Поэтика самой истины

Александра Чанцева интересует неудача как разновидность честности

Огромный том, в который литературовед-японист, критик, прозаик, эссеист-культуролог (ни одна из этих категорий не описывает автора исчерпывающе – и все эти его облики в книге постоянно между собой взаимодействуют) Александр Чанцев собрал свои тексты о литературе и пограничных с нею искусствах за последние (всего-то) пять лет, может, еще и не все. Это третий сборник его критических работ после «Литературы 2.0» («НЛО», 2011) и куда более масштабной книжищи «Когда рыбы встречают птиц» («Алетейя», 2015), вместившей также интервью и тексты о кино и музыке. Широта обзора нарастает: кроме русских и переводных книг и текстов в «Ижицах» рецензируются издания «На языках» (за все наречия представительствует английский, единственное исключение – японский, обсуждаемого здесь Мисиму Чанцев читает в подлиннике); есть и раздел о музыке, а два диалогических раздела – «Беседы» и «Ответы» – включают не только те интервью, что Чанцев брал у других авторов, но и те, что давал он сам. Раздела о кино нет, но как составная часть авторского взгляда оно присутствует неизменно.

На сей раз Чанцев отчасти явил миру свою японоведческую сторону – сюда вошли эссе о Японии глазами Ивана Гончарова во «Фрегате «Паллада», о Харуки Мураками и его восприятии за пределами страны к семидесятилетию писателя («С днем рождения, сэнсэй! Живите долго, пишите меньше!»), рецензия на «Мангу Хокусая» наставника автора в японистике Евгения Штейнера, исследование о рецепции эстетики Томаса Манна в творчестве Юкио Мисимы; отчасти к этому тематическому кругу можно отнести и «Тайные виды на гору Фудзи» Виктора Пелевина… в целом, как видим, не очень много. Япония и японистика для автора, во многом ими сформированного, не столько предмет анализа, сколько форма взгляда, резервуар ассоциативного материала, привлекаемого им к рассмотрению предметов, от Японии по преимуществу далеких.

Чанцев подчеркнуто неакадемичен – по крайней мере, в текстах, собранных сюда. Многоликий автор оборачивается к читателю и культуре ликом вольного эссеиста, противящегося систематичности. Вольность сказывается и в нежестком распределении текстов по разделам: первая же книга раздела «Переводное» – учебник «История Японии», созданный коллективом явно отечественных авторов; здесь и исследование о «Манге Хокусая», вряд ли писанное Е.Штейнером по-японски; в составе новомирской «Книжной полки» 2016 года, действительно по преимуществу переводной, – и книга о фильме Годара по материалам дискусии на философском факультете МГУ, и размышления Сергея Хоружего о джойсовском «Улиссе» «в русском зеркале», и, хотя изданная в Нью-Йорке, но, несомненно, русская книга Андрея Лебедева, и не менее русскоязычный «Две тысячи тринадцатый год» Владимира Мартынова (не хотелось делить «Полку» как смысловое целое?). К «Отечественному» причислены книги русскоязычных израильтян (Ирина Врубель-Голубкина, Дмитрий Дейч), русскоязычных же украинца (Александр Гадоль) и канадца (Борис Клетинич), и давнего германского жителя Бориса Гройса – но это как раз понятно: отечество наше – русский язык, да еще общее советское прошлое. В раздел «Музыка» по каким-то соображениям попадает исторический роман Олега Нестерова «Небесный Стокгольм», а «Средняя Азия в Средние века» Павла Зальцмана оказывается предметом перечитывания, хотя роман (пусть написанный давно) в 2018‑м был издан и прочитан впервые.

Возможно, так заявлено отношение к правилам вообще; возможно, дело в распирающей рамки всеохватности авторского взгляда, внимательного к пересечениям границ и сходствам несходного (для Чанцева обычное дело прочитывать, скажем, Мураками не только через его коллегу-писателя Уэльбека, но и через певца Джо Кокера, а «Мастера и Маргариту» – через «Jesus Christ Superstar»). По типу и размаху внимания он из самых многообъемлющих критиков в нашей культуре (от слова «универсальность» удерживает лишь то, что он не пишет о поэзии, но, возможно, есть исключения). Однако персональной, избирательной энциклопедичностью тип его видения назвать можно. Понятно даже, энциклопедию чего именно пишет Чанцев своими сборниками.

Сфера интересов Чанцева-критика кажется едва обозримой, но приоритеты очевидны. Среди рецензируемого заметно преобладают дневники, биографии и автобиографии, письма, травелоги, эссеистика, нон-фикшен от учебников до монографий; особенно же – тексты (и авторы), бегущие определений: трансжанровые, межжанровые, многожанровые. Но и это не главное: у Чанцева явно есть внятная программа персональных исследований культурного поля, не важно, сформулирована ли она открыто (похоже, нет, но понятно и это: как и было сказано, автор избегает рамок и замкнутых конструкций).

Более всего интересен ему определенный человеческий тип (скорее континуум типов), определенные типы судеб. Фигуры проблематичные, спорные, катастрофические. Непопулярные, ломающие ожидания (Эрнст Юнгер, Готфрид Бенн). Травматичные для социума и самих себя (Юкио Мисима, Эмиль Мишель Чоран, чей «труп <…> до сих пор возят лицом по песку под когда-то нацистскими сапогами»). Люди разлада.

Эксцентрики (Александр Бренер), одиночки, нарушители границ, преступатели запретов, разбиватели конвенций. Нет, не бунтари – сложнее: проблематизаторы. Разведыватели нехоженых, неочевидных путей. Он говорит прежде всего об их личностях, личностном стиле (литературный – лишь его следствие). Об эстетике, растущей из этики напрямую.

Его настойчиво занимают рассматриваемые на разных материалах смыслы неудачи, поражения (на которое герои предпочитаемых им типов обыкновенно прямо-таки нарываются) – не культурного, глубже: транскультурного, человеческого.

Но и неудача со всеми ее обертонами – изгнания, смерти, забвения – интересна Чанцеву не сама по себе. Даже не как разновидность честности, хотя и это тоже. Его герои платят ею за возможность видеть истину, недоступную и неудобную конвенциональному взгляду. Этика поражения оказывается поэтикой самой истины.

Александр Чанцев. Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка. – СПб. : Алетейя, 2020. – 724 с.