Письмо моему герою, прописанному <> Простите, Женя, если что-то не так перескажу, если ненароком обижу. Это, поверьте, может быть только оттого, что не хочется, чтобы вы подумали, будто я вас жалею…

После длинного, сбивчивого полночного разговора с вами я никак не мог уснуть: не потому, что заботливо приготовленная для меня железная интернатская кровать казалась узкой и чужой. Не потому, что белье пахло вагоном. Я слышал, как вы вместе с вашей коллегой, воспитателем Натальей Владимировной, убирали посуду со стола после нашего нехитрого ужина. Вы, наверное, обсуждали мой неожиданный ночной визит в этот тихий загородный дом, куда привезли меня просто переночевать районные начальники. Я им за это благодарен.

Огромная лунища светила в окна без занавесок. А лунный свет, как известно, будоражит нервы. Но в бессоннице была виновата не луна, не тихий разговор за дверью и не назойливые комары. В голове роились ваши отдельные фразы, какие-то словечки, наигранно-бравурный тон, на который никак не ложились факты из вашей непростой жизни. Я понимал, что вы ершистый, очень молодой, но вы почему-то еще стремились подчеркнуть: да, я интернатский сирота. Хотя слово сирота вы не произнесли ни разу, оно звучало подспудно. Признаюсь, мне шепнули перед нашим знакомством, что имя ваше – Евгений Иванов – дано в детском доме, куда вы попали совсем малюткой. И что вы немного странный – сами, мол, увидите.

Да, бравировали вы, люблю цветы, люблю букеты составлять. Люблю красоту. А что, мне не положено?.. Да, дома у меня нет! А что, стыдно? Стыдно работать истопником и дворником? И с ухмылкой добавили: <>

Я не возражал. Да и чему возразишь. Только если вашему интеллигентно-вызывающему тону, провоцирующему на дискуссию. Но я не хотел дискутировать. Я только спрашивал, и то нечасто… Стучало в висках от волнения, хотелось пить…

Но, позвольте, я перескажу вашу жизнь так, как понял.

Вы несколько раз повторили: <>. Все двадцать три года вашей жизни связаны с этим домом. Это ваша крыша, которая не протекает. Я понимаю, здесь знакомо все до мелочей. И здесь жили и живут ваши друзья, которые тоже, не имея жилья, прибегают сюда, когда им совсем плохо. Здесь нежность взрослых пусть и от чистого сердца, но за деньги государства. Хотя я никак не хочу, как, уверен, и вы, обидеть этих людей, десятилетиями работающих за гроши. Но все же это любовь до интернатского порога, за ним – свобода, другая, настоящая любовь.

Я был в вашем интернате: он не хуже и не лучше, чем сотни по всей России. Здесь есть и умеренный достаток, и умеренный уют, и умеренные ласки – по ранжиру интернатской педагогики. Но вы утверждаете, что вам было здесь хорошо. Среди воспитателей у вас есть любимые, которые научили вас труду. Научили вас любить цветы (<>) Странно другое. Эта любовь родилась из того, как вы сами объяснили, что вы продавали на рынке цветы, выращенные в интернатском саду. Что привело вас на рынок? Вы не захотели ответить и отшутились. <>.

Потом вы долго и подробно рассказывали, как увлеклись аранжировкой цветов, как собираете книги по цветоводству, которых у вас целая библиотека. А потом опять же о том, как торговали засушенными букетами из роз и полевых цветов… Почему мальчишка, шалун и балагур, влюбился в цветы? Кто это заметил? Да никто. Вернее, воспитатели заметили: <> Какой вопрос, хоть тысячу!

Я раньше, честно скажу, с таким увлечением мальчишек не встречался.

– Да ладно уж, подумаешь какой талант! Икебана, экибаба!.. Красоту люблю, вот и все.

Талант? Я не произнес этого слова в разговоре. Но вы, словно подхватив свою же мысль, сказали: <<Вот Оля Прядина – талант. Теперь ее все знают. Она лауреат, представляете, наш интернат – и лауреат! В Москве на конкурсе <> она заняла первое место, в Америке год училась. Хотя она такая же, как и все мы, интернатские>>. – <> – <>.

Пятнадцать лет – и за порог. Что умеют? Да ничего. Что могут? Ничего, потому что жизни не знаем, уклада людского.

– Про профессию спрашиваете? ПТУ. А если я не хочу в ПТУ?.. Теперь можно в педколледж. А если я не хочу в педколледж, не хочу быть учителем?.. Иди – броди, чего-нибудь и найдешь.

Я долго потом думал над этой вашей тирадой. Думал о цветах, о сухих букетах, о рынке. О воинской части, куда вы пришли после интерната и попросились на работу: <> Научили подавать кирпичи на стройке и носить ведра с раствором. Обещали общежитие – и дали. По ночам пьянки у соседей, драки, а ему всего семнадцать лет, и здоровьем не богатырь – худой, длинношеий.

Потом, лежа в постели, я представил картинку <>, которую вы красочно описали с особым сарказмом.

Пришел мальчишка в колхоз наниматься. <>.

Время шло, работал и жил на квартире у бригадира полеводов. Свекла, морковка, картошка, редиска. И никаких цветов. Хотя в поле и были цветы, но ходить за ними времени не было. Зато каждый вечер бутылка на столе у бригадира. Садись, колхозник Иванов, выпьем за плохую погоду. А можно и за хорошую… <>. И ушел. В родной интернат.

Понимаю: интернат – крыша. Куда еще пойдешь? Конечно, туда, где тебя знают с детства. Ведь больше не знает никто…

…Помню, я проснулся утром, вышел на крыльцо. Красота. Лужайки, фруктовый сад. И дом мне очень понравился – старинный особняк, покрашенный, чистенький. Скрипучий колодец. А вы с гордостью рассказывали, что вот-вот воду подключат.

Дом этот – интернатская дача. Вы сказали: <> И хозяин, и сторож, и истопник. А когда ребята интернатские приезжают сюда на отдых – и воспитателям помогаете. <> И вы ответили:

– Воспитатель – дело тонкое, тоньше, чем учитель. Учат по книгам, а воспитывают – по сердцу… Это как букет: чтобы красиво, чтобы радовало других, чтобы не завял быстро. Понимаете?

Я думаю, это понять может только тот, кто со дня рождения прожил в интернате, в этой системе чувств и понятий о мире… Извините, Женя, это не про вас…

Мы умывались холодной водой, словно смывая все откровения о жизни, которые звучали накануне за нашим скромным застольем до поздней-поздней ночи.

Я уехал на машине начальников. Было как-то немного стыдно такой роскоши… Вы остались. Скоро осень, потом зима. И пригородный поселок Краснофлотские Дачи, где и дача интерната, которую вы называете <>, опустеет. Останетесь вы, ваши верные псы-дворняги и кошка Тишка. И как вы рассказывали, к вам снова будут заходить в гости бабушки-пенсионерки, что живут здесь круглый год. Будут рассказывать вам, как собирать по весне цветы и травы, которые лечат от всяких хворей. А зачем вам эти травы? Вы молоды. У вас богатая душа.

– Как зачем травы – людям буду раздавать, пусть лечатся.

А вы покажете бабушкам свои букеты из засушенных цветов? Какая красота!.. И какое страшное одиночество…

Может быть, мы еще с вами встретимся. Желаю вам удачи, поступайте в институт, готовьтесь – зима длинная. А тишина у вас такая по ночам, что аж в ушах звенит. И не горюйте, думаю, власти смилостивятся и дадут вам постоянное жилье. Будьте настойчивы – закон на вашей стороне. Хотя, честно говоря, сколько еще таких <> девушек и парней по всей нашей России.

И пусть сбудется ваша мечта – свой маленький цветочный магазин.

Мы будем рады видеть вас в редакции в Москве. Привет всем вашим воспитателям, директору, вашим маленьким братишкам и сестренкам, которым еще долго жить в интернате. Улыбайтесь чаще! И без сарказма! Договорились?

С уважением Игорь АФАНАСЬЕВ

Черняховск – Москва

Мне навстречу неуклюже бежал, вытянув вперед ручонки, трехлетний мальчик. Он подбежал, крепко обхватил меня за колени и посмотрел синими-синими грустными глазами:

– Возьми меня на ючки…

Я было наклонился, но Надежда Ивановна тихо и твердо сказала мне:

– Не надо!

Я только еле-еле погладил его по голове – не удержался. Воспитательница пыталась отвлечь мальчугана, а он все равно смотрел на меня, обиженно надув губы, надеясь, что я сдамся. Но мы ушли.

Мы сидели в саду, было тихо и жарко, пахло яблоками. Малыши, нагулявшись, крепко спали после обеда. Надежда Ивановна Поняева, директор Черняховского дошкольного детского дома, все рассказывала и рассказывала мне одну за другой грустные и страшные истории коротких жизней своих воспитанников.

– Если бы вы взяли того мальчугана на руки, он бы вас сразу полюбил и назвал папой… Как ему объяснишь?.. Вовочка очень нежный ребенок. Вы уедете, а для него это будет травма… Приходила молодая пара, поглядели на Вовочку со стороны. Может быть, усыновили бы. Но я сказала, что пока нельзя. И они ушли. Придут ли еще…

Подумаешь, еще полгодика Вовочка прожил в детском доме, там ведь сытно и чисто. Там хорошие, добрые воспитатели. Там ковры на полу, игрушки. Добрые немцы-туристы привозят сладости, одежонку подкидывают… Не идиллия, конечно. Но вполне нормальные условия.

Вот бы в эти <> отослать на полгода детишек министров и министерских чиновников: всех, кто придумал этот закон, который никак нельзя применить. Тех, кто никак не может <> премудрое положение о том, как и кто может усыновлять. И уж, конечно, тех, кто гоняет бумаги из одного министерства в другое, придумывая хитрые поправки к поправкам. А время идет… Пришли бы эти родичи навестить своих отпрысков, а двери закрыты. И им говорят: <>

Так что привет вам, господа, от грустного Вовочки, которому уже на полгода вы закрыли дорогу к нормальному дому, где его, возможно, ждут и папа, и мама…

Я приехал в Москву после командировки в Черняховск и позвонил в Министерство образования.

– Скажите, – спросил я у начальника отдела охраны прав детей Ирины Николаевны Володиной, – что слышно о положении правительства по усыновлению?

Мне сначала вежливо, а потом все более жестко (<>) объяснили цепочку, по которой движется и, как бумеранг, снова возвращается с предложением новых поправок это злополучное положение. Моим звонком были явно недовольны.

– Завтра в доработанном виде мы отправим его в правительство. Более подробно вам объяснят там. Звоните Галине Павловне. Кто такая? Это не важно.

Я так и не узнал должности Галины Павловны Гавриловой. Среди министров и замов она не числится. Наверное, какой-то чиновник какого-то ранга.

Галина Павловна, выслушав меня, бодро и весело сказала:

– Как пришлют завтра из Министерства образования? Мы его еще вчера получили.

Что-то опять не сходится. В коридорах власти действительно можно заблудиться, только чиновникам известны выходы из этого лабиринта.

– А когда положение будет вынесено на заседание правительства? – полюбопытствовал я.

– Это как Бог даст…

Но, поговорив с коллегами, я узнал одну из причин блуждания положения об усыновлении. Оказывается, два министерства – образования и социальной защиты – не хотят упустить из своих рук денежку (миллиарды рублей!), которую наконец-то выделило государство на федеральную программу <>!

Как все просто. И как все грустно: до чего сильны у нас дяди и тети министры и до чего же бесправен маленький Вовочка, о котором так <> государство!

Игорь АФАНАСЬЕВ