ПЛОЩАДКА

Александр ДЕМАХИН окончил Литературный институт имени Горького (отделение драматургии, семинар проф. И.Л.Вишневской). Сейчас студент 3-го курса режиссерского факультета РУТИ-ГИТИС (мастерская проф. С.В.Женовача).Драматург, автор пьес «Бабий дом», «Иванов. Хлороформ», «Между калитками», «Утро», «Ночь для мальчиков» и других. Лауреат Первой премии Всероссийского конкурса драматургии «Действующие лица» в 2003 году. Лауреат молодежной поощрительной премии за достижения в области искусства «Триумф» 2005 года.Но самое интересное, Саша еще и учитель мировой художественной культуры родной Сергиево-Посадской гимназии имени И.Б. Ольбинского. И какой учитель – недавно он стал победителем конкурса «Учитель года Подмосковья-2011», а в этом году участвует в финале «Учителя года России».

– А что вы пьете обычно?– Не очень люблю пиво и красное вино. А остальное – так, одинаково примерно, – выдаю я заранее готовый ответ. – Не сказать, чтобы я от этого получал какое-то особенное удовольствие…Зачем я об этом говорю сейчас? Зачем я говорю об этом мальчишке на полторы головы выше меня, стоящему напротив в холле с полом из белого мрамора? Мальчишка смотрит на меня сверху вниз и ухмыляется и сейчас развернется спиной и исчезнет – а я что, пытаюсь его удержать? Зачем?Я помню, как в первый раз пил водку. Мне тогда было на два года больше, чем тебе. Да-да, как ни смешно, я был уже в одиннадцатом, представляешь, мальчишка? Было что-то вроде поздней осени. И мой тогдашний единственный друг – такой же раздолбай с последней парты, как и ты, – и вот, понимаешь, восемь лет это было назад, а я оборачиваюсь и не вижу, чтобы в чем-то хоть стал другим, – мой друг, который сейчас настолько худой, насколько уже не бывает, он в магазине покупал маленькую бутылочку, и пластмассовые стаканчики, и батон хлеба. И шли мы с ним на последний этаж дома, где этажом ниже жила девушка, которая тогда была его девушкой и о которой он сейчас иногда, вскользь как бы, спрашивает у меня – что она там, как, а она о нем не спрашивает никогда… И была у него гитара, и что-то он там тренькал на последнем нашем с ним этаже, и мы, мальчишка, сочиняли какие-то слова на чужой лестничной площадке. И открывал он эту бутылочку, и разливал по стаканам, и заранее держал для меня наготове отломанную горбушку белого. И было в нем столько любви и столько нежности… А обстоятельства этих чувств – да, вот такие были обстоятельства… И тогда же, я помню, он мне сказал: «Ты острых впечатлений жизненных почти не испытывал, но мне кажется, тебе это и не нужно – ты и без этого понимаешь». И вот в этом он был неправ, мой тогда еще не такой исхудавший друг.И вот стою я напротив тебя в холле с полом из белого мрамора – твой бывший и, может быть, будущий классный руководитель, а пока, слава богу, никто, просто мальчик с курткой другого – серого – цвета. Да и куртка моя наверху, в шкафу учительской висит, а не как твоя, на тебе. И девчонки наши – пятнадцатилетние девчонки, твои одноклассницы, мои бывшие и, может быть, будущие ученицы – тоже в куртках толпятся вокруг нас с тобою. Ну и все, и сейчас ты ударишь по моей руке, и все тогда. И я кидаю карту из рукава – сколько выигрываю, тридцать секунд?– Как у вас там, хорошо на семнадцатом этаже? – Карта легла, ты помедлил, удивившись, что я знаю. – Мне же там до вас два шага, я вас сквозь стены чувствую.– Так вы заходите, когда почувствуете. Будем ждать.Ударили по рукам, улыбнулись. Может быть, даже сорок секунд…Микрорайон, в котором я живу, построен на месте старого кладбища. Помню из детства: перекопанная земля и обломки плит – или это мне кажется, что помню… И наши пять краснокирпичных пятиэтажек компактно стоят на самом краю поселка, а сразу за ними начинается огромный болотистый овраг, посередине которого течет совсем обмелевшая и запаршивевшая речка: летом на краю оврага старушки из пятиэтажек выращивают картошку, а зимой через него пролегает трасса лыжников из микрорайонной средней школы. А на площадке между домами и оврагом было футбольное поле. Не стану врать, что, когда был маленьким, проводил там летние дни напролет. Может, и играл пару раз. Плохо играл. Но что точно было – летними вечерами, когда темнота проникает в свет еле заметными крупинками, шел мальчик в футболке и шортах по тропинке за своими домами – так он гулял один, кругами по поселку – и останавливался, и смотрел вниз, на поле, где гоняли мяч пацаны. И мог так стоять десять минут, пятнадцать, полчаса – поближе к кустам, чтобы не особенно его было видно, – и смотреть за играющими вместе пацанами. А потом шел по своему кругу (с чувством почти что счастья) дальше. А однажды на его тропинку залетел мяч. И как он хотел послать им его что есть силы – чтобы летел мяч в вечернем воздухе по красивой такой дуге… А получилось, конечно, не так… И вот эта тропинка, и это поле с пацанами – это и есть его детство, и тоже – разве что-то изменилось с тех пор?.. А в тот самый год, когда он впервые пил водку и когда был на два года старше тебя, в земляную глину, еще недавно бывшую футбольным полем, начали вбивать сваи… Теперь на этом месте стоят три семнадцатиэтажки. И в одной из них живет твоя, мальчишка, пятнадцатилетняя одноклассница. И на семнадцатом, на последнем, этаже, где никто не живет, вы собираетесь… А там, понимаешь, там было футбольное поле и на шестнадцать этажей выше был воздух, только воздух, понимаешь, и он, если и смотрел туда, то только на мгновение, отвлекшись от пацанской игры. И вот в этом самом месте, где был только воздух, – там, на семнадцатом этаже… Знаешь, когда в глину вбивали сваи, это будто бы уничтожали: то поле, тех пацанов и возможность, проходя мимо, остановиться. А ради чего? И больно было, и непонятно, зачем. А не было бы тех ударов – и вас там сейчас, вас вместе, не было бы. И теперь – теперь я стою на своей тропинке у кустов и вижу, я вижу: вот поле и вот они, гоняющие мяч пацаны, поднимаю взгляд, а над полем, в воздухе – здесь, сейчас, одновременно – парите вы…Белый мраморный холл, и я один посреди него. Подняться сейчас наверх, надеть свою серую куртку и отправиться на семнадцатый этаж. А что – двадцать минут по снегу вдоль дороги, и вот – крыльцо, подъездная дверь, лифт, лестничный пролет… И, конечно, никого здесь нет. Хотя бы окурок какой-нибудь валялся… Я расстегиваю ворот куртки, ухмыляюсь и сажусь на пол, прислоняясь к холодной стене. Черт его знает, как они здесь – наверное, так же как и все всегда, пока есть последние этажи… Надо бы идти отсюда, два шага же всего. А глаза сами закрываются…Я наконец поднимаюсь по лестнице из белого холла. На лестнице темно. Ерунда все это. У меня одна жизнь, здесь, на этой лестнице, у тебя, Женька в светлой куртке, другая, и третья – у моего худого Илюхи. А если где мы и окажемся вместе – так это в воздухе, высоко-высоко над землей, и будем смеясь пасовать там друг другу футбольный мяч…