Портрет

Академик Тарле

Продолжение. Начало в N 49 (1996 г.)

скоре открытки разлетелись по всей России, и к концу 1905 г. Тарле стал знаменитым по всей империи, как, скажем, Сергей Доренко сегодня.

Манифест 17 октября, помимо прочего, амнистировал всех “неблагонадежных” (в Россию из эмиграции вернулись большевики, эсеры, кадет Струве со своей “Искрой” – газетой “Освобождение”), и Тарле с триумфом явился в Петербургский университет. В митингах и сходках он уже участия не принимал и даже не очень часто читал лекции, но зато в 1905-1907 гг. занялся активной публицистикой на исторические темы с явной проекцией на современность. Достаточно перечислить одни заголовки его статей в тогдашних либерально-демократических журналах, чтобы понять все аллюзии с современностью: “Падение абсолютизма во Франции” (жур. “Мир Божий”), “О Декларации прав человека и гражданина” (журнал для учителей “Образование”), “Самодержавие Николая I и французское общественное мнение” (жур. “Былое”) и др.

Эта старейшая традиция российской литературы и истории – проводить эзоповским языком аналогии между прошлым и будущим – надолго останется характерной чертой творчества Тарле-ученого. Разница будет только в одном: в 1900-1917 гг. Тарле выступал против режима, а в 1934-1955 гг. – за, оставаясь в обоих случаях историком-государственником и ученым-одиночкой.

евральскую и Октябрьскую революции 1917 года Тарле встретил маститым ученым с мировым именем. Еще в 1909-1911 гг. он завершил свое двухтомное капитальное исследование “Рабочий класс во Франции в эпоху Революции”, основанное на французских архивах, которые академик детально изучил во время научных командировок в Париж. В 1911 г. труд был защищен Тарле как докторская диссертация. Нетрудно заметить, что и здесь научные интересы диссертанта шли в русле “легального марксизма”.

Через два года Тарле выпускает еще один капитальный труд – “Континентальную блокаду” (т.I, 1913 г.), принесший ему мировую известность (“Блокада” сразу была переведена на несколько европейских языков).

В том же 1913 году Тарле избирают “ординарным (полная ставка) профессором” Юрьевского (Тартуского) университета, хотя в своем родном Петербургском университете он с 1903 г. трудится “за штатом” как приват-доцент: консервативная профессура 15 лет блокировала его избрание в профессора как чересчур “левого”.

Первую мировую войну Тарле, как и Бердяев и другие “легальные марксисты”, встречает активным “оборонцем”. Он обильно печатает антигерманские статьи в оборонческой газете “День” и других изданиях.

Февральскую революцию Тарле встречает восторженно и сразу идет служить “революционной демократии”. Его включают в число членов Чрезвычайной следственной комиссии по преступлениям царского режима (с его участием издается несколько томов стенографических отчетов этой комиссии), он едет в июне 1917 г. в Стокгольм как член российской официальной делегации на международную конференцию пацифистов и социалистов против войны, но выступает там за “войну до полной победы Антанты”.

Октябрьский переворот большевиков Е.В.Тарле воспринимает настороженно, если не сказать враждебно. Вакханалия арестов и расстрелов заложников из числа “бывших” в дни “красного террора” в Петрограде после покушения на Ленина в Москве (август 1918 г.) побуждают Тарле вновь вернуться к эзопову языку.

В 1918 г. в либеральном издательстве “Былое” он публикует сборник – большую подборку документов из парижских архивов “Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции (воспоминания современников и документы)”. Это был плохо закамуфлированный намек на “красный террор” ЧК. Но вместе с тем в предисловии Тарле к сборнику далее видна и растерянность всех “попутчиков” (выражение Л.Д.Троцкого) революции, боготворивших русский народ. Оказывается, совсем он не такой кроткий и терпеливый, как в романах Тургенева или Льва Толстого. Позднее, в эмиграции, куда выгонит “друзей народа” этот темный русский мужик-большевик, они проклянут его: “зверь, вышедший из клетки” (В.В.Шульгин), “дикий зверь” (“бабушка” кадетской партии Ариадна Тыркова-Вильямс, подруга Н.К.Крупской по гимназии), “обезьяны” (Федор Винберг, черносотенец), “варвары” (А.Чехотин, левый художник, сподвижник Врубеля), “солдатский бунт” (В.Базаров, бывший соратник В.И.Ленина по изданию “Искры”) – вот далеко не полный перечень высказываний российской интеллигенции самых разных политических направлений о русском мужике, поддержавшем Ленина и большевиков в их атаке против “образованцев”.

Большевистские репрессии 1918-1920 гг. против “бывших” не затронули Тарле – его даже не “уплотнили” в его роскошной квартире на набережной Невы с видом на Петропавловскую крепость – спасала стойкая репутация “попутчика” большевиков и “легального марксиста”.

Более того, научно-преподавательская карьера Тарле резко пошла в гору: в октябре 1918 г. его наконец избирают “ординарным профессором” Петроградского университета, в 1921 г. – членом-корреспондентом Российской академии наук (в 1927 г. он становится там же академиком). С 1918 г. Тарле входит в “руководящую тройку” Петроградского отделения Центрархива РСФСР – под его редакцией выходит несколько сборников документов из эпохи “проклятого царизма”.

Он по-прежнему читает курс блестящих лекций в университете, выезжает с “шефскими” выступлениями на заводы и фабрики Петрограда (вспомним Тимирязева в фильме “Депутат Балтики”).

Но в творческом отношении в 1917-1923 гг. у Тарле наступает спад – он не знает, о чем писать. В основном Тарле переиздает в виде сборников свои дореволюционные статьи (“Запад и Россия”, “Три катастрофы” и др.) да редактирует собственный “беспартийный” альманах “Анналы”.

В то же время Тарле не эмигрировал как Дм.Мережковский и Зинаида Гиппиус, не остался в Эстонии как профессор Тартуского университета (в схожих условиях не вернулись в “Совдепию” из отделившейся Финляндии писатель Леонид Андреев или художник Илья Репин), но он и не был выслан большевиками на “философском пароходе” в 1922 г. как Питирим Сорокин, Николай Бердяев, писатель Михаил Осоргин и еще 150 “лучших умов” России.

НЭП породил иллюзию “сменовеховства”. Обычно это течение “белой” эмиграции связывают с примирением части дореволюционной интеллигенции с большевизмом, но “сменовеховство” было не только внешним, но и внутренним – наивные приват-доценты и профессора из “бывших” надеялись на перерождение большевиков в заурядных социал-демократических политиканов западноевропейского типа, на ликвидацию ОГПУ и Гулага, на то, что “нэповский рынок” вернет СССР в лоно мировой рыночной экономики и цивилизации (совсем как в наши дни полагали Егор Гайдар и другие “демроссы”).

Эти иллюзии питались и организационным разделением исторической науки на “большевиков” во главе с М.Н.Покровским (в Москве) и “меньшевиков” во главе с Е.В.Тарле и С.Ф.Платоновым (в Петрограде-Ленинграде). Дело в том, что президиум РАН и все его петроградские научные учреждения (институты, музеи, Пушкинский дом и т.д.) не поехали вослед за правительством большевиков в марте 1918 г. в Москву, а остались в городе на Неве.

Постепенно в двух столицах в 20-х годах возникают два научных центра – марксистский в Москве во главе со “школой Покровского” (Коммунистическая академия – будущая АОН при ЦК КПСС, Истпарт, Институт красной профессуры и др.) и прежний академический в Ленинграде. И там и там выходят свои научные журналы и сборники. В Москве – “Историк-марксист”, “Пролетарская революция”, “Печать и революция” и др., в Ленинграде – “Голос минувшего”, “Былое”, “Анналы” и др.

Покровский затевает серию из семи книг “СССР в капиталистическом окружении”, а Е.В.Тарле, С.Ф.Платонов и А.Е.Пресняков – свою “Историческую библиотеку: Россия и Запад в прошлом” (без всякого “окружения”). Для “школы Покровского” история СССР – это разрыв с “проклятым прошлым” (“Термин “русская история” есть термин контрреволюционный”, – говорит ее вождь на первом сьезде историков-марксистов в 1929 г.), для “школы Платонова-Тарле” советская история – продолжение тысячелетней российской истории.

Словом, совсем как в недавнем нашем прошлом – для “демократов” история СССР – сплошь одни “коммуняки”, “красно-коричневые” и т.д., а для “коммуняков” СССР – сплошная благость, без НКВД и Гулага. История как бы совершила поворот на 180 градусов – Покровский стал… Тарле, а Тарле – Покровским, но нашим “красным” и “белым” вовсе не кажется, что они выглядят просто смешными, ибо два раза в одну и ту же реку отечественной истории войти, как говорили древние греки, нельзя – вода уже утекла…

До поры до времени личные разногласия “марксистов” и “немарксистов” (а Тарле на своих лекциях в Петроградском университете постоянно подчеркивал свой “немарксизм” по отношению к вульгарной экономической “школе Покровского” с ее доктриной всеобьемлющего “торгового капитализма”) носят завуалированный характер, выплескиваясь наружу лишь во время совместных поездок советских ученых-историков на международные конгрессы.

Так, в 1923 г. на международном историческом конгрессе в Брюсселе вокруг Тарле всегда была толпа иностранных ученых-коллег и журналистов, а вокруг Покровского и его “чапаевцев” – пустота: их никто не знал и трудов их (за отсутствием переводов) никто не читал.

Картина повторилась и в 1928 г. на конгрессе в Осло. И это уже больно ударило по самолюбию главного историка большевиков – М.Н.Покровского: какого-то “еврея” Тарле вкупе с воспитателем – учителем истории расстрелянных детей Николая II – С.Ф.Платоновым встречают “на ура”, а они, “красные академики”, президенты Коммунистической академии, ИКП и Общества историков-марксистов, – на задворках.

Впрочем, Покровский, как всегда, лицемерил: Платонова, например, не пустили в Осло на конгресс – якобы конгресс проходит “не по тематике исследований” Платонова… На самом же деле здесь “ручку приложил” Покровский – он просто вычеркнул как глава советской делегации фамилию всемирно известного историка из списка. Непосредственным толчком к этому вычеркиванию послужила… публикация в популярном журнале “Огонек” как раз накануне отьезда делегации в Осло хвалебной статьи о С.Ф.Платонове с его портретом в рубрике “Страна должна знать своих ученых”.

Ах так, о Платонове должна знать, а о Покровском что же – нет? Так на тебе, вычеркну – в Осло не поедешь!

Недостаток популярности в зарубежных исторических академических кругах подхалимы из “школы Покровского” пытались компенсировать празднованием в 1928 г. 60-летнего юбилея своего “вождя”, славословя его в своих марксистских изданиях и утверждая, что “скоро немыслима будет никакая история, кроме марксистской”.

Один из подхалимов писал: “Теперь мало кто заглядывает в работы Ключевского, забыты (?!) Платонов и Тарле, зато сегодняшний студент, рабфаковец хорошо знаком с трудами Покровского”.

(В 1940 г. этот подхалим с той же “благородной” ненавистью будет громить своего “марксистского учителя”, противопоставляя ему… Ключевского, Платонова и Тарле; увы, Сталин иезуистски заставил делать то же самое почти всех учеников и последователей “школы Покровского” – будущих советских академиков А.М.Панкратову, М.В.Нечкину, Н.М.Дружинина, профессоров А.Л.Сидорова, А.С.Ерусалимского и многих других – см. сб. статей “Против исторической концепции М.Н.Покровского”. М.-Л., 1939).

Позднее, когда Покровского по инициативе И.В.Сталина начали посмертно свергать с пьедестала, другой историк-эмигрант проф. П.Н.Милюков в статье “Величие и падение М.Н.Покровского” (альманах “Современные записки”, Париж, 1937) писал, что в 1928 г. адепты Покровского “спешили его канонизировать”.

Положение усугубилось в 1925 г. Сразу после смерти В.И.Ленина “вожди мирового пролетариата” стали называть своими именами пароходы (“Григорий Зиновьев”) и целые города (Гатчина – Троцк), а также полезли (и это при неполном – один-два курса – университетском образовании) в академики.

И не в “коммунистические” (они понимали, что все это – как и нынешние многочисленные “академии” – туфта), а в самую что ни на есть “императорскую” – РАН, совсем как в наше время академик А.Н.Яковлев или член-корреспондент Руслан Хасбулатов.

Но первый заход в 1925 г. кончился полным провалом – президиум РАН в Ленинграде даже не допустил Зиновьева, Каменева, Бухарина и других “вождей” к рассмотрению за отсутствием у них академических трудов.

Говорят, что великий физиолог, лауреат Нобелевской премии 1904 года академик Иван Павлов, брезгливо взяв двумя пальцами список “агитпроповских” статеек и брошюрок председателя Исполкома Коминтерна Г.Е.Зиновьева, презрительно спросил: “А что еще, кроме этой трескотни, написал этот недоучка -картавый жиденок?” – и бросил список трудов “вождя мирового пролетариата” на пол.

Разумеется, в Москву тотчас же донесли о “бунте реакционных академиков”, и Покровскому дана была команда “фас”.

Впрочем, “марксиста” не надо было особо и науськивать. Еще в 1922 году в жур. “Красная новь” в откровенно “антиакадемической” статье “Наши “спецы” в их собственном изображении” Покровский зловеще предрекал: “Им (“спецам”. – В.Г.) пальца в рот класть не следует… А дверь ЧК перед ними должна быть всегда гостеприимно раскрыта”.

Неистовый историк-марксист не только держал “дверь ЧК” открытой перед Тарле и Платоновым, но и сам старался загнать в эту “дверь” своих эрудированных коллег-оппонентов. В 1992 г. ленинградские историки обнаружили и опубликовали гнусный донос Покровского против академиков и академии в ЦК ВКП(б). Уверенный, что господство большевиков в России установилось на века и донос никогда не будет опубликован, “красный академик” распоясался вовсю: “Нужно или радикально реорганизовать (академию. – В.С.) в смысле личного состава”, особенно ее гуманитарное отделение, “или вовсе его прикрыть”.

Положение усугублялось тем, что член-корреспондент Е.В.Тарле самовольно вторгся в домен первого историка-марксиста: Тарле стал читать, а затем выпустил отдельной книгой свой антантофильский курс “Европа в эпоху империализма, 1871-1919 гг.” (1927 г.). До сих пор об этом писал только Покровский (многотомная серия документов под его редакцией “Международные отношения в эпоху империализма”, сборник статей “Империалистическая война” и др.).

Имея за спиной команду “фас” со стороны “вождей”, Покровский первым заклеймил в 1928 г. труд коллеги из Ленинграда как “ловкую маскировку под марксизм”.

Сыграла свою роль и очередная личная обида “главного марксиста-историка”. В 1926 г. при активном участии Тарле в Париже был создан первый научный комитет по связям с учеными СССР, в который вошли такие мировые светила, как П.Ланжевен, А.Матьез, А.Мазон, и другие крупные французские ученые. От СССР в комитет вошли Тарле и другие “реакционеры”, а вот Покровского и его учеников там не оказалось.

Нельзя забывать, что в 1926-1927 гг. в Париже шли тяжелые советско-французские переговоры по “царским долгам” и огромному кредиту СССР на индустриализацию до 1988 г., и любая поддержка французской общественности здесь была благом – недаром наркоминдел СССР Г.В.Чичерин активно защищал Тарле от атак доморощенных “марксистов”.

Дальнейшая судьба дуэли Покровский – Тарле оказалась тесно связанной с годами “великого перелома” (1929-1932) и разгромом Сталиным и его малограмотной “пехотой” всей “нэповской”, “сменовеховской” линии в экономике, науке и культуре в СССР.

одготовку к разгрому “буржуазных спецов” марксисты начали загодя, за два года до того, как Сталин пошлет НЭП “к черту”.

В 1927 г. ВЦИК отменил старый, еще 1836 года, “царский” устав Академии наук. Древнее академическое право выдвигать новые лица в академики и члены-корреспонденты было расширено от “личного” (выдвигают только члены научного сообщества) до “коллективного” – отныне кандидатов в ученые могли выдвигать “научные учреждения, общественные организации” (?! – партячейки и жэки. – В.С.). Но и это “расширение” устава академии марксистам не помогло: как бы в насмешку в том же 1927 г. Тарле избрали в академики, а Покровского (как, впрочем, и Бухарина) с треском провалили.

Тут уже взыграло ретивое – академиков решили проучить по-настоящему. Во-первых, опираясь на новый устав 1927 г., в апреле 1928 г. ВЦИК впервые в истории России… передает академию в подчинение Совнаркома (до тех пор она считалась автономным научным сообществом со своей собственностью и издательством). Более того, предсовнаркома А.И.Рыков – отныне “глава” академии как одного из наркоматов правительства – издает распоряжение: двукратно увеличить в этом “наркомате” число “ставок” академиков и чл.-коров (с 43 до 85). Вопреки уставу 1927 г. о выборах раз в пять лет Рыков самолично назначил на 12 декабря 1928 г. “внеочередные” выборы. Напомним, что все это выкручивание рук академикам шло под фанфары “обострения классовой борьбы”, ссылки “троцкистов” в Гулаг и одновременно с VI Всемирным конгрессом Коминтерна в Москве, где Н.И.Бухарин – новый “вождь мирового пролетариата” (старого, Зиновьева, еще в 1926 г. выгнали, а на XV сьезде ВКП(б) в декабре 1927-го исключили из партии, и он в 1928 г. уже писал покаянные письма как “разоружившийся троцкист”) – выступал с многочасовым докладом, обосновывая принятие “Программы мировой революции”.

Сталин же занимался более практичным делом, нежели теоретизирование о мировой пролетарской революции – он проводил параллельно с Конгрессом Коминтерна свой “конгресс” в Колонном зале Дома союзов на Охотном ряду: там в мае 1928 г. начался первый из показательных процессов над “спецами” (затем их будет целая куча – над “меньшевиками”, Промпартией, Чаяновым с Кондратьевым и т.д.) – т.н. “шахтинское дело” инженеров-“вредителей”.

Владлен СИРОТКИН, профессор Дипломатической академии МИД РФ