Полеты во сне и наяву. Тайны и послания Марка Шагала

Марк Шагал, чье 130-летие со дня рождения мы недавно отметили, прожил долгую счастливую жизнь, хотя она была полна трагическими событиями, войнами, революциями, потерями, смертями, разлукой с Родиной. Но, как свечу в ураган, он сумел пронести в сердце и творчестве главное чувство, которого так не хватает на Земле.

Меж двух мировЕго творчество не понять без любви к Родине. Почти на всех знаменитых картинах Марка Шагала запечатлен Витебск, где он родился 7 июля (по новому стилю) 1887 года. На них одни и те же предметы – небогатые приземистые витебские домишки, коровы и прочая живность, бывшие здесь в изобилии, и фигуры евреев – стариков, женщин, детей. До революции Витебск был глухой провинцией на окраине империи с преимущественно еврейским населением. Мойша (Моисей) Хацкелевич Шагал родился в большой бедной семье грузчика в селедочной лавке при страшном предзнаменовании – пожаре. Да еще мертворожденным, как утверждал сам художник. Кто знает, может быть, это подвесило младенца, как в люльку, в хрупкий зазор между мирами и повлияло на его совершенно фантасмагорическое восприятие окружающего? Почему на его картинах все летают, а краски и вправду поют, как скажет Лев Бакст?Он действительно видел мир на грани реального и ирреального. Его посещали удивительные сны и видения. То ангел, неожиданно спустившийся в его тесную комнатку (Марк даже запечатлел его в картине «Явление»), то вообще прорыв в какое-то иное измерение: «Я видел из окна небесный свод, расчерченный на огромные цветные квадраты, окружности, меридианы, углы; испещренный надписями. Москва, точка; Берлин, точка; Нью-Йорк, точка. Рембрандт. Витебск. Бесконечные муки. Вспыхивают и поглощают друг друга все краски, кроме ультрамарина. Я оборачиваюсь и вижу свою картину, на ней люди, покинувшие тела. Жара. Все обволакивает зелень. Я лежу меж двух миров и смотрю в окно». Но и наяву Моисей-Марк видел мир иначе, чем другие. Например, когда пробирался в синагоге поближе к деду: «Синева неба под молитвенный гул казалась гуще. Дома мирно парили в пространстве. И каждый прохожий как на ладони». Его родные, шире – еврейский народ, были его упорядоченным древним космосом, в котором естественными казались чудачества деда, залезшего подумать и отдохнуть на крышу, или соседа-извозчика, ржавшего перед своей лошадью. Они жили бедно и трудно, надрывались, болели и умирали, но не теряли ощущения божественного присутствия в своей жизни. Порой отец напоминал ему пророка Илию. «Я один понимал отца, плоть от плоти своего народа, взволнованно-молчаливую, поэтическую душу», – говорил повзрослевший  Моисей. И при всех передрягах хуже всего приходилось именно евреям. «Как бы я хотел перенести их всех на свои полотна, укрыть там», – мучился Шагал, когда до Второй мировой с ее холокостом оставалось почти двадцать лет. ПризваниеЭто не значит, что родные поощряли художественный дар мальчика. Видели ли они вообще в нем талант? Он сам художником себя не числил, хотя рисовал жадно все, что видел вокруг. Уж слово было больно диковинное, красивое, из другой жизни. И все-таки оно проникнет в его душу, осветит ее и заставит, несмотря на унижения, поступить в единственную в Витебске школу художеств, к известному тогда художнику Пэну. А потом повлечет учиться у всех, у кого сможет, – в Петербурге в школах Рериха и Бакста, в Париже у всех великих живописцев прошлого и настоящего. И это будет мука не только потому, что он скитался по углам и голодал, а потому, что его не признают – почти никто и нигде. Возможно, легче ему было стать известным поэтом, он сочинял стихи, будто выдыхал, и в литературе непохожесть на других только приветствовалась. Его неоднократно цитируемая здесь дневниково-исповедальная «Моя жизнь» и впрямь поражает незаурядностью мыслей, чувств и их выражением. И это притом что написанного по-русски оригинала не сохранилось, только перевод с переводов на идише и немецком, которые сделала жена Шагала Белла. Но главному призванию своему Шагал не изменил.«Это мои глаза, моя душа»Белла Розенфельд – самая известная «летающая» женщина всех времен и народов. Это была любовь с первого взгляда и на всю жизнь – величайшее, редчайшее счастье. «Она молчит, я тоже. Она смотрит – о, ее глаза! – я тоже. Как будто мы давным-давно знакомы и она знает обо мне все. И я понял: это моя жена. На бледном лице сияют глаза. Большие, выпуклые, черные! Это мои глаза, моя душа…» – опишет Марк свое первое впечатление. Умная, серьезная витебская барышня из среды богатых еврейских купцов, учившаяся актерской системе Станиславского в Москве, Белла тоже сразу его полюбила.Между ними происходила необъяснимая магия – цветы в ее руках пели, а они сами отрывались от земли, что он прямодушно отразил на своих знаменитых картинах. Белла была чистой душой и самой преданной из жен. Ее любовь хранила его. Белла прошла с ним через все самое тяжелое – его нищую неустроенную жизнь во времена Первой мировой войны и революции, бурную общественную деятельность, испытание славой и успехом, бегство от нацистов.Такие браки, конечно, совершаются на небесах. Будучи заключен в 1915 году, их союз пережил и ее смерть в 1944 году. Он продолжался, несмотря на два последующих брака Марка Захаровича. Белла продолжала появляться на его картинах, пережив физическое бытие.Ученик и учительШагал не раз признавался, что был скверным учеником, потому что у него плохо получалось копировать, писать, как другие, по правилам. Но главными его учителями стали великие художники прошлого и улицы Парижа, именно здесь он стал Марком Шагалом. После нескольких лет работы в Париже, в 1914 году, он вернется в Россию другим человеком – не бедным евреем-самоучкой, а поверившим в себя, уникальным художником, готовым самому что-то отдавать другим. И после Октябрьской революции он едет на Родину в должности уполномоченного (комиссара) по делам искусств с мечтой  (ни больше ни меньше) перевернуть искусство и из каждого желающего сделать творца. В Витебске он созвал в свою школу (затем Витебское народное художественное училище) всех маляров и подмастерьев, и к первой годовщине революции они перерисовали его летящих коров и лошадей на транспаранты. В свою школу искусств он пригласил всех знакомых свободно мыслящих художников – Казимира Малевича, Роберта Фалька, своего учителя Юделя Пэна, Мстислава Добужинского. На несколько лет захолустный Витебск  стал российской столицей авангардного искусства! Правда, поскольку наш герой был постоянно занят и позволял всем неограниченную свободу, вскоре его коллеги (прежде всего Малевич) и ученики подняли бунт против него и предписали покинуть стены школы. Это болезненная история предательства и краха высокой утопии в жизни Шагала. «Да простит их Господь!» – напишет художник. И снова… пойдет учительствовать. На сей раз в детской колонии имени III Интернационала в подмосковной Малаховке. Шагал вспоминал: «Я полюбил их. Как жадно они рисовали! Набрасывались на краски, как звери на мясо… Я не уставал восхищаться их рисунками, их вдохновенным лепетом – до тех пор, пока нам не пришлось расстаться. Но жизнь в Советской России становилась для Марка все более невыносимой – он не умел пробиваться локтями, не мог обеспечивать семье (у них с Беллой родилась дочь Ида) самое необходимое для выживания. Но главный крик его души того времени: «Все, хватит! Я свою душу хочу сохранить». К великому счастью для нас, в 1922 году Шагала с семьей выпустили за границу. Главный дарМарк Шагал – единственный в мире светский художник, чьими витражами и панно украшено столько соборов разных конфессий! Среди пятнадцати храмов – старинные синагоги, лютеранские храмы и католические костелы в Америке, Европе и Израиле. И дело не в конкретной религии, которой он придерживался (Шагал не был ни ортодоксальным иудеем, ни христианином). В «Моей жизни» он писал: «Да простит мне Господь, если в эти строки я не смог вложить всю щемящую любовь, которую питаю ко всем людям на свете». …Он умер 28 марта 1985 года 97-летним действующим художником, поднимаясь на лифте в свою мастерскую во французском Сен-Поль-де-Вансе. Гадалка в юности была права – самым естественным переходом из этого мира в другой для него стал полет.