Площадь искусств

Гость “УГ”

Расул ГАМЗАТОВ:

Без русского языка я как без крыльев

Есть лица, узнаваемые хотя бы… по многочисленным дружеским шаржам. Сколько раз вам, читатель, приходилось видеть тяжеловатый добродушный профиль, увенчанный орлиным носом?

Рисовальщики прямо-таки упиваются этой деталью, зная необидчивый характер поэта.

– Расул Гамзатович, где вам лучше работается?

– Если пишется, то пишется везде: в вагонном купе и даже на плече покупателя, стоящего перед тобой в очереди в магазине. А не пишется, так не помогут ни Михайловское, ни приезд Анны Керн по телефонному вызову…

Помню, как прекрасно писалось в подвале Литинститута имени М. Горького, где мы, шестнадцать студентов, “гениев”, жили в общежитии. Еще не высохли чернила – спешишь прочитать свое сочинение. И чужой удаче радуешься, как своей. С возрастом понимаешь, что поэзия требует уединения. Творчество, как и любовь, избегает суеты.

Тут не подходят ни митинговая площадь, ни цех, ни кооператив. Не годятся ни семейный, ни трудовой подряды. Поэт – собеседник с самим собой, со своим двойником, и мысленно – со всем миром. И, конечно, чтобы писалось, нужна соответствующая атмосфера в обществе.

– Как это понять – “соответствующая”?

– Во всем, что тебя окружает, желательно видеть меньше озлобленности, яростных взаимных обвинений. Это только кажется, что молнии не достигают поэтических келий. Все мы дышим одним воздухом. И если этот воздух пронизан подозрительностью, недоверием, сварами, – как может выжить лирика?!

– Не могут же все писатели быть друзьями…

– Я и не призываю к этому. Не надо из прославленных звезд лепить большую луну. Однако лирика в литературе должна носить общественный оттенок, а не отражать личные амбиции. Ведь раньше писатели спорили о книгах, теперь же мы больше говорим о тиражах, кто больше издает не за свой счет, кто больше получает. На то ли тратится гражданский и художнический дар? Иногда дискуссии принимают явно уродливые формы. Раньше никогда не оскорбляли национальных чувств. Теперь, глядишь, один журнал группирует вокруг себя людей одной национальности, а его оппонент – другой. Мы словно в насмешку над собой решили разобщить друг друга.

– Говоря языком ваших поэтических произведений, мы долго размышляем, кто же виноват: конь, дорога или седок? Ваша позиция: “Не вини коня, вини дорогу”. Так?

– Да, дорогу. От кривой палки прямой тени не бывает. Мы же пока все время стремимся вытеснить тень, вместо того чтобы выпрямить дорогу. Все разоблачаем, но ведь это все тени.

И вот чего я опасаюсь: как бы в запальчивости не нагромоздить несуразиц. Как бы потом не покаяться: надо было поступать осторожнее, осмотрительнее, ответственнее…

Возьмем литературу, сферу наиболее мне знакомую. Почему сейчас, например, напрочь вычеркнули из нее имя Николая Тихонова? Только потому, что он не был репрессирован? Выходит, так: если бы он сидел при Сталине, мы бы подняли его на щит. Так? Поэт он превосходный. Но неужели факт биографии имеет такое решающее значение?

Почему забыт Исаковский? Ни одного упоминания о Рыленкове, о Николае Ушакове, о Маршаке… Почти забыты Галактион Табидзе, Чиковани, Самед Вургун, Турсун-заде, Рыльский… Это же несправедливо. Одним махом перечеркнуты целые литературные поколения и возносятся лишь имена, которые когда-то были в опале или в забвении. К М. Горькому придрались: “Если враг не сдается, его уничтожают”. Маяковского упрекают: “Ваше слово, товарищ маузер!” Допустим, спорный взгляд, но ведь, кроме спорной строчки, было у них и другое. Шолохова стали поминать с небрежением, Фурманова и Фадеева тоже…

– Вы с тоской вспоминаете о прошлой жизни?

– Мы бесцеремонно нарушаем написанные жизнью конституции наших народов – уважение к старости, заботу о женщине, верность дружбе, гостеприимство. Сколько вместе с людьми пропало добрых обычаев, песен и, самое главное, – самих языков. Вот и возник повсюду эгоизм разных мастей: экономический, экологический, религиозный, национальный, родовой. Возьмите культуру. В Дагестане, например, сокращено число книг, выходящих на национальных языках. Небольшой тираж, видите ли, не принесет издательству прибыль – и книгу вон из плана. Но нельзя же с рублевой меркой подходить к развитию духовных начал! Не всяк язык распространен и могуч, как русский.

– Ой, вам ли, Расул Гамзатович, жаловаться на русский язык! Не он ли принес вам нынешнюю известность?

– Никаких обид нет. Я готов поклониться русскому языку, а заодно и России. Мои “доброжелатели” утверждают, что меня сделали поэтом русские переводчики. Не стану отвергать. Они подарили мне тысячи новых друзей. Это праздник моей души.

Благодаря своему языку Россия подарила мне не только собственную литературу, но и Шекспира, Мольера, Гете, Тагора, Шевченко. А без них как можно жить художнику? Аварский цветок лежит у меня в томике Блока. Нет юга без севера. А северу необходим юг. Лично я без русского языка был бы как без крыльев. Вот написал о своей матери-горянке и получаю трогательное письмо. Откуда? С Дальнего Востока. Пишу о погибших братьях, превратившихся в белых журавлей, и снова эхом откликается Россия. Душевный, отзывчивый народ.

– Тема вашего творчества остается прежней?

– Сегодня, как и в “брежневские” годы, я пою “Журавли”. Все о том же моя лирика: берегите детей, берегите матерей.

– Всегда ли вы писали о том, что хотелось, что подсказывали вам разум и сердце?

– Прожита жизнь, и теперь, оглядываясь назад, вижу: все, что связано в моих стихах с политикой, оказалось, к великому огорчению, недолговечным. О многом сожалею: писал то, что мог бы не писать. Случалось, стоял с “дежурной одой” календаря, как выразился по этому поводу А. Твардовский. Лучше бы я этого не делал.

Я – лирик, люблю колыбельные и национальные начала. Пишу о России, о любви, о сакле…

Люди мечтают к звездам полететь, но если мы друг к другу не можем найти дорогу, то как долетим до звезд? Все заняты собой, и некогда написать письмо другу. Потом приходит раскаяние. И бывает, что ничего нельзя поправить в собственных делах и поступках. Горькая пора прозрения. Вот о чем все больше думаю.

Поэт может сделать свою боль болью народа, миг – вечностью. А если не будет художников и мудрецов, то вечность превратится в миг.

– Вы любите путешествовать? Что вам дали зарубежные поездки?

– По этому поводу мне вспомнился Александр Твардовский. Как-то у него гостил американский поэт Роберт Фрост и пригласил его в Америку. Твардовский отказался. Я удивился: “Почему?” Твардовский пояснил: “Расул, если бы я поехал в Америку, пришлось бы отложить поэму “За далью даль”. А я жил этой вещью, буквально жил”. Всего-навсего одна причина, но в ней отношение поэта к себе и своему предназначению.

– Есть ли вообще поэты, которых вы не понимаете?

– Есть. Большинство из них – молодые. Как-то я навещал старого поэта в больнице. Спросил: “Как здоровье?” Отвечает: “Не хочу никакого здоровья. Умереть хочу”. – “Почему так?” – “Выросли молодые поэты, которые меня не понимают, а я – их”.

Конечно, из-за этого умирать не стоит, но проблема тут есть. У молодых волнения предостаточно. Но волнение еще не поэзия. Переживая, предстоит осмыслить. И самые сложные стихи, на мой взгляд, – это как раз “понятные”. Они требуют особой точности.

Клара СОЛНЦЕВА

Юбилей

Цыганок, ставший Наполеоном

Даниил Львович Сагал родился 27 октября 1909 года в Днепропетровске. Сын маляра-олифрейщика не собирался продолжать строительную династию и расписывать потолки по трафарету… Само слово “трафарет” с Даниилом Львовичем как-то не вяжется. Вот “ручная работа” – это о нем.

Не для удовлетворения юношеских амбиций юный Даня мчится в Москву и поступает в школу при театре Мейерхольда. Он хочет делать свое маленькое излюбленное дело: выходить на сцену и заставлять сердца зрителей биться в унисон своему. Овации, цветы, визг восторженных поклонниц и прочая “мишура”, как “издержки” любой профессии, мало волновали молодого актера. Гораздо важнее было, что скажет Учитель. Или Маяковский: в пьесе “Клоп” студент второго курса Даниил Сагал дебютировал на сцене театра Мейерхольда в роли Продавца шаров. Мастер относился к начинающему служителю Мельпомены благожелательно; во всяком случае Сагал до самого закрытия театра добросовестно выходил на сцену и играл серьезные роли: шарманщик в “Мандате” по Н. Эрдману, Скалозуб в “Горе от ума”, Смирнов в чеховском “Медведе” в паре с Зинаидой Райх (спектакль назывался “33 обморока”) и другие.

Конечно, сегодня легко говорить, что актер замечательно играл в спектаклях 60-70-летней давности: очевидцев-то почти не осталось. Осталась пресса, остался непререкаемый увековеченный авторитет Мейерхольда. Остался кинематограф. В кино Даниил Львович с 1934 года. В картине “Карьера Рудди” Сагалу повезло: его дебют привлек внимание Марка Донского, который предложил ему “звездную” роль, определившую весь дальнейший творческий путь Даниила Сагала. Цыганок в “Детстве Горького”. Фильм, ставший классикой; образ, привлекающий открытой, радостной жизнетворческой силой. Содружество режиссера и актера, вылившееся в восемь значительных фильмов, среди которых “Мои университеты”, “Сельская учительница”, “Романтики”, дилогия “Сердце матери” – “Верность матери”, “Супруги Орловы”…

Были у Сагала и картины, “положенные на полку”. Картину Медведкина “Веселая Москва” принимал тогдашний руководитель кинематографией Дукельский. Ему не понравилось название: “Что это еще за “Веселая Москва”?! Будет называться – “Новая Москва”!” А к “новой” Москве картина никакого отношения не имела. Даниил Львович никогда не искал работу, она сама его искала. Однажды даже в лице драматурга Александра Гладкова, подбежавшего к Сагалу на улице: “Где ты был? Мы тебя всюду искали! Хотели, чтобы ты сыграл поручика Ржевского! Ну ты сыграешь вторым?..” Кто бы отказался работать с Алексеем Дмитриевичем Поповым?! Так Даниил Львович оказался в Театре Советской Армии, в котором проработал 45 лет. В силу специфики театра играть ему приходилось в основном генералов. Для разнообразия его “повышали” до должности императора – он играл Наполеона. Были на его счету и классические роли в пьесах А.Н.Островского: Глумов в “На всякого мудреца довольно простоты”, Жадов в “Доходном месте”. Уйдя из театра, Сагал не перестал заниматься концертной деятельностью. Он встречается со зрителями, поет, танцует… И уж, конечно, не для денег и не для славы, а потому, что беспокойная натура Даниила Львовича рвется на подмостки, взяли они с Ниной Агаповой пьесу Дж. Коуарда “Игра в карты” и сыграли по всем площадкам (в Доме кино, в ЦДРИ) как творческие вечера.

Надежда ТЮРИКОВА

Редакция “УГ” присоединяется к поздравлениям юбиляру!

Долой занавес!

Иванове начали новый творческий сезон сразу два молодежных театра. Музыкально-поэтический под руководством Регины Гринберг после рокового пожара, уничтожившего в театре практически все, зрителей встретил в концертной студии областной телерадиокомпании. Журналисты не только помогли с площадкой, но и транслировали всю программу в телеверсии. Знаменитый театр города невест, который любили и ценили Владимир Высоцкий, Булат Окуджава, теперь не совсем бездомный: репетиции, другие концерты он может проводить здесь и впредь, пока администрация города решает вопрос о постоянной “прописке”.

Студенческий театр Ивановского государственного университета незадолго до очередного старта поменял своего художественного руководителя. Им стал артист этого же коллектива Юрий Новиков. Трудно сказать, насколько и как этот факт повлияет на дальнейшую судьбу театра. Открывали сезон модным в студенческих кругах остроумцем Аркадием Шушпановым – его “Сказочкой о художничках”, написанной для СТЭМа ИвГУ “Братья Пушкины”. Заканчивали фрагментом спектакля “Сны вокруг кровати” по рассказам А. Аверченко – успехом прошлого сезона, разделенным со студентами ВГИКа.

Виталий ТЕПИКИН

Иваново