Поэзия Бояна Перечитывая “Слово о полку Игореве”

Самым знаменитым произведением древнерусской литературы является всемирно известное “Слово о полку Игореве”, написанное, как считают, около 1185 г. в Киеве. Произведение, найденное А.И.Мусиным-Пушкиным и опубликованное им в 1800 г., произвело большое впечатление на русское общество того времени. “За нами огромная степь – и на ней возвышается единственный памятник: Песнь о полку Игореве”, – говорил А.С.Пушкин. Сомнений в подлинности произведения вначале не возникло, спорили лишь о времени написания поэмы. Первые голоса скептиков раздались после гибели оригинала в Москве в 1812 году. Возражая им, А.С.Пушкин писал: “Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в ХVIII веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? Но Карамзин не поэт. Державин? Но Державин не знал и русского языка, не только языка Песни о полку Игореве. Прочие не имели все, вместе взятые, столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства”.

Отдельные голоса скептиков были слышны и в ХХ веке (например, французский славист Андре Мазон, известный советский историк А.А.Зимин), а между тем открытие таких памятников древней письменности, как “Моление Даниила Заточника”, “Повесть об убиении Андрея Боголюбского” и др., сходство этих произведений слогом, ритмикой со “Словом о полку Игореве”, казалось, поставило точку в этих спорах. Более того, в 1852 г. была открыта “Задонщина” – это поэтическое произведение, повествующее о Куликовской битве, не просто подражает “Слову”, а создано прямо по его образцу, включая многочисленные заимствованные абзацы и выражения. Данный прием был широко распространен и в западноевропейской литературе того времени, тогда это не считалось плагиатом, достоинством была традиционность, “в силу чего позднейший литературный памятник складывался на основании предшествующего в том же литературном жанре” (академик А.С.Орлов). Так, может, и “Слово о полку Игореве” написано в подражание неизвестному нам, еще более древнему произведению русской литературы? Ведь каждый, кому доводилось читать “Слово о полку Игореве” не в современных обработках, а в оригинале, знает, как легко запутаться в “темных” местах поэмы, допускающих противоположные толкования, и как непоследовательно ведется повествование. Явственно ощущается многоязычность поэмы: “церковнославянские обороты… соседствуют с фразами живого русского языка и с отдельными словами, по-видимому, столь древними, что их смысл угадывается с трудом… Поэтические строки в “Слове” сменяются ритмизированной прозой, та в свою очередь превращается в нагромождение фраз, плохо связанных смыслом” (А. Никитин). В результате в 1916 г. академик Соболевский предложил узаконить перестановку одного фрагмента текста, а в наше время академик Рыбаков пошел еще дальше, предложив шесть перестановок и дополнение текста отрывком из другого произведения – “Повести о погибели Русской земли”, что было категорически отвергнуто, хотя и не противоречило логике и палеографическим расчетам. Наконец была выдвинута версия о том, что разнородность отдельных мест поэмы объясняется принадлежностью этих участков двум разным авторам. Например, даже неискушенный читатель может обратить внимание на то, что “Слово…” имеет два начала: первое (знаменитое “Не лепо ли ны бяшеть, братие, начяти старыми словесы…” и второе – “Почнемъ же, братие, повесть сию отъ старого Владимера до нынъшняго Игоря…”. Бросается в глаза и явное противоречие первого начала в современных переводах: сразу же после высказанного автором пожелания начать повесть не по замышлению Бояна следует беспримерный дифирамб данному поэту, которого автор явно считает выше себя по дарованию и мастерству. Обратил на это внимание в свое время и А.С.Пушкин. А между тем еще в 1945 г. вышел автореферат И.А.Поповой о значении союза “а” в древнерусском языке. Согласно этой работе (не имеющей никакого отношения к “Слову о полку Игореве”), одним из древнейших и основных значений союза “а” было соединительное: соединение с помощью “а” носило характер необязательного присоединения вроде “кроме того”, “сверх того”. В этом случае начало “Слова…” приобретает внутреннюю логику и еще больший интерес начинает вызывать личность легендарного Бояна как возможного автора произведения, которое могло оказать влияние на безымянного творца “Слова…” и даже послужить для него образцом.
Начнем с того, что в тексте “Слова…” есть прямые и недвусмысленные цитаты Бояна, это подтверждает как само существование данного автора, так и широкую известность его произведений даже через столетие после предполагаемой смерти поэта. (Из текста “Слова…” можно сделать вывод о том, что Боян был современником Всеслава Полоцкого и деда князя Игоря – Олега Святославича). При этом следует обратить внимание на то, что у автора “Слова…” и Бояна совершенно разные политические симпатии: Боян отрицательно относится к врагу всех Ярославичей Всеславу, образ которого романтически “приподнят” автором “Слова..” и, вероятно, сочувствует своему покровителю Олегу “Гориславичу”, уничижительная характеристика которого бросается в глаза любому читателю “Слова о полку Игореве”.
К бесспорным цитатам Бояна относится, например, такое порицательное высказывание о Всеславе Полоцком (прототипе былинного Волхва Всеславовича): “Ни хитрому, ни умелому, ни птице умелой суда Божьего не миновать”.
Автор же “Слова…” относился к Всеславу явно сочувственно, вспомним: “Хоть и вещая душа у него в храбром теле, но часто от бед страдал”.
Не вызывает сомнения и следующая цитата: “Тяжко голове без плеч, беда телу без головы”.
Кроме того, приводится стилизация стихов Бояна: “Не буря соколов занесла через поля широкие – стаи галок летят к Дону великому”.
Или: “Кони ржут за Сулою – звенит слава в Киеве; трубы трубят в Новгороде – стоят стяги в Путивле!”
Косвенным доказательством наличия цитат Бояна в “Слове…” может служить тот факт, что повесть рассказывает о “дедах” – Олег “Гориславич”, Владимир Мономах и т.д., и “внуках” – Святослав Киевский, Игорь Новгород-Северский, Всеволод Курский и другие, и ничего не говорит об “отцах”. Промежуток между событиями 1093 г. (гибель Ростислава в Стугне) и 80-ми годами ХII века необъясним.
Где же другие следы присутствия произведения Бояна в тексте “Слова…” и кто мог быть героем этой предполагаемой поэмы?
Прежде всего надо вспомнить, что “черное солнце” закрыло дорогу еще одному русскому князю: сыну Святослава, брату Олега “Гориславича” Роману – 1 июля 1079 г. в 4 часа 8 мин. пополудни по широте Киева проходила тень частичного солнечного затмения. Роман, который мог бы стать героем трагедии шекспировского накала, шел с союзными ему половцами на битву с узурпатором отцовского престола Всеволодом, но в сражении принять участие ему не удалось – дядя нашего героя предпочел подкупить кочевников, которые предательски убили Святославича. Вчитайтесь в следующие строки “Слова…”: “Олегово храброе гнездо Далеко залетело! Не родилось оно на обиду Ни соколу, ни кречету, Ни тебе, черный ворон, неверный половчанин!” (Переложение Жуковского).
Могут ли они относиться к дружинам Игоря и Всеволода, которые только что, в первой битве, “потоптали нечестивые полки половецкие”? А ведь автор “Слова…” прямо говорит о том, что Боян пел о “красном Романе Святославиче”.
Вызывает сомнение в “Слове…” и то, что половцы, оказывается, целых 112 лет “лелеяли месть” за хана Шарукана (разбит дружинами Владимира Мономаха, Святополка Киевского и Олега “Гориславича” в 1107 г.) – ведь за это время произошло немало событий посерьезнее локального похода двух русских князей в половецкую степь, были кровавые сражения, о которых упоминает автор “Слова…”, были и многочисленные “династические” браки между детьми русских князей и половецких ханов. Зато убийство Романа – сына грозного Святослава, который в 1060 г. победил половецкое войско, вчетверо превосходящее его дружину, вполне может объясняться местью. Не оказал ли образ Романа из поэмы Бояна влияние на образ князя Игоря?
А кто же в таком случае являлся прототипом “ярого тура Всеволода”? Здесь наиболее вероятна кандидатура Олега “Гориславича”. В самом деле, в тексте “Слова…” действуют словно два Всеволода – первый является чуть ли не инициатором похода на половцев: “Седлай же, брат, своих борзых коней, а мои-то готовы, оседланы у Курска еще раньше”, – обращается он к Игорю. Главным побудительным мотивом героя являются поиски славы, его воины “сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю славы”.
Второй же Всеволод яростно сражается потому, что ему просто нечего терять: “Какой раны, братья, побоится тот, кто забыл честь и богатство, и города Чернигова отцов золотой стол, и своей милой, желанной прекрасной Глебовны свычаи и обычаи?”
При чтении данного отрывка возникают два вопроса:
1. Почему для курского князя “отцовым золотым столом” является Чернигов, где правит его двоюродный (не родной!) брат Ярослав? 2. Из-за чего Всеволоду пришлось забыть честь, богатство и любимую жену?
Все это потерял несчастный изгнанник Олег, который в “Слове…” назван “храбрым молодым обиженным князем” (текст Бояна?) и тут же обвиняется в организации междуусобных войн на Руси (текст автора “Слова…”?). Но его же черты заметны и в образе князя Игоря. Например, вызывает удивление, что князь, который, по мнению всех летописцев, не имел особых оснований называться защитником русской земли от своих друзей-половцев, перед походом оказывается перед дилеммой: быть убитым или попасть в плен. Зато вполне понятны эти слова в устах Олега (бежавшего от братьев своего отца после убийства ими старшего Святославича – Глеба) перед битвой при Нежатиной Ниве (1078 г.) с князьями Всеволодом и Изяславом. В этом сражении погибли двоюродный брат Олега Борис и Изяслав, вспомним переложение Жуковского: “Бориса же Вячеславича слава на суд привела,
И на конскую попону положили его
За обиду Олега, храброго юного князя”.
“…Святополк после сечи взял отца своего… ко Святой Софии в Киев”.
Предчувствия насчет плена не обманули Олега: после поражения он был пленен и отправлен в Византию “козарами” (тмутороканские хазары), действовавшими явно по согласованию с Всеволодом, который был женат на внебрачной дочери византийского императора. Летопись сообщает, что, вернувшись из плена, Олег жестоко расправился со своими похитителями.
Исследователи “Слова…” давно обратили внимание, что в поэму, действие которой происходит в степях, 13 раз упоминается море. Даже если допустить, что в 6 случаях указание на море – это указание на юг, что три указания можно истолковать как поэтический образ, а один случай – как описку (Кобяк был пленен не на “луке моря”, а у Лукомля), в трех оставшихся упоминаниях море является местом действия, и не исключено, что эти участки текста заимствованы автором “Слова…” из неизвестного нам произведения Бояна. Фраза “И в море погрузиста” может быть намеком на пленение Олега “козарами” и невольное путешествие его в Византию, а отрывок – “Прысну море полунощи, идут сморци мглами…” – напоминает о бегстве Олега на родину. В самом деле, смерчи и туманы являются несовместимыми природными явлениями, тогда как “сморц” в качестве судна, выдолбленного из ствола кедра, вполне вписывается в картину тайного возвращения пленника (“Смречь” – кедр в древнерусском языке). Таким образом, бегущий из плена Олег вполне мог оказаться в “Слове…” внуком Игорем.
Непонятен также путь Игоря к “отню злату столу” (Киевскому? Черниговскому? – именно эти княжества в то время могли быть названы “золотыми столами”), претензий на который у данного второстепенного князя в то время не было (в конце жизни Игорь стал черниговским князем, но это совсем другая история). Другое дело Олег, отец которого был одним из самых сильных киевских князей после Ярослава Мудрого.
Вызывает недоумение также то, что Ярославна, оплакивая пленение мужа, ни словом не обмолвилась о своем сыне, разделившем участь отца (Олег Игоревич). В плен попал и племянник Игоря – князь Святослав Рыльский. Помните: “Темно было в третий день: два солнца померкли, и с ними два молодых месяца”.
Это обстоятельство также может служить доводом в пользу заимствования текста об Олеге из неизвестного произведения Бояна.
Так кем же был “вещий” Боян? Воображение привычно рисует седого старца с гуслями на княжеских пирах. А между тем при реставрации в Апостольском приделе Софийского собора на одном из столбов была расчищена надпись, свидетельствующая о покупке при свидетелях “княгиней Всеволодовой” земли Бояновой за 700 гривен – это стоимость годового дохода с небольшого княжества! Время совершения сделки совпадает с предполагаемыми годами жизни интересующего нас поэта. Это в корне меняет представление об общественном положении Бояна, перед нами не придворный музыкант, а как минимум член “старшей” дружины, человек, безусловно образованный и грамотный. Зато появляются интересные версии о его происхождении.
Некоторые исследователи полагают, что поэт – потомок болгарского царевича Бояна, сына царя Симеона, переселившегося на Русь после первого похода Святослава Игоревича (внука легендарного Рюрика) на Дунай, т.к. “язычество было для него милее христианства”, утвердившегося на его родине. Тот Боян, прозванный магом, получив образование в Византии, отстранился от государственных дел, посвятив себя наукам, литературе и музыке. Считалось, что он мог превращать людей в зверей и сам неоднократно превращался в волка или орла.
Согласно другим исследователям, Боян подражал скальдам, а возможно, и был им. Этого мнения придерживался, в частности, Г.Р.Державин. Аргументируют эту точку зрения следующим образом: знаменитое “древо”, по которому растекался “мысию”, т.е. белкой, Боян, отождествляют с мировым деревом Иггдрасиль скандинавской мифологии. На ветвях его, олицетворяющих “верхний мир”, мир богов, гнездится орел, символом “нижнего мира”, мира мертвых, служит волк, а белка Рататоск беспрестанно снует по дереву вверх-вниз, перенося новости. Сторонники этой точки зрения считают, что в тексте “Слова…” рассыпаны отголоски скальдической поэзии, а выражения типа “копья поют” (битва), “время бусово” (морские походы) – еще в ХVIII веке слово “буса” встречалось в значении “морское судно определенного типа”, “бусовы враны” (“вороны корабля”, т.е. воины) считают кенингами. Ведь нельзя забывать, что Ярослав Мудрый вначале княжил в Новгороде, его имя встречается в скандинавских сагах, он был женат на шведской принцессе Ингигерд, которая прибыла на Русь с многочисленной свитой, и один из сыновей его – Святослав (!), певцом которого автор “Слова…” называет Бояна, известен в сагах под скандинавским именем – Хольти Смелый. Не мог ли Святослав “унаследовать” “скандинавские” традиции семьи?
Проводником “северного” влияния на двор Святослава могла быть и его жена – немецкая графиня Ода. В окружении черниговского князя было очень много выходцев из Германии. А как известно, до принятия христианства германские и скандинавские народы поклонялись одним и тем же богам. Языческое влияние, вероятно, и у скандинавов, и у германцев того времени было не меньшим, чем на Руси: автор “Слова…”, написанного на несколько десятилетий позже, прекрасно знает Даждьбога, Хорса, но ни разу не упоминает христианских святых, не ссылается на Библию, и только в произнесенной скороговоркой в конце повести здравице в честь князей и их дружин звучит слово “христиане”. Не это ли обстоятельство, кстати, и является причиной многовекового забвения “языческой” поэмы?
В качестве курьеза можно привести и мнение известного тюрколога Л.Н.Гумилева (сына Н. Гумилева и А. Ахматовой) о том, что Боян был монгольским шаманом, послом Олега на Кавказе и Тянь-Шане, высказанное им в книге “Поиски вымышленного царства”. Данный исследователь считает “Слово…” своеобразным политическим памфлетом, написанным после нашествия на Русь войск Батухана и направленным против Александра Невского и его “предательской” соглашательской политики с Ордой.
Разумеется, ни одна из перечисленных версий не может являться основанием для исключения русского происхождения первого известного нам поэта Руси.

Примечания
1. Помните, что говорится о Всеславе: “Скакнул от них (киевлян) лютым зверем в полночь из Белгорода, объятый синей мглой…”.
Синяя мгла здесь не поэтический образ, современники князя считали, что в минуту опасности он мог, окутавшись синей мглой, исчезнуть, чтобы появиться в другом месте. (В этом отрывке говорится о том, как Всеслав, ставший благодаря восставшим киевлянам великим князем, вышел с ними против изгнанного Изяслава, но, боясь измены, бежал накануне битвы из лагеря).
2. Перед битвой с братьями отца Олег хотел закончить дело миром, но его двоюродный брат Борис заявил, что в таком случае он и его дружина вступят в сражение одни. В этих обстоятельствах Олег не мог отказаться от боя.
3. Изяслав не принимал непосредственного участия в битве и был убит ударом копья в спину, который нанес ему неизвестный всадник. Трудно сказать, чей заказ выполнял убийца, но выгоднее всех смерть Изяслава оказалась для Всеволода, ставшего великим князем.
4. “Старшая” дружина состояла из бояр данной земли, в отличие от “младшей” дружины (личной дружины князя) она не следовала за князем при переходе его из одного “стольного” города в другой, оставаясь неизменной военной силой данного княжества.
5. Традиционно выражение “время бусово” объясняют следующим образом: согласно сообщению готского историка Иордана, во второй половине IV века н.э. остроготы во главе с Амалом Винитарием вторглись в земли антов (славян) и распяли их короля Божа с сыновьями и 70 старейшинами. Впервые связал имя Божа и интересующее нас выражение О. Огоновский в 1876 г., с тех пор это толкование переходит из работы в работу и “освящено” временем. Но, во-первых, многие филологи склоняются к мнению, что Бож – это не имя собственное, а искаженное славянское “вождь”, а во-вторых, странно, что готские девы поют время чужого для них короля, а не того же Амала Винитария. В самом деле, в памяти древних германцев осталось имя Арминия, а не римского полководца Квинтилия Вара, разбитого им. Да и в русских былинах “поется” время Ильи Муромца и Добрыни Никитича, а не Калина-царя или Змея Горыныча.
6. Кенинг – скандинавские сочинители (скальды) – считали, что стихи должны не просто рассказывать слушателям о событиях, которые и так им известны, но скрывать их смысл особыми оборотами – “кенингами”, делая простой факт предметом поэзии. Например, “ведьма щита” – секира, “вьюга секиры” – битва и т.д.
7. Л.Н.Гумилев считает такую политику Александра Невского совершенно естественной. Он вообще с большой симпатией относился ко всем кочевникам, и монголам в том числе. С его точки зрения, татаро-монгольское иго – миф, придуманный позднейшими историками, в то время как на самом деле имело место взаимовыгодное сотрудничество Руси с Ордой, направленное против католической экспансии с Запада. При всей спорности его позиции Гумилева нельзя ставить в один ряд с московскими математиками А.Т.Фоменко и Г.В.Носовским, утверждающими, например, что Куликово поле находится на территории современной Москвы. Эти абсурдные измышления почему-то в последнее время усиленно пропагандируются средствами массовой информации.

Валерий РЫЖОВ
пос. Ферзиково,
Калужская область