Портрет

Академик Тарле

ак и у всех, у меня были свои любимые учителя – известные историки акад. А.Л.Нарочницкий, профессора А.З.Манфред, Л.Г.Бескровный, кандидат исторических наук Н.И.Казаков.

Но самым-самым первым, еще на первом курсе историко-международного факультета МГИМО МИД СССР, стал в 1951-1952 учебном году прославленный академик Евгений Викторович Тарле (1874-1955).

Разумеется, я еще школьником зачитывался знаменитой тарлеевской “триадой” – “Наполеоном”, “Нашествием Наполеона на Россию” и “Талейраном”, вышедшим еще до Великой Отечественной войны.

Но одно дело читать и совсем другое – увидеть и услышать автора как лектора, да еще поработать целый семестр в его семинаре.

Никогда не забуду первого появления Е.В.Тарле на лекции по новой истории Европы и Северной Америки в бывшем молельном зале домовой церкви (ныне актовый зал N 1) бывшего Катковского лицея – МГИМО, что и сегодня стоит у метро “Парк культуры”-радиальная (ныне там размещается Дипломатическая академия).

Академик, трижды лауреат Сталинской премии, читающий лекции желторотым первокурсникам – по тем временам событие незаурядное: все начальство деканата толпилось у входа в зал N 1, а начальника курса Ивана Баева (была тогда такая штатная должность, нечто вроде царскосельского “дядьки” времен А.С.Пушкина) отрядили вниз, на первый этаж, встречать научное светило.

Секретарша ректора водрузила на кафедру лектора три стакана крепчайшего чая в мельхиоровых подстаканниках. Наконец, входная дверь распахнулась, и в сопровождении декана, замдекана и начальника курса в зал вошел САМ.

В строгом темно-синем костюме-тройке, в белоснежной рубашке с накрахмаленным воротничком, в темно-синем галстуке и блестяще начищенных ботинках медленной стариковской походкой шествовал Е.В.Тарле к кафедре (не забудем, что в 1951 г. ему было уже 77 лет); свита на полшага следовала за ним.

В это время наш бравый староста курса из только что демобилизованных солдат недавней войны, обтянув гимнастерку, выскочил перед кафедрой и зычным голосом старослужащего сержанта закричал: “Курс! Для встречи академика Тарле – встать!” Хлопая пюпитрами, все мы вскочили со своих мест и стали по стойке “смирно”.

По небольшой гримасе, пробежавшей по лицу академика, я почувствовал, что ему не очень понравилось это “генеральское приветствие”. Добравшись до кафедры, Евгений Викторович махнул нам рукой (садитесь, садитесь) и негромко, чуть глуховатым голосом, произнес: “Спасибо, спасибо. А вам, – обращаясь к нашему бравому старосте, сидевшему, как и положено “взводному”, в первом ряду, – я замечу: я не француз, а еврей, и моя фамилия произносится Тарле”.

Помнится, многих из нас поразило тогда это “диссидентство” академика. В СССР вовсю набирала обороты антисемитская кампания, не за горами было дело “врачей-убийц”, официально, по “пятому пункту”, в анкете в МГИМО тогда не было ни одного еврея (неофициально, записанные как “русские”, они, конечно, учились), как и “лиц, находившихся во время войны на оккупированной территории” (была и такая графа, а в приемной комиссии хранилась карта европейской территории СССР, где занятые немцами в 1941-1944 гг. области были заштрихованы как “чумные”, и специальный человек сличал анкетные данные абитуриентов с этой картой), а тут на тебе: “еврей”.

Что греха таить – тогда мы все восприняли это “еврейство” как некое академическое чудачество, особенно на фоне последующих лекций Тарле, где он довольно часто… критиковал самого себя. И то-то он в “Наполеоне” написал не так, и это он сегодня бы сделал в “Талейране” по-другому (с “Талейраном”, первое издание которого вышло в серии ЖЗЛ в 1939 г., действительно вышла промашка: видимо, обильно цитируемые в книге документы из “Архива внешней политики России” бригада помощников Тарле не успела проверить “на опубликованность”; подготавливая в 1992 г. очередное переиздание “Талейрана” в “Высшей школе”, я это обнаружил, о чем и сообщил в своем “Предисловии” к изданию 1992 г., одновременно исправив по тексту эти неточности, воспроизведенные во всех изданиях “Талейрана” с 1939 по 1977 г.).

В воспоминаниях студентов ЛГУ и МГУ довоенной поры часто пишется и сегодня, что Тарле был блестящий лектор. К нему на лекции сбегались толпы студентов не только гуманитарных (а он читал преимущественно на истфаках и филфаках), но и естественнонаучных факультетов.

Помнится, что в первые свои зимние каникулы, вернувшись на побывку к родителям в г.Рыбинск Ярославской области, я, встретив свою школьную учительницу истории – ленинградку, в период блокады эвакуированную на Верхнюю Волгу, обмолвился: “А нам читает сам академик Тарле”. Учительница пришла в неописуемый восторг и долго мне рассказывала, какие блестящие лекции читал Тарле в Ленинградском университете, где она училась перед войной.

По правде говоря, я этих восторгов не разделял: у нас в МГИМО Тарле был уже “не тот” – читал (скорее, рассказывал) бессистемно, старческим дребезжащим голосом, часто отклонялся в сторону. Помню, очень любил он “исторические анекдоты”. Вот один из них. Кайзер Германии Вильгельм II был неумный и очень тщеславный человек. На войне хотел стать полководцем, на свадьбе – женихом, а на похоронах – покойником. “Хи-хи-хи”, – смеялся сам академик на кафедре, но мы почему-то этот юмор прошлого века не понимали.

Молодость всегда жестока к старости – молодые почему-то уверены, что они никогда не будут стариками. Это спустя много-много лет, когда академик уже умер, а я сам стал университетским профессором и досконально изучил по книгам и архивам научную и общественную биографию Е.В.Тарле, я понял – какое же надо иметь мужество и как любить молодежь, чтобы на 78-м году жизни раз в неделю ездить в МГИМО и читать лекции. А мог бы давным-давно почивать на лаврах, отдыхать в двух своих огромных квартирах – в Ленинграде или Москве, или на подмосковной даче в Можинске, подаренной лично Сталиным некоторым академикам в 1946 г. (и Тарле в их числе).

Теперь-то я понимаю – Евгению Викторовичу было неимоверно трудно читать лекции: по тексту “шпарить” он никогда не умел, я даже никогда не видел у него на кафедре никаких записей, но память и здоровье были уже не те. К тому же академик часто хворал, и лекции отменялись. По-видимому, и начальство МГИМО понимало: учебного курса по новой истории на нашем курсе не получается. Поэтому, когда к концу учебного года Тарле надолго захворал, деканат мобилизовал молодого аспиранта Германа Розанова (он и сегодня работает в Дипакадемии маститым профессором на одной со мной кафедре политологии), и тот, читая по две лекции в неделю, “прогнал” весь курс прямо по программе.

И тем не менее Тарле, когда он чуть поправился, настоял, чтобы ему дали одну академическую группу на экзамене.

ыбор академика пал на нашу “французскую” группу (в МГИМО тогда был свободный выбор иностранных языков – обычно три-четыре “немецких”, две-три “английских” и по одной “испанской” и “французской”). Тем более что именно у нас он вел и семинарские занятия. И хотя их было совсем немного – три-четыре от силы, многим из нас – “французов” (и мне в том числе) академик навсегда привил любовь к Франции и франкофильство.

Именно Евгению Викторовичу я обязан своей научной карьерой франковеда, начиная с эпохи Наполеона Бонапарта (кандидатская и докторская диссертации о франко-русских дипломатических отношениях 1801-1825 гг.) и до современной Франции (учебное пособие лекционного курса о V Республике, 1958-1988 гг.).

А ведь у Евгения Викторовича была очень непростая научная и просто биография. Родился лишь на четыре года позже Ленина, 8 ноября 1874 г. в еврейской семье купца 2-й гильдии из Херсона. Детство и юность будущего академика прошли на юге Украины, в Новороссии. В Херсоне он окончил мужскую гимназию и в 1892 г. поступил в Новороссийский (Одесский) университет на историко-филологический факультет. Через год перевелся в императорский Киевский университет на аналогичный факультет. Там же, в Киеве, в 1894 г. Тарле крестился по православному обряду в Софийском соборе в 20-летнем возрасте, став с тех пор “русским” (в Российской империи не было юридического понятия национальности – только вероисповедание, и всякий крещенный в православие становился “русским”).

В Киевском университете Тарле сразу записался на курс лекций по аграрной истории Франции ХVIII в. к проф. И.В.Лучицкому – крупнейшему ученому, главе целой “аграрной школы” историков по Западной Европе, и ныне почитаемому специалистами и во Франции, и в бывшем СССР.

Первый университетский учитель Тарле привил своему ученику вкус к истории, литературе и культуре галлов, и с тех пор история Франции ХVIII-ХХ вв. навсегда вошла в научное творчество моего учителя. Евгений Викторович остался верен франкофильству всю свою жизнь (иногда, впрочем, даже вопреки правде истории).

Лучицкий с первых курсов заметил пытливого и трудолюбивого юношу, и когда в 1896 г. Тарле блестяще закончил университет, то по рекомендации своего учителя он был оставлен при кафедре всеобщей истории “для подготовки к профессорскому званию” (некий более серьезный аналог нынешней вузовской аспирантуры).

Надо сказать, что на рубеже двух веков Киевский университет успешно соперничал по научному потенциалу и одаренным студентам с Московским и Санкт-Петербургским университетами, особенно в части изучения социально-экономической истории Запада и России. Это было новое направление истории – изучение исторических процессов не по правлению царей и королей, а по глубинным экономическим и социальным сдвигам на хронологически продолжительных исторических отрезках (века и десятилетия).

Именно на базе этого направления возникли в конце ХIХ- начале ХХ в. так называемый “легальный марксизм” (экономической теории Маркса – да, но учению о диктатуре пролетариата – нет) и его первые адепты: будущий лидер кадетов и министр иностранных дел правительства барона Врангеля в Крыму в 1920 г. П.Б.Струве, автор фундаментальной, выдержавшей несколько переизданий “Русской фабрики”, и также министр иностранных дел, но только “самостийной” Украины в 1919 г. М.И.Туган-Барановский (по дороге на пост посла в Париже скоропостижно скончался от инфаркта в поезде Киев-Одесса) и другие.

Разумеется, не избежал влияния “легального марксизма” и Тарле, впрочем, как и его однокашники-погодки по Киевскому университету: будущий крупный богослов-эмигрант протоиерей о.Сергий Булгаков, будущий знаменитый философ-эмигрант Николай Бердяев, будущий нарком просвещения большевиков Анатолий Луначарский и другие.

В духе “легального марксизма” была выдержана и первая крупная научная работа Тарле – его магистерская (кандидатская) диссертация о великом английском социалисте-утописте Томасе Море (1901 г.). Любопытно, что диссертация Тарле (в том же 1901 г. он издал ее в Киеве в виде отдельной брошюры) заслужила похвалу самого “властителя дум” российской интеллигенции Льва Толстого (молодой магистр направил свой опус в Ясную Поляну), хотя, как известно, знаменитый писатель крайне отрицательно относился к марксизму как политической доктрине.

В 1902 г. на основе своей диссертации Тарле публикует в “толстом” либерально-народническом журнале писателя В.Г.Короленко “Русское богатство” большую статью “К вопросу о границах исторического предвидения”. С этой публикации в авторитетном “интеллигентском” журнале для профессоров и школьных учителей (на рубеже веков “Русское богатство” играло в русском обществе ту же роль, что и “Новый мир” в 60-х – 70-х гг. нашего времени) начинается отсчет научных и научно-публицистических работ Е.В.Тарле, поток которых не прерывался целых полвека, до самой кончины маститого академика.

днако Тарле не был бы Тарле, если бы ограничился только наукой и публицистикой. Деятельная натура, он уже в студенческие годы с головой окунулся в общественную деятельность. Выбор кружков и политических течений рубежа веков был тогда в Киеве богатый.

Пойти к монархистам- “теоретикам”? Ведь именно в Киеве выходил их главный печатный орган – газета “Киевлянин”, основанная еще в 1864 г. отцом Василия Шульгина, профессором русской истории Киевского университета (Шульгин-младший учился всего на три курса младше Тарле в том же университете на юридическом факультете).

Нет, монархизм как форма государственного устройства и его идеология – “самодержавие, православие, народность” – никогда не привлекали Тарле.

Украинские “самостийники”? И здесь был прецедент – на десять лет раньше Тарле Киевский университет окончил и был оставлен там же “для подготовки к профессорскому званию” будущий главный теоретик и идеолог украинского просвещенного национализма Михаил Грушевский. Но и этот “самостийный шлях” Тарле отверг.

Как и многие другие его однокашники-студенты (Луначарский, Бердяев, Булгаков), он пошел к социал-демократам, в их студенческие кружки. Там Тарле делал доклады, участвовал в дискуссиях, “ходил в народ” – к “мастеровым” (рабочим) киевских заводов. И хотя дело дальше агитации и пропаганды за “легальный марксизм” не шло, жандармское управление Киева на всякий случай “замело” один из таких кружков – 1 мая 1900 г. Тарле был арестован и ненадолго выслан под гласный надзор полиции по месту жительства своих родителей в Херсон (Луначарскому и Бердяеву досталось больше – их сослали в Вологодскую губернию с исключением из университета).

И хотя из университета Тарле не исключили и он, как говорилось выше, год спустя успешно защитил магистерскую диссертацию, для карьеры университетского преподавателя арест и ссылка имели далеко идущие последствия: жандармы завели на него “дело” как на “политически неблагонадежного”. А это означало, что отныне и на веки веков (никто тогда не думал, что через 17 лет “тысячелетняя” Российская империя рухнет) Тарле запрещалось преподавать не только в “императорских” (государственных) университетах, но и в “казенных” гимназиях (средних школах). На частные вузы и гимназии запрет формально не распространялся – принять или не принять “неблагонадежного”, решали их попечительские советы.

Это был тяжелый удар по самолюбию и амбициям молодого магистра – как раз в 1899-1900 годах Тарле успешно испробовал себя как лектора и учителя и убедился – получается: студенты и гимназистки слушают его, раскрыв рот.

А тут еще и ученый совет Киевского университета невольно подсыпал соль на раны – за три месяца до ареста, в феврале 1900 г., совет присвоил Тарле ученое звание приват-доцента (право преподавания в вузах и гимназиях вне штата, на почасовой основе).

Конечно, новоиспеченный приват-доцент не бедствовал: в России тогда “сшибка” власти и либеральной общественности достигала такого накала, что арест “способствовал ему (Тарле) во многом к украшению” – как жертве царизма и “диссиденту”. Частные киевские и херсонские гимназии (особенно женские) наперебой приглашали Тарле на уроки. И при этом платили в 2-3 раза больше, чем за лекции в “императорском” университете, да еще привозили-увозили в гимназию бесплатно на извозчике.

И все же приват-доцент тяготился своим “диссидентским” статусом – он рвался на работу в университеты.

В 1903 г. после многочисленных ходатайств, поддержанных видными профессорами, ему удалось добиться снятия “табу” департамента полиции и начать преподавание “на почасовке” в Петербургском университете, но ненадолго – в феврале 1905 г. он вновь был арестован за участие в студенческой сходке и снова отстранен от преподавания в университете.

Однако через восемь месяцев, в октябре 1905 г., имя “широко известного в узких кругах” приват-доцента Евгения Тарле прогремело на всю Россию. Дело в том, что 17 октября 1905 г. Николай II издал свой знаменитый манифест о “гражданских свободах” – праве митингов, забастовок, обьединений в профсоюзы и ассоциации, свободе вероисповеданий и выезда за границу. Но сделано это было чисто бюрократически, по-русски, как с “отпуском цен” 2 января 1992 г.: издали указ, даже предварительно не оповестив “силовиков” и местные власти. В итоге вышел большой конфуз и кровавая драма (погромы в Киеве и Одессе в октябре-ноябре 1905 г., когда черносотенцы пошли с дубьем на “образованцев”-евреев, русских, украинцев, молдаван,армян и т.д. – для охотнорядцев любой гимназист-разнообразованный был “жидом”). Еще 16 октября полиция разгоняла “сходку” студентов из трех человек, а уже 18 октября у Технологического института в Петербурге собралась многотысячная толпа студентов и преподавателей на митинг, приветствуя царя и его манифест. Но в России всегда система была однопартийная (самодержавная), но многоподьездная. Один “подьезд” даровал свободу, а другой – рубил эту свободу шашками. Так и произошло у “Технологички”. Пока ораторы витийствовали на ступенях института, митинг был оцеплен полицией и в толпу на полном аллюре ворвались конные жандармские гвардейцы. В отличие от казаков, у них не было нагаек – они действовали палашами, правда, плашмя. Удар тяжелым палашом даже плашмя по непокрытой голове – это вам не погладить студентика по головке. Тарле досталось больше всех – во-первых, явный “образованец”, во-вторых (по форме носа) – явный “жид” (метрики о крещении в православие приват-доцент на грудь не повесил). Короче, палаш срезал волосы и часть кожи на голове, и Тарле упал, обливаясь кровью. На другой день одна из либеральных газет сообщила: “царскими сатрапами” зарублен насмерть приват-доцент Е.В.Тарле.

счастью, слухи о смерти будущего академика оказались сильно преувеличенными. Газета компенсировала неверную информацию тем, что послала в больницу фотографа, тот сфотографировал Тарле с перебинтованной головой на больничной койке, на основе фото в одной частной типографии газета срочно отпечатала несколько сотен почтовых открыток и пустила их в продажу.

Владлен СИРОТКИН, профессор Дипломатической академии МИД РФ

Вскоре открытки разлетелись по всей России, и к концу 1905 г. Тарле стал знаменитым по всей империи, как, скажем, Сергей Доренко сегодня.

Манифест 17 октября, помимо прочего, амнистировал всех “неблагонадежных” (в Россию из эмиграции вернулись большевики, эсеры, кадет Струве со своей “Искрой”-газетой “Освобождение”), и Тарле с триумфом явился в Петербургский университет. В митингах и сходках он уже участия не принимал и даже не очень часто читал лекции, но зато в 1905-1907 гг. занялся активной публицистикой на исторические темы с явной проекцией на современность. Достаточно перечислить одни заголовки его статей в тогдашних либерально-демократических журналах, чтобы понять все аллюзии с современностью: “Падение абсолютизма во Франции” (жур. “Мир Божий”), “О Декларации прав человека и гражданина” (журнал для учителей “Образование”), “Самодержавие Николая I и французское общественное мнение” (жур. “Былое”) и др.

Эта старейшая традиция российской литературы и истории – проводить эзоповским языком аналогии между прошлым и будущим – надолго останется характерной чертой творчества Тарле-ученого. Разница будет только в одном: в 1900-1917 гг. Тарле выступал против режима, а в 1934-1955 – за, оставаясь в обоих случаях историком-государственником и ученым-одиночкой.

* * *

Февральскую и Октябрьскую революции 1917 года Тарле встретил маститым ученым с мировым именем. Еще в 1909-1911 гг. он завершил свое двухтомное капитальное исследование “Рабочий класс во Франции в эпоху Революции”, основанное на французских архивах, которые академик детально изучил во время научных командировок в Париж. В 1911 г. труд был защищен Тарле как докторская диссертация. Нетрудно заметить, что и здесь научные интересы диссертанта шли в русле “легального марксизма”.

Через два года Тарле выпускает еще один капитальный труд – “Континентальную блокаду” (т.I, 1913 г.), принесший ему мировую известность (“Блокада” сразу была переведена на несколько европейских языков).

В том же 1913 году Тарле избирают “ординарным (полная ставка) профессором” Юрьевского (Тартуского) университета, хотя в своем родном Петербургском университете он с 1903 г. трудится “за штатом”, как приват-доцент: консервативная профессура 15 лет блокировала его избрание в профессора как чересчур “левого”.

Первую мировую войну Тарле, как и Бердяев и другие “легальные марксисты”, встречает активным “оборонцем”. Он обильно печатает антигерманские статьи в оборонческой газете “День” и других изданиях.

Февральскую революцию Тарле встречает восторженно и сразу идет служить “революционной демократии”. Его включают в число членов Чрезвычайной следственной комиссии по преступлениям царского режима (с его участием издается несколько томов стенографических отчетов этой комиссии), он едет в июне 1917 г. в Стокгольм как член российской официальной делегации на международную конференцию пацифистов и социалистов против войны, но выступает там за “войну до полной победы Антанты”.

Октябрьский переворот большевиков Е.В.Тарле воспринимает настороженно, если не сказать – враждебно. Вакханалия арестов и расстрелов заложников из числа “бывших буржуев”, в дни “красного террора” в Петрограде после покушения на Ленина в Москве (август 1918 г.) побуждают Тарле вновь вернуться к эзопову языку.

В 1918 г. в либеральном издательстве “Былое” он публикует сборник – большую подборку документов из парижских архивов “Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции (воспоминания современников и документы)”. Это был плохо закамуфлированный намек на “красный террор” ЧК. Но вместе с тем в предисловии Тарле к сборнику далее видна и растерянность всех “попутчиков” (выражение Л.Д.Троцкий) революции, боготворивших русский народ. Оказывается, совсем он не такой кроткий и терпеливый, как в романах Тургенева или Льва Толстого. Позднее, в эмиграции, куда выгонит “друзей народа” этот темный русский мужик-большевик, они проклянут его: “зверь, вышедший из клетки” (В.В.Шульгин), “дикий зверь” (“бабушка” кадетской партии Ариадна Тыркова-Вильямс, подруга Н.К.Крупской по гимназии), “обезьяны” (Федор Винберг, черносотенец), “варвары” (А.Чехотин, левый художник, сподвижник Врубеля), “солдатский бунт” (В.Базаров, бывший соратник В.И.Ленина по изданию “Искры”) – вот далеко не полный перечень высказываний российской интеллигенции самых разных политических направлений о русском мужике, поддержавшем Ленина и большевиков в их атаке против “образованцев”.

Большевистские репрессии 1918-1920 гг. против “бывших” не затронули Тарле – его даже не “уплотнили” в его роскошной квартире на набережной Невы с видом на Петропавловскую крепость – спасала стойкая репутация “попутчика” большевиков и “легального марксиста”.

Более того, научно-преподавательская карьера Тарле резко пошла в гору: в октябре 1918 г. его наконец избирают “ординарным профессором” Петроградского университета, в 1921 г. – членом-корреспондентом Российской академии наук (в 1927 г. он становится там же академиком). С 1918 г. Тарле входит в “руководящую тройку” Петроградского отделения Центрархива РСФСР – под его редакцией выходит несколько сборников документов из эпохи “проклятого царизма”.

Он по-прежнему читает курс блестящих лекций в университете, выезжает с “шефскими” выступлениями на заводы и фабрики Петрограда (вспомним Тимирязева в фильме “Депутат Балтики”).

Но в творческом отношении в 1917-1923 гг. у Тарле наступает спад – он не знает, о чем писать. В основном Тарле переиздает в виде сборников свои дореволюционные статьи (“Запад и Россия”, “Три катастрофы” и др.) да редактирует собственный “беспартийный” альманах “Анналы”.

В то же время Тарле не эмигрировал как Дм.Мережковский и Зинаида Гиппиус, не остался в Эстонии как профессор Тартуского университета (в схожих условиях не вернулись в “Совдепию” из отделившейся Финляндии писатель Леонид Андреев или художник Илья Репин), но он и не был выслан большевиками на “философском пароходе” в 1922 г. как Питирим Сорокин, Николай Бердяев, писатель Михаил Осоргин и еще 150 “лучших умов” России.

НЭП породил иллюзию “сменовеховства”. Обычно это течение “белой” эмиграции связывают с примирением части дореволюционной интеллигенции с большевизмом, но “сменовеховство” было не только внешним, то и внутренним – наивные приват-доценты и профессора из “бывших” надеялись на перерождение большевиков в заурядных социал-демократических политиканов западноевропейского типа, на ликвидацию ОГПУ и Гулага, на то, что “нэповский рынок” вернет СССР в лоно мировой рыночной экономики и цивилизации (совсем как в наши дни полатали Егор Гайдар и другие “демроссы”).

Эти иллюзии питались и организационным разделением исторической науки на “большевиков” во главе с М.Н.Покровским (в Москве) и “меньшевиков” во главе с Е.В.Тарле и С.Ф.Платоновым (в Петрограде-Ленинграде). Дело в том, что президиум РАН и все его петроградские научные учреждения (институты, музеи, Пушкинский дом и т.д.) не поехали вослед за правительством большевиков в марте 1918 г. в Москву, а остались в городе на Неве.

Постепенно в двух столицах в 20-х годах возникают два научных центра – марксистский в Москве во главе со “школой Покровского” (Коммунистическая академия – будущая АОН при ЦК КПСС, Истпарт, Институт красной профессуры и др.), и прежний академический в Ленинграде. И там, и там выходят свои научные журналы и сборники. В Москве – “Историк-марксист”, “Пролетарская революция”, “Печать и революция” и др., в Ленинграде – “Голос минувшего”, “Былое”, “Анналы” и др.

Покровский затевает серию из семи книг “СССР в капиталистическом окружении”, а Е.В.Тарле, С.Ф.Платонов и А.Е.Пресняков – свою “Историческую библиотеку: Россия и Запад в прошлом” (без всякого “окружения”). Для “школы Покровского” история СССР – это разрыв с “проклятым прошлым” (“термин “русская история” есть термин контрреволюционный”, – говорит ее вождь на первом сьезде историков-марксистов в 1929 г.), для “школы Платонова-Тарле” советская история – продолжение тысячелетней российской истории.

Словом, совсем как в недавнем нашем прошлом – для “демократов” история СССР – сплошь одни “коммуняки”, “красно-коричневые” и т.д., а для “коммуняков” СССР – сплошная благость, без НКВД и Гулага. История как бы совершила поворот на 180 градусов – Покровский стал… Тарле, а Тарле – Покровским, но нашим “красным” и “белым” вовсе не кажется, что они выглядят просто смешными, ибо два раза в одну и ту же реку отечественной истории войти, как говорили древние греки, нельзя – вода уже утекла…

До поры до времени личные разногласия “марксистов” и “немарксистов” (а Тарле на своих лекциях в Петроградском университете постоянно подчеркивал свой “немарксизм” по отношению к вульгарной экономической “школе Покровского” с ее доктриной всеобьемлющего “торгового капитализма”) носят завуалированный характер, выплескиваясь наружу лишь во время совместных поездок советских ученых-историков на международные конгрессы.

Так, в 1923 г. на международном историческом конгрессе в Брюсселе вокруг Тарле всегда была толпа иностранных ученых-коллег и журналистов, а вокруг Покровского и его “чапаевцев” – пустота: их никто не знал и трудов их (за отсутствием переводов) никто не читал.

Картина повторилась и в 1928 г. на конгрессе в Осло. И это уже больно ударило по самолюбию главного историка большевиков – М.Н.Покровского: какого-то “еврея” Тарле вкупе с воспитателем-учителем истории расстрелянных детей Николая II – С.Ф.Платоновым, встречают “на-ура”, а они, “красные академики”, президенты Коммунистической академии, ИКП и Общества историков-марксистов – на задворках.

Впрочем, Покровский, как всегда, лицемерил: Платонова, например, не пустили в Ослло на конгресс – якобы конгресс проходит “не по тематике исследований” Платонова… На самом же деле здесь “ручку приложил” Покровский – он просто вычеркнул как глава советской делегации фамилию всемирно-известного историка из списка. Непосредственным толчком к этому вычеркиванию послужила …публикация в популярном журнале “Огонек” как раз накануне отьезда делегации в Осло хвалебной статьи о С.Ф.Платонове с его портретом в рубрике “Страна должна знать своих ученых”.

Ах так, о Платонове должна знать, а о Покровском, что же – нет? Так на тебе, вычеркну – в Осло не поедешь!

Недостаток популярности в зарубежных исторических академических кругах подхалимы из “школы Покровского” пытались компенсировать праздновнием в 1928 г. 60-летнего юбилея своего “вождя”, славословя его в своих марксистских изданиях и утверждая, что “скоро немыслима будет никакая история, кроме марксистской”.

Один из подхалимов писал: “Теперь мало кто заглядывает в работы Ключевского, забыты (?!) Платонов и Тарле, зато сегодняшний студент, рабфаковец хорошо знаком с трудами Покровского.

(В 1940 г. этот подхалим с той же “благородной” ненавистью будет громить своего “марксистского учителя”, противопоставляя ему… Ключевского, Платонова и Тарле; увы, Сталин иезуистски заставил делать то же самое почти всех учеников и последователей “школы Покровского” – будущих советских академиков А.М.Панкратову, М.В.Нечкину, Н.М.Дружнина, профессоров А.Л.Сидорова, А.С.Ерусалимского и многих других – см. сб. статей “Против исторической концепции М.Н.Покровского”. М.-Л., 1939).

Позднее, когда Покровского по инисицативе И.В.Сталина начали посмертно свергать с пьедестала, другой историк-эмигрант проф. ПН.Милюков в статье “Величие и падение М.Н.Покровского” (альманах “Современные записки”, Париж, 1937) писал, что в 1928 г. адепты Покровского “спешили его канонизировать”.

Положение усугубилось в 1925 г. Сразу после смерти В.И.Ленина “вожди мирового пролетариата” стали называть своими именами пароходы (“Григорий Зиновьев”) и целые города (Гатчина – Троцк), а также полезли (и это при неполном – один-два курса – университетском образовании) в академики.

И не в “коммунистические” (они понимали, что все это – как и нынешние многочисленные “академии” – туфта), а в самую что ни на есть “императорскую” – РАН, совсем как в наше время – академик А.Н.Яковлев или член-корреспондент Руслан Хасбулатов.

Но первый заход в 1925 г. кончился полным провалом – Президиум РАН в Ленинграде даже не допустил Зиновьева, Каменева, Бухарина и других “вождей” к рассмотрению за отсутствием у них академических трудов.

Говорят, что великий физиолог, лауреат Нобелевской премии 1904 года академик Иван Павлов, брезгливо взяв двумя пальцами список “агитроповских” статеек и брошюрок председателя Исполкома Коминтерна Г.Е.Зиновьева, презрительно спросил: “А что еще, кроме этой трескотни, написал этот недоучка-картавый жиденок?”, – и бросил список трудов “вождя мирового пролетариата” на пол.

Разумеется, в Москву тотчас же донесли о “бунте реакционных академиков”, и Покровскому дана была команда “фас”.

Впрочем, “марксиста” не надо былло особо и науськивать. Еще в 1922 году в жур. “Красная новь” в откровенно “антиакадемической” статье “Наши “спецы” в их собственном изображении” Покровский злловеще предрекал: “Им (“спецам”. – В.Г.) пальца в рот класть не следует… А дверь ЧК перед ними должна быть всегда гостеприимно раскрыта”.

Неистовый историк-марксист не только держал “дверь ЧК” открытой перед Тарле и Платоновым, но и сам старался занать в эту “дверь” своих эрудированных коллег-оппонентов. В 1922 г. ленинградские историки обнаружили и опубликовали гнусный донос Покровского против академиков и Академии в ЦК ВКП(б). Уверенный, что господство большевиков в России установилось на века и донос никогда не будет опубликован, “Красный академик” распоясался во-всю: “Нужно илирадикально реорганизовать (Академию. – В.С.) в смысле личного состава”, особенно, ее гуманитарное отделение, “или вовсе его прикрыть”.

Положение усугублялось тем, что член-корреспондент Е.В.Тарле самовольно вторгся в домеен первого историка-марксиста: Тарле стал читать, а затем выпустил отдельной книгой свой антантофильский курс “Европа в эпоху империализма, 1871-1919 гг.” (1927 г.). До сих пор об этом мы писать только Покровский (многотомная серия документов под его редакцией “Международные отношения в эпоху империализма”, сборник статей “Империалистическая война” и др.).

Имея за спиной команду “фас” со стороны “вождей”, Покровский первым заклеймил в 1928 г. труд коллеги из Ленинграда как “ловкую маскировку под марксизм”.

Сыграла свою роль и очередная личная обида “главного марксиста-историка”. В 1926 г. при активном участии Тарле в Париже был создан первый научный комитет по связям с учеными СССР, в который вошли такие мировые светила, как П.Ланжевен, А.Матьез, А.Мазон и другие крупные французские ученые. От СССР в комитет вошли Тарле и другие “реакционеры”, а вот Покровского и его учеников там не оказалось.

Нельзя забывать, что в 1926-1927 гг. в Париже шли тяжелые советско-французские переговоры по “царским долгам” и огромному кредиту СССР на индустриализацию до 1988 г., и любая поддержка французской общественности здесь была благом – недаром наркоминдел СССР Г.В.Чичерин активно защищал Тарле от атак доморощенных “марксистов”.

Дальнейшая судьба дуэли Покровский-Тарле оказалась тесно связанной с годами “великого перелома” (1929-1932) и разгромом Сталиным и его малограмотной “пехотой” всей “нэповской”, “сменовеховской” линии в экономике, науке и культуре в СССР.

* * *