По гамбургскому счету Можно ли преподавать литературу, обманывая себя и не видя того, что есть на самом деле?

На экзамене 1998 года одна из моих учениц написала сочинение об “Одном дне Ивана Денисовича”. Произведение для разбора на экзамене можно было выбрать самому, а рассказ Солженицына незадолго до того мы обстоятельно проанализировали и даже писали по нему сочинение. В конце экзаменационного сочинения была сделана приписка: “Я не хочу кривить душой и писать в своем последнем сочинении неправду. Поэтому я напишу честно, что произведение мне не понравилось. В рассказе “Один день Ивана Денисовича” показано то, что было в лагерях послевоенного времени. Но кому из молодых людей интересно узнать, что там было. Когда я читала этот рассказ, то не зачитывалась, а читала, потому что надо было читать”.

Молодой Виктор Шкловский применил к литературе понятие “гамбургский счет”. Немецкие борцы, которые, выступая перед зрителями в цирке, каждый раз договаривались между собой, кто и как победит, собирались один раз в году в Гамбурге без зрителей, без посторонних, чтобы в честных схватках выяснить, кто из них на самом деле чего стоит.
Сочинение моей ученицы действительно было написано на “четыре”, написано самостоятельно, и она честно получила свою четверку по литературе в аттестате. Ну а если судить по гамбургскому счету?
Можно ли преподавать литературу, обманывая себя и не видя того, что есть на самом деле? Ведь только зная то, что происходит на самом деле, можно пытаться найти пути к тому, что должно быть. При этом особо хочу подчеркнуть, что речь идет о всех наших учениках и о каждом из них в отдельности.
Все статьи, написанные учителями и специалистами по методике преподавания литературы в школе, как мне кажется, можно разбить на три группы.
В одних предлагается истолкование произведения, зачастую его новое прочтение. И нередко это интересные статьи. И такое, как его иногда называют, школьное литературоведение имеет все права на жизнь. Однако в такого рода статьях вопрос о том, как донести это пусть нетрадиционное истолкование до учащихся, да и нужно ли именно в таком объеме его до них доносить, даже не ставится. Да это и не входит в их задачу исходно.
В других содержатся методические рекомендации – вопросы, задания, говорится об их последовательности. Но и здесь мы так и не узнаем, как отвечают ученики на эти вопросы, что вызывает у них затруднение. Это методика без обратной связи, а потому по большому счету и не методика.
Наконец, в части статей приводятся примеры ученических сочинений и ответов. В подавляющем большинстве случаев удачных ответов и хороших сочинений. Ну а что усвоили, поняли, почувствовали все остальные? Все ли в классе так знают и понимают, как те, чьи ответы приведены?
Есть тут и еще одно обстоятельство. Когда я начал читать методическую литературу, придя после института в школу, у меня опускались руки (о том же мне много раз потом рассказывали учителя): у авторов методик все и всегда получалось, у меня – нет. До сих пор за редчайшим исключением методисты и учителя не рассказывают об ошибках, заблуждениях, неудачах, промахах, поражениях. А ведь без них нет никакой работы в школе. К тому же их анализ не менее поучителен, чем победные рапорты.
Как мне кажется, основным методом многих и многих методических сочинений до сир пор является метод социалистического реализма с его стремлением говорить не о действительно сущем, а выдавать должное, желаемое, идеальное как бы за реальное.
Нам жизненно нужна реалистическая методика с обратной связью. А обратная связь не может быть выборочной, неполной, деформированной и уж тем более (а ведь бывает и такое) фальсифицированной.
Конечно, знание по гамбургскому счету часто бывает горьким знанием. Но еще в Екклесиасте сказано: “…во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь”.
Вот проверил я написанные в сентябре 2000 года домашние сочинения четырех моих одиннадцатых классов на тему “Что меня волнует в русской классической литературе и что оставляет равнодушным”. Сто одиннадцать сочинений (еще пять человек были больны).
Во-первых, совершенно по-другому узнаешь многих своих учеников. Вот, скажем, размышления одиннадцатиклассницы об “Анне Карениной”. Неожиданно и то, что она, оказывается, “Анну Каренину” читала (отмечу, кстати, что только 7 человек (6%) писали о произведениях, не входящих в школьную программу), и то, какими оказались ее симпатии и антипатии: “Анна была очень смелой женщиной, которая позволяла себе жить согласно своим чувствам, идя наперекор общественному мнению. Она не смогла смириться со злом и ложью окружающего мира. Конечно, я ей сочувствую, но ее женская судьба не затрагивает меня глубоко. Меня увлекает судьба Левина. Левин живет в тесном общении с природой. Он добр, честен и в чем-то наивен. Он одержим мечтой о новых отношениях помещика и крестьянина и даже сам тянется к физическому крестьянскому труду. Приятно читать о его искренних чувствах и его любви к Кити, о внутренней борьбе, о смирении и в то же время решительности. Левин мне в чем-то созвучен”. Вот уж не ожидал. Но это отрадные впечатления.
Только 13 человек (12%) сказали, что их волнует поэзия. И 9 (8%) написали о том, что в русской классической литературе их абсолютно все оставляет равнодушным. Среди них двое закончили десятый класс с четверками по литературе: “Мне, честно говоря, глубоко все равно, что творилось в душе Андрея Болконского, но читать надо, так как будут спрашивать; во-первых, это элементарное самоуважение, а во-вторых, получишь два шара, ты ничего не стоишь, ты, а не кто-то другой”.
Да и к писателям отношение разное. “Гроза” Островского выигрывает со счетом 10:5, а “Бесприданница” – 8:0. Об “Отцах и детях” упоминают 25 человек, двадцати трем из них роман понравился.
Больше всего упоминали роман Достоевского “Преступление и наказание” – 57. Причем “за” – 48, “против” – 9. “Самое интересное произведение, которое я прочитал за последнее время, называется “Преступление и наказание”. “Самым лучшим произведением в русской литературе я считаю роман Федора Михайловича Достоевского “Преступление и наказание”. “Пожалуй, единственное произведение в прошлом году сильно затронуло мою душу. Это “Преступление и наказание”.
С одной стороны: “Для меня более близки авторы, которые делают акцент на внутреннем мире героя, на его чувствах, переживаниях. Первое глубокое рассуждение о самом себе я встретила у лермонтовского Печорина, потом Достоевский, который поразил меня описанием жестокости жизни, такой, какова она есть на самом деле. Для меня самое главное в Достоевском то, что он описывает страдания именно мыслящего человека, живущего разумом, – Раскольникова. Его трагедия была в том, что он слишком о многом спрашивал самого себя, во всем пытался разобраться сам, потому что общепринятые ответы его не удовлетворяли. Для меня всегда одной из самых главных тем была тема человека и Бога. У Достоевского герой находит спасение в любви и вере. Вера дает ответы на самые мучительные вопросы для человека: о начале жизни, о смысле жизни, о смерти. Вера объясняет все в нашей жизни, наверное, человек, который действительно к ней пришел, счастлив”. Кстати, я впервые столкнулся с таким подходом к “Преступлению и наказанию”, хотя сочинение на эту тему провожу больше четверти века.
А с другой стороны: “Моя неприязнь к Раскольникову заключается в том, что он настоящий бездельник, совершенно не работает, и мне гораздо ближе и понятнее Лужин и Алена Ивановна, так как они чем-то заняты и зарабатывают неплохие деньги”.
Впервые в моей жизни Лев Толстой и его роман “Война и мир” проиграли 16:18 – растянуто, много описаний, много про войну. С одной стороны, “Толстой сумел показать путь нравственных преображений в жизни Андрея Болконского и Пьера Безухова, которые стремились найти свой идеал. Для меня также очень важно иметь в жизни “точку отсчета”, какой-то светлый ориентир, на который можно равняться. Поэтому я смогла понять героев “Войны и мира”. И вместе с тем: “На кой черт мне сдались духовные искания Андрея Болконского и Пьера Безухова, когда у меня своих проблем хватает”. “Мне не интересно читать “Войну и мир”, потому что я не верю в настоящую любовь, где чувства взаимны с обеих сторон. Не существует настоящей любви без обмана, зла, ненависти. Не существует мужчин, которые бы хоть одну женщину любили больше себя, нет ни одного мужа, который не хотел бы изменить своей жене”.
А вот Чехов выиграл почти всухую 23:1 (все прошлые годы на месте этой единицы были нули).
Вот с такими итогами на сорок девятом году работы в школе подошел я к началу третьего тысячелетия.
Но то ли еще будет, когда всю русскую литературу ХIХ века запихнут в программу десятого класса и когда, согласно опубликованному в “УГ” проекту новой двенадцатилетней школы, сократят время на изучение литературы.
А ведь не только “служенье муз не терпит суеты”, но и общение с музами тоже.
Что же касается всех общепринятых официальных показателей, насчет там успеваемости, “обученности”, итогов школьных экзаменов и итогов вступительных экзаменов в вуз, то с этим вроде бы у меня более или менее все в порядке. А вот по гамбургскому счету…

Лев АЙЗЕРМАН,
школа N 303
Москва