Поселок

Продолжение. Начало в №42-52 за 2020 год

Анатолий Луначарский вспоминал, как однажды ему неожиданно позвонил и предложил встретиться творец и вождь грозной ВЧК Феликс Дзержинский. Ожидая его, Луначарский перебирал возможные линии пересечения интересов, но так и не смог догадаться о цели встречи. И вот «входит Феликс Эдмундович, как всегда, горящий и торопливый», с ходу заявляя: «Я хочу бросить часть моих личных сил, а главное – сил ВЧК на борьбу с детской беспризорностью. Сколько их искалечено нуждой, тут надо прямо-таки броситься на помощь, как если бы мы видели утопающих детей». Так зародилась идея и возникла система лагерей-коммун по призрению и ресоциализации обездоленных детей в России.

Прежде такой опыт уже существовал. Еще в 1906 году в рабочем районе Москвы Марьиной Роще действовал детский клуб «Сетлемент» (англ. settlement – «поселок»), построенный на частные пожертвования меценатов, которые «находили вполне приемлемым поддерживать создание учреждений, стоящих вне курса казенной педагогики». Идея, подчеркивал организатор коммуны Станислав Шацкий, была заимствована из Америки побывавшим там его партнером Александром Зеленко.

Ключевой ставилась задача организации труда до уровня самоокупаемости коммуны «с таким расчетом, чтобы колонисты своей работой, кому как по силам, могли содержать себя». Не сразу, но ее удалось осуществить. Вторая задача – организация самоуправления – была также решена. «Нам почти удалось снять с себя обязанности выслушивать жалобы, примирять, улаживать ссоры и распоряжаться», – вспоминает Шацкий.

Успехи «Сетлемента» можно объяснить не только новыми педагогическими приемами и самоотверженностью организаторов. Следует принять во внимание состав вовлеченных в эксперимент: дети рабочих окраин, сироты и нищие шли в коммуну как в приют, дающий условия для физического выживания. «Отупелые, недоспавшие, полуголодные, они работают урывками, успевая лет в пять стать разве чернорабочими с примитивными приемами дикарей», – вспоминал Шацкий. Заманить таких ребят сытостью и приобретением профессии было не так уж сложно.

Со временем «Сетлемент» приглянулся и пропагандистам набиравших в России силу политических партий. Как признавали организаторы, сами того не замечая, они все больше «левели», чем беспокоили власть. 1 мая 1908 года «Сетлемент» был решительно прикрыт полицией – в детском самоуправлении усмотрели «пропаганду социалистических идей». Шацкий сумел пережить катастрофу и в мае 1911-го создал новую колонию «Бодрая жизнь».

Грянула революция 1917 года. Шацкий вновь оказался в нужное время в нужном месте. Следствием Гражданской войны в России стало огромное число (по разным данным, от 4 до 7 млн) беспризорников. Под Москвой под руководством Матвея Погребинского открылись Болшевская трудовая коммуна имени Генриха Ягоды, под Полтавой – Колония имени Максима Горького, которую возглавлял Антон Макаренко. Одну из самых известных в те годы коммун – «Красные Зори» под Ленинградом – создал бывший военный летчик Игнатий ­Ионин. «Это была трудная борьба просто за право жить, – вспоминал Ионин, – без воды, без света, при минимуме тепла, питаясь гнилым мороженым картофелем, мы должны были раздувать искру творческой работы». К 1932 году его коммуна превратилась в целый городок, включавший в себя детский дом (400 воспитанников), школы, техникум, электростанцию, водокачку, пекарню.

Воспитательно-трудовая педагогика России переживала свой расцвет, сюда были брошены блестящие организаторы, здесь рождался уникальный опыт организации самоуправления и воспитания. Профессор Колумбийского университета Джон Дьюи, посетивший колонию «Красные Зори», писал: «Существование детских приютов для детей-сирот есть заурядное явление во всех странах, но нигде мне не приходилось встречать таких счастливых детей». Ну насчет счастья он, пожалуй, преувеличил, но половина молодого поколения тех лет действительно сумела выжить благодаря колониям, унеся оттуда ощущение, что это и есть лучшая форма социализации. С тех пор воспитательно-трудовая педагогика зашита в генетическую память российского образования и остается катализатором многих современных педагогических инноваций даже там, где она излишня и вредна.

Чтобы выжить в новой реальности, организаторам коммун приходилось присягать на верность новой власти. Шацкий публикует статью «На пути к трудовой школе», где нарочито привязывает идею трудовой коммуны к провозглашенному Надеждой Крупской лозунгу единой трудовой политехнической школы и, явно унижаясь, пишет: «В значительной мере я считаю себя ее учеником». Читая такие слова опытного педагога, основателя двух трудовых коммун, Крупская по всем правилам приличия должна была покраснеть и устыдиться. В 1928 году Шацкий вступает в члены ВКП(б). «С этой аполитичностью и беспартийностью y нас ничего не вышло», – признает он. И не только у него. Политика к тому времени плотно внедрилась в педагогику. Она и сегодня сидит в ней, отягощая творческие порывы учительства.

Господствовавшие в то время представления о социалистическом государстве не вязались со «строем цивилизованных кооператоров», утверждавшимся в коммунах. Идеи хозрасчета и самоокупаемости будили дерзкие мысли об экономической независимости, откуда недалеко и до опасной духовной свободы. Энтузиасты коммун, возвратившие детство и давшие путевку в жизнь миллионам уличных беспризорников, напрямую столкнулись с политикой, что стоило одним карьеры, другим – жизни. ­Ионин был обвинен в измене родине, приговорен к расстрелу и умер в лагерной больнице. После расстрела наркома внутренних дел СССР Генриха Ягоды, имя которого носила болшевская коммуна, ожидая по этой причине собственного ареста, Погребинский покончил жизнь самоубийством.

Макаренко спасла мировая известность, но после критики Крупской его вызвали «на ковер» чуткие к оценкам власти чиновники Наркомпроса Украины. Не лишенный чувства юмора, Антон Семенович красочно описывает картину заседания коллегии: «В просторном зале я увидел, наконец, в лицо весь сонм пророков и апостолов. Высказывались здесь вежливо, округленными, любезными фразами, от которых шел еле уловимый приятный запах мозговых извилин, старых книг и просиженных кресел». «С какой стати, – задается вопросом Макаренко, – они носят нимбы и почему у них в руках священное писание?» После краткого и эмоционального отчета Макаренко «апостолы похлопали глазами, потом зашептались, зашелестели бумагой и вынесли единодушное постановление: предложенная система воспитательного процесса есть система не советская». Организатора всемирно известной колонии для беспризорных распекали за призывы к «буржуазной категории долга», «воспитание чувства чести… так ярко напомнившей нам офицерские привилегии» и «вульгаризацию трудового воспитания».

Воскрешая это событие в современной интерпретации, можно утверждать, что коллегия Наркомпроса судила отчет не по научно-педагогическим, а по идеологическим меркам. Макаренко был переведен на скучную службу «столоначальником», помощником руководителя отдела трудовых колоний НКВД Украины. Известный педагог, организатор Школы-интерната имени Достоевского («Республики ШКИД») Виктор Сорока-Росинский писал: «Если бы у Макаренко не оказалось случайно еще и литературного таланта, то всю его педагогическую деятельность можно было назвать не поэмой, а педагогической трагедией». Отчасти он прав. Но и сам Сорока-Росинский вскоре был изгнан из любимой ШКИДы, ему запретили работать в общеобразовательной школе, он заведовал школой для трудных переростков.

Не сумела выжить и созданная Шацким колония «Бодрая жизнь», ее программы были признаны «чудовищными», не отвечающими задачам переходного периода от капитализма к социализму. Самого Шацкого обвинили в толстовстве, «интеллигентности» и, что было намного опаснее, в правом уклоне. Снова неудача и снова по политической статье! Любопытно и даже смешно: первая его колония «Сетлемент» была закрыта за левый уклон, вторая – «Бодрая жизнь» – за правый. Из этого следует не усвоенный еще и сегодня вывод: педагогика не должна смешиваться с идеологией, а образование – с политикой.

Опыт воспитательно-трудовых коммун тех лет был и остается важным достоянием российской и мировой педагогики. Макаренко наряду с Дьюи, Кершенштейнером и Монтессори отнесен ЮНЕСКО к четырем педагогам, определившим способ педагогического мышления в ХХ веке. Ионин наряду с Макаренко, Толстым и Сухомлинским включен в список 10 великих педагогов России. Погребинский издал книгу «Трудовая коммуна ОГПУ», по которой поставлен первый звуковой фильм «Путевка в жизнь», по книгам Макаренко снят фильм «Педагогическая поэма». В совокупности они представляют собой золотой фонд российской педагогики, оскверненный идеологическими мерками.

В последующие годы воспитательно-трудовая педагогика практически не развивалась, хотя востребованность в ней есть и сегодня. Молодежный контингент Федеральной службы исполнения наказаний немалый, 23% имеет возраст 18-25 лет. Если добавить еще примерно 100 тысяч отверженных родителями и ожидающих усыновления детей, станет понятной и перспектива роста этого ареала, именуемого зоной. По статистике, в исправительных учреждениях ФСИН имеется 312 вечерних (сменных) общеобразовательных школ. Однако академик РАО Анатолий Цирульников, который провел педагогическую экспедицию по ряду учреждений ФСИН, пишет: «В колониях строгого режима по всей стране стоят пустые школьные здания». В зонах остались только профтехучилища, готовящие швей-мотористок, кочегаров и работников других профессий. Хорошо, что хотя бы они остались, ведь 80% молодых осужденных не имеют специальности.

Принято считать появление воспитательно-трудовых коммун развитием обозначенного Крупской перехода к единой трудовой школе. Это грубая ошибка. Напротив, советское образование выросло и возмужало на опыте колоний-поселений, созданных под патронатом НКВД. По выражению Шацкого, это была попытка «применить физический труд как метод преподавания», здесь надо искать истоки навязанного Крупской общему образованию «трудового уклона» и превращения «школы учебы в школу труда». «Наша детская коммуна не школа», – это честное признание Шацкого разводит общеобразовательную школу и трудовые коммуны по разные стороны педагогики.

А развели ли мы их сегодня?

Читайте в следующем номере очерк Игоря Смирнова «Движение вспять. Сначала самоуправление, потом дисциплина, и никак иначе!».

Игорь СМИРНОВ, доктор философских наук, член-корреспондент РАО