На чтение: ≈ 12 мин.Все мы знали писательницу Зою Воскресенскую (1907-1992). На ее книгах, кинофильмах, радиопьесах о Ленине и революции выросло несколько поколений советских детей. О том, что в 1990 году шеф КГБ СССР, еще не «путчист», Владимир Крючков в интервью шведским корреспондентам рассекретил отставного полковника Воскресенскую-Рыбкину как крупного советского разведчика, сама Зоя Ивановна торжественно и строго сообщила мне, на правах – так она шутила – «юного, но древнего друга».
В «брежние» времена люди постарше да поумнее, конечно, догадывались о роде «ответственной дипломатической работы», «четвертьвековой службы в Советской Армии» известной детской писательницы, лауреата Госпремии СССР и премии Ленинского комсомола, кавалера высших орденов.
Еще в 1971 году увидела свет «детлитовская» книга Игоря Мотяшова «Зоя Воскресенская. Очерк творчества». Когда ее верстка получила визу цензуры Главлита и была подписана в печать, автору сказали: через неделю будет «сигнал». Однако сигнального экземпляра не было ни через неделю, ни через месяц. Встревоженного Игоря Павловича постарались успокоить в редакции: «Сигнал затребован на Лубянку, там приостановили печатание тиража. Пока молчат. Но это обычное явление – согласовывают». Вскоре выяснилось, что книга печатается. Принимая ее в дар, Зоя Ивановна обезоруживающе улыбнулась Мотяшову:
– С сегодняшнего дня вы сделали меня невыездной.
– Как так?!
– Есть такой порядок: раскрытые разведчики лишены права выезда за рубеж. Но я об этом не жалею, – добавила Воскресенская, видя смущение собеседника, – в жизни я уже достаточно помоталась по заграницам.
– Но ведь я ничего впрямую не сказал…
– Куда уж прямее! – Зоя Ивановна раскрыла первую страницу текста, где плакатным шрифтом было набрано заглавие первой главы – «Совершенно секретно». И рассказала, что на Лубянке и в ЦК нашли в книге с десяток прозрачных «эвфемизмов», обозначающих род ее служебной деятельности. Воскресенской предложили сделать выбор: либо она согласна никогда впредь не выезжать за кордон (за исключением «соцстран»), либо надо делать в книге соответствующие купюры. Видимо, тщательно взвесив все «за» и «против», Зоя Ивановна посчитала, что даже осторожное рассекречивание ее главной профессии для нее важнее.
…В предвоенные годы, и во время Великой Отечественной чекист Зоя Рыбкина («Ирина Ярцева») действовала в различных резидентурах. Работала в Харбине, когда проложенный по китайской земле рельсовый путь КВЖД стал ареной провокаций со стороны маньчжурских милитаристов. Легальное «прикрытие» – нефтяной синдикат. Изысканно одетая, под видом знатной баронессы появлялась она на улицах старой Риги. В Берлине проникла на приснопамятное заседание рейхстага, где политиканствующие пустозвоны угодливо расчистили дорогу оголтелому Гитлеру.
Именно «исполнитель Рыбкина», опираясь на неопровержимые данные донесений Старшины – Харро Шульце-Бойзена, Корсиканца – Арвида Харнака из легендарной «Красной капеллы», Зенхена – Кима Филби, резидентов в Европе и Америке, на Ближнем и Дальнем Востоке (в их числе и Рамзай – Рихард Зорге), предупреждала Сталина докладной запиской о готовящемся ударе. Было это 17 июня 1941 года – за пять дней до начала нацистского вторжения!
Как реагировал «великий стратег» на подобные предупреждения, общеизвестно. Возвратившийся из Кремля начальник Главного разведывательного управления Павел Фитин швырнул Рыбкиной ее докладную с издевательской, нецензурной карандашной резолюцией вождя, объявив, что «Хозяин» назвал прочитанное «чушью и блефом», годами проверенных агентов обвинил в провокаторстве, о проделанной аналитической работе отозвался как о пустой забаве.
– В тяжелые дни мы поняли, что полагаться можно лишь на профессиональные знания, здравый смысл, честь, совесть, – вспоминала Зоя Ивановна. – И уже не раз теперь было так: руководство требовало одно, а мы, уверенные в собственной правоте, стояли на своем. Хотя многие за то и поплатились – мой муж, например.
С Борисом Аркадьевичем Рыбкиным, полковником, кадровым разведчиком, они познакомились в Хельсинки в 1936 году. Он – вновь прибывший консул. Она – директор «Интуриста». Оба – резиденты. Он разведенный, у нее за плечами также опыт неудачного замужества и маленький сын на Родине. Поначалу сработаться не удавалось. Просила Центр отозвать ее, в ответ резонный приказ помочь новому резиденту освоиться. А через полгода они запросили разрешения пожениться, и Центр, обычно не приветствовавший «семейственности», на сей раз дал «добро».
Двенадцать счастливых лет Борис Аркадьевич и Зоя Ивановна прожили и проработали вместе. Во многом благодаря «Кину» и «Ирине», этой хрупкой, белокурой, обворожительно красивой женщине, развитая, индустриальная Швеция не вступила с нами в войну на стороне Гитлера!
Борис Аркадьевич, пройдя всю войну, погиб при невыясненных обстоятельствах в ноябре сорок седьмого. «Погиб при исполнении служебных обязанностей» – гласил приказ. Недалеко от Праги автомобиль, в котором ехал Рыбкин (в гражданской одежде и с чужим паспортом), был раздавлен танком. А спустя сутки под Будапештом самоходка смяла машину советского капитана, ехавшего из Бадена в шинели Рыбкина и с его удостоверением в кармане… Похоронили Бориса Аркадьевича с воинскими почестями на престижном Новодевичьем кладбище, но страшная тайна тщательно спланированного покушения, жгучая боль утраты мучили женщину, продолжавшую любить. Проводить самостоятельное расследование ей категорически запретило лубянское начальство. «Зоя Ивановна все выдумывает», – в раздражении отмахивался от «неудобного» вопроса переживший ее на несколько лет организатор убийства Троцкого генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов. Как бы то ни было, замуж Воскресенская больше не вышла.
Полковник Рыбкин, первая в истории женщина-посол Александра Михайловна Коллонтай – с нею супругов-разведчиков связывали годы напряженной совместной работы, доверительной дружбы, германский посол в Москве граф фон Шуленбург, убитый в гестаповских застенках, так не желавший войны с Советским Союзом (вальсируя с Зоей Ивановной на посольском приеме, граф шепнул ей о надвигающейся июньской катастрофе). Десятки людей, выполнявших свою незримую миссию не ради славы, чинов и наград. Моряки полярного конвоя – кораблей союзников, доставлявших из Англии в Мурманск грузы для фронта под непрерывными бомбежками, заключенные воркутинских лагерей, вырастившие в глубокой шахте два белоснежных кустика флоксов и торжественно вручившие цветы ей, «гражданке-полковнице», удаленной из разведки и отправленной в своеобразную ссылку на Крайний Север, восхищенные ее человечностью. Все они жили в сердце, памяти писательницы, остались живыми в ее последних исповедальных книгах.
– Я, пожалуй, прожила три жизни, – обмолвилась как-то Зоя Ивановна. – И каждая из них по-своему счастливая.
Первые две жизни прошли на службе. В 14 лет Воскресенская стала красноармейцем войск ВЧК и частей особого назначения. В шестнадцать – политруком колонии малолетних правонарушителей близ Смоленска: вместе с первыми комсомольцами спасала от голода и беспризорщины почти своих ровесников. Долгая служба в органах государственной безопасности, многотрудная доля разведчика во вражеском стане, ежечасное балансирование по краю пропасти.
«Третьей жизнью» Зои Воскресенской стала литература. Талантливые произведения, вышедшие из-под ее пера, любимы миллионами читателей. А ведь писать она начала, лишь выйдя в отставку, ближе к пятидесяти, когда, казалось бы, многое начинать уже поздно.
…Зоя Ивановна протянула мне папку с рукописью своего последнего, документального романа «Тайное и явное», почти наверняка зная, что увидеть книгу изданной не успеет.
– Даже теперь о моей работе в разведке не все можно рассказать, – произнесла задумчиво. – Не пришло еще время.
За окнами переделкинской дачи хмурилось промозглое подмосковное лето девяносто первого. До августовского путча ГКЧП, который Воскресенская «не поняла» и не приняла, оставались считанные недели.
– Зоюшка Ивановна, – взмолился я, – пишите хотя бы в стол, ведь рано или поздно можно будет поведать обо всем!
– Безусловно, – согласилась. – Когда-нибудь – обязательно!
И она писала – недвижимая, мучимая жуткими болями, а когда силы совсем оставляли ее и перо выпадало из пальцев, продолжала надиктовывать новые главы, дорожа временем, коего ей отпущено было, увы, немного.
Воскресенская говорила с невеселой усмешкой: «Старость – она либо за ноги хватает, либо – за голову». Ноги не ходили. Голова была по-прежнему ясной и светлой.
Окончательную точку в рукописи Зоя Ивановна поставила за две недели до своего смертного полдня 8 января високосного 1992-го. Душа, отлетев от истерзанного болью тела, птицей взмыла в поднебесье. Через три месяца и двадцать дней ей исполнилось бы 85.
Пронзительно искренний человеческий документ эпохи – воспоминания разведчицы «Теперь я могу сказать правду» пришли к читателям в начале следующего, девяносто третьего года.
Выбор читателей
Комментарии