Певица «галантного века»

Впервые Инессу Галанте мы услышали два года назад в концертном зале «Дзинтари» в Юрмале. Это был ее фестиваль, фестиваль Инессы Галанте. Она проводит его каждый год в августе. В этом августе прошел юбилейный, XV Международный музыкальный фестиваль «Summertime – приглашает Инесса Галанте».

Инесса (Инесе) Галанте родилась в Риге, тогда еще в СССР. Всемирно известная оперная певица, обладающая выразительным голосом широкого диапазона – от колоратурного сопрано с нежнейшими градациями пианиссимо до глубокого драматического сопрано. В ее репертуаре – ведущие оперные партии. Именно Инесса Галанте, записав в 1994 году в Риге «Ave Maria» Каччини, открыла это божественное произведение всему миру.
Она выступает в крупнейших оперных театрах и концертных залах мира. В Европе, Америке, Австралии, Азии, почти везде, кроме Африки. Пела для членов британской королевской семьи, для нобелевских лауреатов. И в России – в Мариинском театре, в Большом театре, в Московском Кремле.
Инесса удивительно неравнодушный человек, которого касается все происходившее и происходящее в мире в целом и в непосредственной близости в этот миг. Не только ее фамилия вызвала у нас ассоциации с «галантным веком» – эпохой просвещения и культуры, но и она сама – широтой взглядов, живостью ума, остроумием, жизненными принципами и идеалами и, конечно, человеческим обаянием и женским шармом.
– Инесса, вы с детства хотели стать певицей? Ваши родители были музыкантами?
– Совсем нет. Первой в моей жизни была медицина, и вообще планы были очень далекими от пения. Мне не нравилось, когда люди поют очень манерно. Другое дело – просто музыка, скажем, виолончель. Без жеманства, значительно благороднее. Поэтому к голосам я тогда относилась слишком предвзято и требовательно. Красота голоса, тембральная окраска, выразительность значили и значат для меня очень много, то есть это основной критерий. Важно, хочется мне плакать или смеяться с этим исполнителем или нет.
Родители мечтали, чтобы я была оперной певицей, но никогда не давили на меня. Однако, не желая быть певицей, где-то с 9‑10 лет я сама выдумывала оперы, пела за всех всеми голосами: мужские и женские, колоратуры, басы, баритоны. Все это было имитацией, игрой. В детстве мне хотелось заниматься физикой, астрономией, скульптурой, дизайном, архитектурой, потому что половина родни – архитекторы или врачи. Меня привлекали и медицина, и психология. В итоге я получила диплом фармацевта и думала, что пойду еще на какой-то факультет, связанный с медициной.
Еще я хотела быть генералом, космонавтом и спасать человечество. Когда падала, никогда не плакала, воспитывала в себе волю. Меня смешили девочки со всеми этими сумочками и помадами, капризами, сплетнями. Я и сейчас ненавижу сплетни и интриги.
В общем, я не видела себя певицей, хотя моя мамочка пела, играла на аккордеоне и фортепиано. Однако она окончила гимназию с математическим уклоном и Плехановский институт, работала экономистом. У нее вообще был синдром отличницы, все всегда с золотой медалью или красным дипломом.
Мама была невероятно элегантной. Всегда ходила «на каблучке», всегда у нее была прямая спина. Ее никто и никогда не видел униженной. Она никогда не одевалась, как все, и мое желание «быть как все» понять не могла. Мой папочка и мы с сестрой ей служили, такого преданного друга, как мама, у нас больше не было. В начале войны маме было 17 лет, она жила с родителями в Даугавпилсе. Семья была богатой – ее отец владел небольшим заводом по производству разно­образных щеток и расчесок. Когда фашисты подходили к городу, они сумели бежать в Россию – старший мамин брат буквально впихнул их всех в вагон.
Папа был коммунистом-подпольщиком в буржуазной Латвии. Оптимист по натуре, весельчак, жизнелюб. И очень мужественный человек, сильный физически, с честью прошел войну с ранениями, орденами и медалями. И никого не предавал всю жизнь, а бросался защищать. А его невероятная доброта – от его мамы, которая славилась не только добрым сердцем, но и желанием помочь в любое время суток.
Девиз папы – не чтобы не было богатых, а чтобы не было бедных. Он мне всегда говорил, что каждый человек, раз он пришел на этот свет, достоин человеческой цивилизованной жизни и должен иметь шанс. Это укоренилось в моем сознании, мне тоже хочется, чтобы люди имели шанс. Увы, он есть далеко не у всех.
– В Интернете мы прочли, что ваш папа пел…
– Отец прекрасно танцевал, хотя никогда этому не учился, у него были внутренний ритм, пластика. А пел его брат, потрясающий драматический баритон. Когда пришли фашисты, его жена не захотела уезжать из Латвии, и они погибли.
Надо сказать, в массе своей люди в независимой Латвии жили благополучно. До 1940 года страна развивалась достойно. Существовали гимназии, частные школы. Моей маме преподавала шведка, было настоящее воспитание, словно в Смольном институте благородных девиц.
В семье моих родителей свободного времени не хватало, они работали, жили ради нас. И мы с сестрой были заняты: английская школа, теннис, спортивная гимнастика, фигурное катание, плавание, танцы, хор, фортепиано. Мы должны были каждый день сделать четыре пункта из списка дел. И еще мы страстно любили книги.
В семь утра мы с сестрой уже были на пляже, бежали три станции вдоль моря, окунались в воду, даже если она была всего +9 градусов, полоскали рот соленой водой. Полгода ходили босиком. Зато никогда не болели!
– В 1991 году вы уехали в Германию…
– Да, меня пригласили солисткой в Национальный театр в Мангейме и Немецкую оперу на Рейне в Дюссельдорфе. Но с Латвией я никогда не порывала связи.
Для меня опера – это место единомышленников. Я со всеми дружила, были невероятные встречи. Но, конечно, встречались персонажи, не умеющие сдерживать эмоции. Да и обстоятельства жизни у всех разные. В театральной среде обострено чувство зависти, обиды, иногда и справедливой – кто-то продвигается благодаря чьей-то симпатии. Но вот ты выходишь на сцену, ты «распят» перед всеми – и, пожалуйста, действуй-злодействуй, делись собой. Вот твое место отчета. И отсчета. По крайней мере для оперного пения только блат не работает.
Театральная сцена субъективна – у кого-то голос лучше или благороднее, кто-то внешне представительнее… Многие актеры заменимы, однако существуют личности, которых не заменишь никогда и никем, и люди о них вспоминают со слезами и восторгом. Есть что-то такое, что никакими деньгами, блатом, любовниками не заменить. Бывает так – человек в жизни кажется совершенно непримечательным, а на сцене – глаз не оторвать. И наоборот – красавица, а слушаешь ее пение десять минут – и начинаешь скучать, потому что никаких флюидов, никаких мыслей и эмоций она не рождает.
– У вас необычная фамилия…
– Это фамилия бывшего мужа, которая осталась со мной на всю жизнь. Она от испанских сефардов. В Италии мне говорят, что я итальянка, в Испании – испанка, во Франции – француженка. В каждой стране принимают за свою. А я пою не для какого-то конкретного народа, я пою для всех, для человека. Для тех, кому я нужна, кто пришел меня слушать, я буду делать максимум.
– Расскажите, пожалуйста, о Фонде Инессы Галанте.
– Мы создали фонд восемь лет назад. Как раз для того, чтобы дать шанс, возможность, может быть, для кого-то дополнительную возможность проявить себя в музыке. У нас нет ограничений в возрасте, но, конечно, это должно быть адекватно. Было шесть конкурсов талантов в четырех группах – вокалисты (включая джаз), ударные инструменты, клавишные и духовые.
Вообще членом жюри музыкальных конкурсов бываю часто. Стараюсь молодежь продвигать, если вижу, что человек талантлив. Певец и так очень зависимое и ранимое существо, его надо поддерживать и защищать.
– А у вас есть диск, записанный на русском языке?
– Да, есть. Говорят, за двадцать лет моя запись – лучшая запись Татьяны Лариной.
Скажу честно, в молодости к русской музыке я относилась с большим страхом, невзирая на то, что это язык для меня абсолютно родной. Но мне казалось, что петь Чайковского, Рахманинова, Глинку я еще не готова. Мной владели стереотипы. Боялась, отказывала, о чем очень сожалею сейчас. Хотя тогда я уже много пела и в Англии давала концерты русской музыки. И с американцами, и в России с маэстро Владимиром Федосеевым. Он обратил внимание на паузы, какие-то детали, которые я раньше пропускала, дал мне пару идей, и все заиграло по-новому. Я пела к тому времени «Снегурочку», но это было скорее художественное полотно, а Чайковский, Рахманинов – это другое. А например, Римский-Корсаков – это красочная картина, изумительная сказка, к ней подходишь по-иному. «Пиковая дама» Чайковского – одна из моих самых любимых опер, это эталон. Я долго готовилась, чтобы спеть Лизу.
– После «Ave Maria» Каччини в вашем исполнении к вам невозможно относиться как к простому смертному…
– Интересно, что мой диск «Debut» с «Ave Maria» должен был выйти в Москве, он оказался последним в плане на фирме «Мелодия» в преддверии развала СССР. Компакт-диск к выпуску был готов, но тут произошли известные события. Права на издание перекупила английская фирма, и я оказалась первой в Латвии, кто выпустил компакт-диск за границей, только потому, что было такое время.
Тогда мы все оказались даже не над пропастью, это была Третья мировая война, просто без активной стрельбы. Кто-то умер, кто-то морально был уничтожен. Пожилым людям в хаосе 90‑х было очень сложно. Мой папа переживал серьезно. Хотя видел все несовершенство былой системы, но искренне верил в коммунистическую романтику.
– Что бы вы хотели пожелать нашим читателям?
– Я очень не люблю заносчивых людей. Самоирония и юмор не только помогают жить, они должны быть во главе угла. Конечно, бывает, что ты их на минуту теряешь. Я верю, что большинство людей добрые, небезразличные, творческие, слышащие, видящие, читающие, думающие, озабоченные тем, чтобы мир не скатился в тартарары, а улучшался. Думаю, музыка – та сфера, та медицина, которая никогда не подведет, не будет побочных эффектов. Это я говорю как фармацевт. Это лекарство, которое делает людей духовно богаче, крепче, но оно и размягчает сердце и вызывает слезы очищения.