На чтение: ≈ 19 мин.История образования, история школы – далеко не всегда необходимая лишь профессионалам «наука о прошлом». Гораздо чаще она говорит нам о настоящем, о том, что и почему «само собой» живет сегодня. Имя Арона Борисовича Залкинда не появлялось на страницах нашей газеты почти 70 лет, но его разгромленные в 1936-м теории не умерли вместе с ним. Они невидимо существуют вокруг нас. И лучше бы нам понимать это.
Галкин, Малкин, Палкин, Чалкин…
Имя пятого музыканта из странного оркестра, мимоходом упомянутого в похождениях Остапа Бендера, сейчас почти никому ничего не скажет. В 20-е же годы намек на сексологическое теоретизирование одного из столпов советской педологии, волею Ильфа и Петрова играющего на кружке Эсмарха, был более чем прозрачен. С годами сатирические романы обрастают многостраничными комментариями. Нынешнему их читателю нужно объяснять уже не только пресловутую кружку, но и саму педологию. Что же это такое?
Автоматический ответ: «наука о ребенке» – только сбивает. Почему это слово, возникшее еще в конце XIX века в США и Англии, до сих пор означает там не какую-то конкретную научную дисциплину, а лишь область знания, в которой сосредоточена добытая самыми разными способами информация о человеческом детстве? Почему, утвердившись в России в 1904-1908 годах стараниями профессоров Нечаева и Румянцева, советская (да и современная) педология почти нигде не ссылается на своих фактических местных основателей? Почему беспрецедентный расцвет «советской педологии как науки» практически совпадает с нэповским периодом истории СССР, а ее спад начинается задолго до разгромного постановления ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе Наркомпросов» от 4 июля 1936 года? Чем именно вызвано само это печально знаменитое постановление, похоронившее, кстати сказать, не только педологов, но и многих из их идейных противников? Почему хрущевская оттепель, вернувшая право на жизнь и генетике, и кибернетике, и многим модернистским течениям в культуре, не сочла нужным реабилитировать педологию, даже переиздав базовые труды ее приверженцев? Почему, наконец, поднятая на щит в начале 1990-х Асмоловым и Днепровым «новая» российская педология, несмотря на весьма агрессивную рекламную кампанию, так и не сумела завоевать умы и сердца российского образовательного сообщества и ныне занимает весьма скромное место в деятельности РАО и профильного министерства? Почему ее так и не попытались вернуть в школы и вузы?
Рассказ об Ароне Залкинде на фоне этих вопросов выглядит не слишком масштабно. Но что-то же заставило советскую школу напрочь вычеркнуть этого человека из своего прошлого. Для других крупных педологов, в конце концов нашлась «легальная» ниша: Блонского приняла в свое лоно социальная педагогика, Выготского – детская психология, Занкова – дидактика. Все они, так или иначе «устроились» в образовании. А Залкинд не смог. Так что, наверное, стоит приподнять завесу молчания над главным идеологом и теоретиком советской педологии, над тем, кто пережил крушение своего дела лишь на 12 дней.
Душа на свалке
« – Недостаточно изменить структуру личности. Важнее овладеть ею!..
Многотысячная армия рядовых строителей новой школы и революционной смены вправе ждать от съезда конкретных и деловых указаний по всем вопросам. И съезд их дает!..
– Раньше была душа, и все поведение личности объяснялось ею. Теперь души нет!
Аудитория сотрясается со смеху. Никто не жалеет о пропавшей душе. Смеются только. Высшая конструкция личности кроется в рефлексологии и физиологии».
Во 2-м номере за 1928 год «Учительская газета» поместила подробный отчет о I Всесоюзном съезде педологов, проходившем в Москве с 28 декабря 1927 года по 6 января 1928-го. Съезду была поручена «ответственнейшая задача – быть акушером и обеспечить правильные и легкие роды подлинной марксистской педологии». Событие явно выходило за рамки чисто научного или ведомственного мероприятия. В стены МГУ-2 (ныне главный корпус Московского государственного педуниверситета) съехалось более 2000 человек. В почетный президиум вошли не только Луначарский, Крупская, нарком здравоохранения Семашко и нарком просвещения Украины Скрыпник, но и «любимец партии» Николай Бухарин, крупнейшие идеологи «марксистской науки» Деборин и Покровский, психофизиологи мирового уровня Павлов и Бехтерев (посмертно). Работу съезда широко освещали в «Правде» и «Известиях». Охрана заседаний, на которые можно было попасть лишь по спецпропускам, была доверена ОГПУ.
За неделю работы съезда с докладами и в прениях выступили около 400 человек. Многие сообщения действительно касались научной проблематики. Но основная дискуссия на съезде развернулась вокруг чисто идеологических, политических проблем образования и воспитания.
Впрочем, началась эта дискуссия задолго до съезда. «Биологическая природа ребенка возделываема! – вот, собственно, о чем говорили с большим и нужным оптимизмом. Биологический фонд – вовсе не каменная стена, о которую зачастую должны неминуемо разбиваться наши усилия по организации человеческого поведения в определенном классовом направлении», – сообщал в 16-м номере «УГ» от 16 апреля 1927 года о работе Всероссийского педологического совещания Н. Нестюк. И хотя проведение совещания, а позднее подготовка съезда были официально поручены ученику Павлова и Бехтерева Петру Блонскому, на них буквально солировал его идеологический и научный оппонент Арон Залкинд.
«Марксизм четко позволяет судить о пределах наших прав на вмешательство в детскую жизнь. Пределы же эти, как показывает опыт нескольких лет педагогической работы в СССР, представляются неизмеримо более обширными, чем это чудится нашим противникам… Мы смело поставили опыты коллективистического воспитания в яслях и получили результаты, нимало не похожие на описанные противниками, притом с сугубой пользой для детского здоровья и общего развития. Так же обстояло с фантастически-идеалистической установкой детства, с «любовью» детей к мистическим сказкам и прочей антиматериалистической чепухе… Мы легко сломали рамки подобных «стандартов».
За этими фразами из съездовского доклада Залкинда «Педология в СССР», продолжавшегося 2 часа, не только вера в успех «научно обоснованных» опытов (сложившаяся, впрочем, еще в XVIII веке, в эпоху Просвещения), но и уверенность в своем праве проводить подобные опыты, несмотря ни на что. Биогенетическая педологическая школа Блонского ставила для них хотя бы биологические, «естественные» границы. Социогенетист Залкинд брался, создав соответствующую «общественную среду», «овладеть» развитием любого человека, воспитать или сломать в нем любой условный рефлекс и даже инстинкт. Например, сексуальный.
Тело в работе
Принадлежащие перу Залкинда «двенадцать половых заповедей революционного пролетариата», разумеется, не могли быть напечатаны в «УГ». Все-таки ее материалы предназначались для «сочувствующих низовых кадров», в основном сельских. Книга же Залкинда «Революция и молодежь», вышедшая в 1924 году, была предназначена для самой «передовой прослойки» советского общества, для его будущей элиты. Однако влияние собранных в ней идей подспудно ощущается до сих пор. Чего стоят, к примеру, такие строки: «Пролетариат имеет все основания для того, чтобы вмешаться в хаотическое развертывание половой жизни современного человека. Находясь сейчас в стадии первоначального социалистического накопления, в периоде предсоциалистической, переходной, героической нищеты, рабочий класс должен быть чрезвычайно расчетлив в использовании своей энергии, должен быть бережлив, даже скуп, если дело касается сбережения сил во имя увеличения боевого фонда. Поэтому он не будет разрешать себе ту безудержную утечку энергетического богатства, которая характеризует половую жизнь современного буржуазного общества, с его ранней возбужденностью и разнузданностью половых проявлений, с его раздроблением, распылением полового чувства, с его ненасытной раздражительностью и возбужденной слабостью, с его бешеным метанием между эротикой и чувственностью, с его грубым вмешательством половых отношений в интимные внутриклассовые связи».
Намерение, в общем-то, благое: найти адекватную революционную замену библейской заповеди «не прелюбодействуй», удержать разбушевавшуюся в коллонтаевском «стакане воды» стихию. Однако резонные, апеллирующие не только к «пролетарской сознательности», но и к здравому смыслу, к многовековому опыту человечества положения Залкинд пытается доказать, приводя самые странные, если не сказать чудовищные аргументы.
Например, IV «заповедь»: «Половой акт должен быть лишь конечным звеном в цепи глубоких и сложных переживаний, связывающих в данный момент любящих, – доказывается следующим образом: К нему должно «не просто тянуть»: преддверием к нему должно быть обострившееся чувство всесторонней близости, глубокой идейной, моральной спайки, сложного, глубокого взаимного пропитывания, физиологическим завершением которого лишь и может явиться половой акт. Социальное, классовое впереди животного, а не наоборот».
А вот еще: «Класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов. Половое должно во всем подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая». Глупо? Вовсе нет. Скорее, страшно. Хотя вполне объяснимо. Ведь если «новому человеку» изначально отказывают в праве на собственную душу, то его тело и подавно нельзя считать «частной собственностью».
Читая сексологические творения Залкинда, важно не слишком спорить с автором. Его очевидная неправота совсем необязательно доказывает правоту его прежних и нынешних «классовых противников» типа Вильгельма Райха или Игоря Кона. Если тело и душу нельзя «обобществить», из этого еще не следует, что их нужно «приватизировать». Проблема, на самом деле, в том, целесообразно ли вообще использовать в оценке человеческих (в том числе и сексуальных) взаимоотношений «целесообразный подход»? Рационально ли их «рационализировать»? Тем более с детства.
Конец утопии?
В 1928 году нарком просвещения Анатолий Луначарский констатировал, что на глазах у всего мира в СССР родилась и «закреплена в правах научно-общественного гражданства советская педология… Наше правительство дает неограниченные возможности развития научной мысли. А в прославленной Америке все еще о душе спорят!». Прошло всего 8 лет, и «наше правительство» оказалось не таким уж заинтересованым не только в успехах, но и в самом существовании педологии. Что же случилось?
Вместо того, чтобы лишний раз цитировать пышущее ненавистью, но мало что объясняющее постановление ЦК «О педологических извращениях…», целиком опубликованное в 92-м номере «За коммунистическое просвещение» от 4 июля 1936 года, стоит прислушаться к оценке развития СССР, данной в том же году видным философом-эмигрантом Георгием Федотовым. «Огромные глыбы, давившие Россию семнадцать лет своей тяжестью, подтаяли и рушатся одна за другой, – пишет он. – Это настоящая контрреволюция, проводимая сверху. Так как она не затрагивает основ ни политического, ни социального строя, ее можно назвать бытовой контрреволюцией. Бытовой и вместе с тем духовной, идеологической… Школа дисциплинировалась и подтянулась. Строится, правда очень элементарное, но уже нравственное воспитание. Порядок, аккуратность, выполнение долга, уважение к старшим. Нового в этом мало. Зато много того, что еще недавно клеймилось как буржуазное. Человек уже имеет некоторый малый круг, пока еще плохо очерченный, своей жизни, своей этики: дружбы, любви, семьи. И тот коллектив, которому призвана служить личность, уже не узкий круг рабочего класса – или даже партии, а нации, родины, отечества, которые объявлены священными… Пушкин, Толстой – пусть вместе с Горьким – становятся воспитателями народа. В удушенную рационализмом, технически ориентированную душу вторгаются влияния и образы иного мира, полнозвучного и всечеловечного, со всем богатством этических и даже религиозных эмоций».
«Раньше власть не только не заботилась о поддержании авторитета «старших», в частности – отца с матерью, но наоборот, стремилась как можно больше отделить детей от семьи, чтобы оградить их от традиционного косного быта. Этот метод подразумевал потрясение родительского авторитета в самих его основах. Ныне и в этой немаловажной области произошел крутой поворот… Забота об авторитете старших привела уже к изменению политики в отношении религии. Штурм небес, как и штурм семьи, приостановлен», – с грустью пишет о том же все в том же 1936 году профессиональный революционер (и тоже эмигрант!) Лев Троцкий.
Наступала новая эпоха, и уже не было места Залкинду, можем добавить мы. Он, конечно, пытался «покаяться». Статья «Мои ошибки» появилась на третьей полосе «ЗКП» уже 18 июля. «…Гнев партии и всей советской общественности по адресу принесшего вред – законный, воспитывающий, но не обидный гнев. Этот гнев заставляет острее мыслить, яснее чувствовать свою ответственность, этот гнев не пугает, не разоружает, но организует на упорную и радостную борьбу за бесповоротную ликвидацию ошибок…»
На четвертой полосе был некролог. Залкинду в последний раз «повезло». Коллеги успели легально оплакать его в официальном печатном органе, как «заблуждающегося, но всегда преданного партии товарища». Оплакать и забыть навсегда. Не осталось даже хорошей фотографии.
И все-таки зачем нам, живущим уже в следующем столетии, вспоминать о Залкинде и его диких по нынешним временам идеях? Хотя бы для того, чтобы понять: эти идеи не всегда и не всем казались дикими. Можно легко предположить, что нас и сегодня соблазняют поучаствовать в еще более безумных проектах. «Личностно-ориентированное сексуальное воспитание с использованием новейших развивающих методов» может оказаться не менее тоталитарным, чем залкиндовский коллективизм. Социализм советского типа рухнул, но коммунистическая утопия уже находит себе новые воплощения. Экологическая цивилизация, постиндустриальное общество, глобализм, антиглобализм… Нужно только тщательнее вспоминать, внимательнее слушать и вдумчивее смотреть вокруг.
Выбор читателей
Комментарии