Попытка ренессанса

В Московском институте повышения квалификации работников образования готовятся к изданию “Диалоги о мировой художественной культуре” – книга, имеющая долгую предысторию. Лет сорок

тому назад педагог, простите за штамп, новатор Лия Михайловна Предтеченская начала разрабатывать в одной из ленинградских школ невиданный курс “Мировая художественная культура”.

Новаторская сущность курса заключалась в том, что искусство – живопись, музыку, литературу – в нем не “проходили”, а наслаждались им, испытывали потрясение, просветление, словом, все те чувства, ради которых мы ходим в музеи и концертные залы. Суть методики МХК – класс должен превратиться в концертный зал или картинную галерею, где главное слово принадлежит самому искусству – Бетховену, Ван Гогу или Кафке, а учитель должен прежде всего создать атмосферу, в которой гении могли бы достойно царствовать. Выражаясь по-ученому, целью курса предполагалось формирование личности старшеклассника средствами искусства. Еще раз подчеркиваю: в первую очередь – формирование личности и лишь во вторую – запоминание дат и номеров симфоний.

Установка на формирование личности предполагает и установку на эмоцию, ибо только эмоционально воспринятая информация способна оставить след в нашей личности.

Лия Михайловна же была свято убеждена, что все прекрасное еще и нравственно. Более того, как отметил Шиллер, в искусстве сила важнее ее направленности, и если в драме отрицательный герой проявит мужество и находчивость, мы будем восхищаться им и сопереживать ему даже вопреки своим убеждениям. Когда-то это могло казаться имморализмом эстетического чувства, но сегодня, в эпоху релятивизма и массовой утраты смысла существования, становится нравственным любое произведение, которое увеличивает в нас восхищение миром и прежде всего человеком. Если произведение искусства рождает в нас ощущение: да, стоит жить, стоит бороться, стоит страдать – оно уже сделало огромное дело.

Ну а если спуститься с философских высот в земные будни и заглянуть в статистику убийств, краж и так называемых немотивированных преступлений, – хотя даже у самого нелепого вандализма есть свои мотивы, – мы немедленно обнаружим, что эстетствующие сверхчеловеки, стремящиеся стать по ту сторону добра и зла, составляют в этой серой массе практически незаметные вкрапления. Другое дело – представления о нравственности у человека с развитым эстетическим чувством часто не вписываются в примитивные догмы, эти представления гораздо более сложны и противоречивы, чем элементарные прописи, но часто они оказываются и более устойчивыми в сложном и противоречивом мире. Когда-то советскому пропагандистскому аппарату все эти сложности были ни к чему – ему достаточно было видеть, что более культурные слои населения менее управляемы идеологически.

Но сегодня ситуация противоположная: культура гибнет не от подавления, а от безразличия. Когда мы стремились избавиться от партийного диктата, можно было декларировать все эти благоглупости “О вкусах не спорят”, “Ничьи вкусы не должны навязываться” – и так далее до бесконечности. Но верить в собственную пропаганду – коммунисты никогда не опускались до такой пошлости! Сегодня можно сказать открыто: свобода и равенство гибельны для культуры. Еще Герцен отмечал: дай почтовому чиновнику разобрать “Гамлета” – только перья полетят, а если Шекспира или Моцарта каждые четыре года ставить на голосование, их бессмертие окажется более чем сомнительным. В культуре, слава богу, еще не дошло до такой чудовищности, которая, по-видимому, уже сделалась неизбежной в политике: мудрец и дурак, труженик и лодырь, праведник и злобный завистник или бандит имеют равное право голоса. Ортега-и-Гассет довольно убедительно объяснял самые кошмарные катаклизмы двадцатого столетия тем, что “массовый человек” завоевал право распоряжаться судьбой государств: в политику двинули толпы, лишенные знаний и сомнений и тем более ответственности за хрупчайшее здание цивилизации.

На свободном рынке, где массовый человек получает право “голосовать рублем”, наступает торжество второсортности – это в лучшем случае: у нас хорошие фильмы и книги смыло чем-то совсем уж запредельным. Тот же Герцен рассказывает, как на его глазах в Париже исчезли хорошие сигары: не стоит выписывать один ящик для знатоков. Современная, веками усложнявшаяся культура не может выжить без аристократии (совсем необязательно наследственной) – социального слоя, одновременно культурного и влиятельного. Чтобы Пушкин мог полтора века жить в русской культуре, должна из поколения в поколение существовать кучка людей, действительно любящих и понимающих его, нужно, чтобы его включали в школьные хрестоматии, развешивали его портреты, чтобы множество людей, мало что в нем понимающих, чувствовали бы себя оскорбленными при попытке сбросить его с “парохода современности”. И правильно: если тебе по наследству достался храм, твое дело сохранить его в неприкосновенности, не позволяя весельчакам рисовать на витражах рожицы, а людям хозяйственным пристраивать чуланчики к апсидам. Общество должно охранять сформированные классикой критерии гораздо тщательнее, чем охраняется парижский эталонный метр, ибо они невосстановимы. И в общей системе защиты может оказаться необходимым не только благоговение без понимания, но и – в умеренной дозе! – моральный диктат: “На колени перед Пушкиным!” Да, новаторы имеют право покушаться на святыни, но плата за это должна быть непомерной. Можно изругать Шекспира – предъявив при входе “Войну и мир”, как Толстой; можно пририсовать “Джоконде” усы – обретя репутацию всемирного шута, как Дали; можно отстаивать свое право писать “неумело” и “безобразно” – ценой жизни, как Ван Гог.

Не помню, о каком народе одобрительно отзывался Монтень: желающий внести поправку в законы должен был явиться в законодательное собрание с веревкой на шее – если поправка не принималась, автора тут же и удавливали, а не окружали восторженным шепотом дур и репортеров: “Как смело!”, “Как оригинально!” Здесь, мне кажется, провоцирующую роль играет и Запад – журналисты, которым всегда требуется что-то пикантное, критики, которым нужно открывать новые течения… Наверно, это историческое возмездие за Коминтерн: мы когда-то снабжали оружием любого бандита, стоило ему объявить себя коммунистом, а они приглашают читать валютные лекции любого шарлатана, который провозгласит себя сюрантиконцептуалистическим постсупермодернистом – или толкователем его – их компашки – творчества.

Но, конечно же, загранице никогда не удавалось нанести нам серьезный урон – не то что нашим собственным согражданам! Однако мы не так уж беспомощны перед массовым инфантилом и, тоже изрядно расплодившимся, шарлатаном: школа пока еще в наших руках. И если мы взрастим сколько-нибудь значительный слой, умеющий хотя бы чтить классику, дорожить ею, культура будет спасена.

Но ведь и в школу пришел плюрализм, открывающий возможность и для того, чтобы расцвели “сто цветов”, и для того, чтобы все забили сорняки. Однако культура – это возделанность, а не равноправие роз и репейников. Можно дискутировать о соотношении георгинов и левкоев на клумбе, но полная свобода – это пустырь, заросший бурьяном. Л.М.Предтеченская десятки лет возделывала свой курс – от оригинальной идеи до конкретных приемов новой ветви педагогического мастерства (“организации переживаний”), подготовки учителей-миссионеров, – и когда курс наконец был “пробит” – в 1987 году утвержден как обязательный для школ Российской Федерации, – это казалось победой. Ну как же: в педагогических институтах открывают кафедры мировой художественной культуры, любые учреждения, хотя бы по названию имеющие отношение к культуре, заводят курсы МХК для учителей (это, кстати, и неплохой заработок), а создательница курса оказалась как бы и на обочине. А потом и вовсе ушла из жизни. И это грозит полной утратой замысла! Вчерашние преподаватели марксистско-ленинской эстетики (иногда, впрочем, и хорошие культурологи), узкие специалисты – музыканты, художники – принялись читать то, к чему привыкли: кто категории “прекрасного” – “ужасного”, кто типологию культур, кто технику штриховки. А наплыв культработников из исполкомов и профсоюзов!..

Новые программы начали расти как грибы. Новаторство, умение сформировать собственную программу стало прямо-таки вменяться учителю в обязанность – в очень многих школах без этого даже не получить повышенной категории. С учетом того, что и судьи вполне могут быть людьми, далекими от духа курса, это открывает дорогу всякому сумбуру, глупостям, занудству и выкрутасам. Да, да, новаторство совершенно необходимо, но право на него должно покупаться за очень высокую цену!

Предтеченская могла предъявить десятки лет работы, сотни подготовленных ею учителей, горы психологических исследований, обнаруживающих у прошедших через ее курс школьников и устойчивый интерес к искусству, и склонность углубленно размышлять о нравственных проблемах – распространяющиеся и на семью, и на всю атмосферу школы и даже поселка, района. Кто-то другой может предъявить диплом доктора наук… Но вот как раз к этому входному билету лично я еще присмотрелся бы: а имеются ли у вас, уважаемый мэтр, статьи или книги, которые читались бы с увлечением широкой публикой? Или их со значительной миной одолевают лишь коллеги? Ломятся ли на ваши лекции студенты, или на них дохнут мухи? И хоть как-нибудь доказали вы свое умение отбирать не “типологическое”, а волнующее, и притом не лично вас, а старшеклассника – уровень которого достаточно ли ясно вы представляете? И представляете ли, в каком виде отобранный вами материал дойдет до ученика? Способны ли вы зажечь своим энтузиазмом учителей? И – антр ну – располагаете ли вы им сами? Если нет, вы можете быть, возможно, очень ценным, но – консультантом. Не огорчайтесь, упомянутые качества – чрезвычайно большая редкость!

Сегодня курс МХК где-то вовсе не известен, а где-то прозябает в страшно далеком от замысла его создательницы облике. Установка на знание (при всей его бесспорной важности), а не на переживание привела к тому, что курс продолжает дрейфовать в сторону эстетики и культурологии, наук весьма почтенных, но на первых порах иногда даже удаляющих от искусства – как посещение анатомического театра может надолго заслонить красоту человеческого тела. Учебных пособий, притом вполне квалифицированных, явилось на свет немало, но отвечающих замыслам Л.М.Предтеченской – ни одного. Ибо делиться знаниями об искусстве и делиться любовью к нему – совершенно разные вещи (уж не буду говорить, что иной раз и противоположные).

Средство передавать свои чувства другим до сегодняшнего дня придумано только одно – искусство. И Лия Михайловна стремилась к тому, чтобы преподавать искусство средствами искусства же. И даже учебные пособия по МХК в идеале должны быть произведениями искусства. Притом не монологическими, а диалогическими, чтобы автор не только вещал, а советовал, спрашивал, сомневался… В этом же духе ею были задуманы хрестоматии “Великие о великих” – пышная разноголосица мнений одних классиков о других. Для создания “Диалогов о мировой художественной культуре” Лия Михайловна старалась привлекать людей с художественной жилкой и просто профессиональных литераторов. На каком-то этапе работу сильно продвинул соросовский грант, несколько книжек были подготовлены к печати, а пара-тройка из них даже выпущены в свет и тогда же расхватаны. А другие так и залегли в виде завершенных и незавершенных рукописей. И только сейчас Московский институт повышения квалификации работников образования при поддержке Московского комитета образования начал возрождать полузабытый первоначальный замысел, очищая программу от рудиментов вынужденного советизма, перенося иллюстративный материал со слайдов на компьютеры и т.п. Многое уже сделано, но предстоит гораздо больше.

Зачем я, как говорится, довожу все это до сведения общественности? Я помню, что при жизни Лии Михайловны курс рос и крепнул благодаря поддержке добровольцев, которые, узнавая о его методах и целях (ставка на искусство, на шедевры, на эмоцию), по собственному почину являлись и предлагали свою помощь, – пишущий эти строки когда-то и сам оказался среди таких пилигримов. Почему бы не повторить этот опыт?

Александр Мелихов