Помню три астры. ​Признание

Заглянула вглубь себя и вдруг поняла: я ничего не помню о том, как первый раз пошла в школу. Ни единого проблеска. Смутно припоминаю три разноцветные, какие-то жухлые астры, которые я заталкиваю в ведро с цветами (потом весь год из него моют класс, и вот я сама стою над ним и отжимаю тряпку – я дежурная, у меня в руках тряпка и швабра). Но это первый класс или какой-то другой? Мои подруги до сих пор помнят мой бант на макушке, похожий на вертолет, – это точно первый класс, их поразило несоответствие гигантского банта и незнакомой еще маленькой девочки, но я его не помню, потому что я-то его не вижу. Помню, как девочки тоненько визжали и висли на нашей первой учительнице, она была совсем молоденькой, и ей это обожание, кажется, нравилось.Приятное воспоминание из того времени, косвенно связанное со школой, – сбор металлолома и макулатуры. Наша звездочка в этом соревновании тогда победила.

Школа для меня, как ни избегай тавтологии, – это именно школа во всех смыслах, т. е. место, где я всему училась: писать, дружить, думать, сомневаться. Ни золотой, ни тем более адовой она не вспоминается. Рабочее какое-то место. Вроде цеха со станками на заводе. Моя школа была очень-очень, как теперь принято говорить, слабой, дворовой. Но мне в ней было вполне комфортно и все нравилось. К десятому классу я оказалась практически недосягаема для критики учителей, так как очень хорошо училась (в нашей школе это было нетрудно) и активно занималась общественной работой. Однажды классная руководительница сказала, что мои длинные и действительно отвратительные ногти, накрашенные бесцветным лаком за 17 копеек, в котором была растворена красная паста из шариковой ручки, не сочетаются с образом комсомолки, чей портрет висел на школьной Доске почета под заголовком «На них мы равняемся». Я кротко согласилась, встала на скамейку, вытащила свою фотографию (она мне все равно не нравилась) из специального кармашка и со словами: «Пусть не равняются, не очень-то и хотелось» – порвала ее на мелкие клочки.Настоящую  благодарность испытываю, пожалуй, к учительнице литературы – она не любила и никогда ни словом не поощряла мои писательские закидоны, но «школа» тем не менее там как-то все же присутствовала. Тем паче что в строгом смысле она была единственным человеком, который учил меня литературе, все мои последующие образования были естественно-научными.  По тем застойным временам наша учительница  была, можно сказать, передовой: не любила Маяковского и упоминала в своих рассказах не включенные в программу литературные произведения.Екатерина МУРАШОВА, психолог, писатель («Класс коррекции», «Гвардия тревоги», «Анжелика и Кай»)