на самой передовой. Потом его состав дойдет до Вены. А дома у нас до сих пор хранятся его фронтовые фляга и котелок. Они очень похожи на привычные нынешние туристские.

…В сорок третьем погибнет моя сверстница тетя Оля. А тетя Таня и сейчас щурит один глаз после того памятного обстрела 5 января сорок второго.

Другая моя бабушка – Аня еще жива, ей скоро девяносто. Она мне рассказала, как с двумя детьми (мой папа родится через год после войны) под обстрелом уходил их эшелон от наступавших фашистов. А в память о ее муже – моем дедушке Мише у нас дома стоит в рамке его портрет, где он в шлеме военного летчика.

…У каждого есть много таких чистых листов, которые нужно заполнять, не дожидаясь священного майского дня. Долг памяти лежит на всех, но выполнить его должен каждый в отдельности.

Когда я побывала с мамой на улице Некрасова, что в пяти минутах ходьбы от Невского, я вспомнила надпись на одном из его домов: “Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна”.

Сколько раз проходила мимо и как-то не ощущала до конца ее смысла. Теперь, исколов ладонь стальными колючками посланца смерти из 42-го, я поняла, что вынесли и пережили мои родные и просто ленинградцы в те суровые дни. Может быть, когда-нибудь и я отведу своих детей к дому “16” на улице Некрасова и расскажу им, что я узнала от мамы и ее сестер, а братика Диму попрошу показать им кусочек невзрачной стальной колючки.

Саша КОВЕШНИКОВА,

13 лет