На чтение: ≈ 10 мин.Мы шли по главной, Красной, улице бывшего Екатеринодара. Хоть и меняет она постепенно свой облик – на смену уютным двухэтажным особнякам с лепниной и коваными крылечками приходит стеклобетонная безликость, но все же хранит еще дух прежней казачьей столицы. Останавливаемся напротив бывшей гостиницы «Центральная» – одного из красивейших зданий города конца XIX века.- Ты чувствуешь, как звучит город без гула машин? – спрашивает Виктор Иванович Лихоносов.
Молодой и начинающий«Георгиевским кавалером русской литературы» назвал его когда-то Юрий Кузнецов – поэт и великий земляк. Было это в 1988-м на вручении Государственной премии за роман «Наш маленький Париж». В 1984-м Валентин Распутин написал предисловие к литературному памятнику Екатеринодару, созданному Виктором Лихоносовым, урожденным сибиряком. Только через три года роман издали, до того боялись, перестраховывались… Слишком явно сквозила в нем любовь к былому. Автор, уловив отблеск державного величия России, и сам ощутил восприемство, связав в «Ненаписанных воспоминаниях» прошлое с настоящим. Беседы с людьми – теми самыми, «бывшими», пожелтевшие страницы с каллиграфическим росчерком пера, дореволюционные газеты переносили в незнаемую современниками Россию. Тогда мир для Лихоносова разделился: в архивах и библиотеках он жил радостями и печалями Екатеринодара, а выйдя из пыльных хранилищ, оказывался в Краснодаре, бывало, что и прямиком направлялся на партсобрание в Союз писателей, хотя и был беспартийным; нелегко, вероятно, от великих потрясений века ХХ и тихого провинциального очарования возвращаться к задачам и установкам коммунистической партии.Но это было позже: когда Виктор Иванович Лихоносов, войдя в силу, стал признанным мастером, а двумя десятилетиями ранее безвестный сельский учитель из-под Анапы отважился написать Юрию Казакову, возможно, почувствовав в любимом писателе помимо литературного созвучия еще и родственную душу. Надеялся, ждал, томился (кроме письма отправил три своих рассказа), и когда ответ все-таки пришел, раскрыл с волнением, какое бывает единожды в жизни у каждого начинающего…«…Рассказы я прочел, и они мне понравились… – писал Юрий Павлович 8 февраля 1963 года. – Рассказы ваши я попробую протолкнуть в «Молодую гвардию», хотя поручиться за успех дела трудновато…»Между этим и следующим письмом состоялось и личное знакомство: в отпуск Виктор Лихоносов решил ехать в Москву. «…Молодогвардейцы так и не решились взять ваши рассказы. Я забрал их оттуда и тут же отдал в «Новый мир», – читал он в сентябрьском письме от Казакова.Бесценны поддержка, совет, доброе слово, помогающие не отчаяться на первых порах. Обделены не имеющие друга, наставника – особо упорные со многими синяками и ссадинами окольными путями добираются туда, куда иным помогают взойти умудренные.Всего через два месяца, в 11-м номере «Нового мира», был напечатан рассказ «Брянские», ознаменовав стремительное вхождение Виктора Лихоносова в большую литературу. Это, как и начало дружбы с Юрием Казаковым, описал он в повести «Волшебные дни».Из прагматичного века нынешнего сложно представить, что кто-то тратил на незнакомого человека время и силы души… Не только Казаков и Твардовский, но и Борис Зайцев, Георгий Адамович, Вера Муромцева-Бунина… И откуда? Из самого Парижа! Из-за железного занавеса безвестному и молодому слали участливые письма, советы и первые, еще пахнущие типографской краской экземпляры книг. Многим ли доводится сталкиваться с подобным вниманием? Может, оттого и ценна память о нем, как еще об одной стороне века чуткого и, увы, минувшего…Бунин- Ты была на могиле Бунина?! Самого Бунина!- Была, – пожимаю плечами. Наши литературные пристрастия расходятся: на русском кладбище под Парижем главным был для меня Шмелев. Сам автор «Маленького Парижа» во Франции никогда не был – до перестройки не пускали, после не приглашали, сам не решался.Бунин – фигура в лихоносовском мире особая: неприкосновенная, возведенная на пьедестал. Имя Бунина, увиденное впервые в год смерти Сталина, в некрологе газеты «Правда», наживило, наметило направление будущего творчества. Еще не читая ни строчки писателя, предощутил, вероятно, 17-летний парень его грядущее путеводительство. Позднее подаренные дореволюционные книги Ивана Алексеевича и первые изданные в СССР стали решающими в обретении своей ноты: лирического звучания, пронизывающего и наполняющего лихоносовскую прозу.Благодаря Александру Трифоновичу Твардовскому, главному редактору «Нового мира», состоялся блестящий дебют молодого автора, а годом позже говорил он писателю и литературоведу Олегу Михайлову: «Почитайте-ка в нашем журнале Виктора Лихоносова… Проза у него светится…» Конечно, не мог Твардовский не разглядеть исходящего света и впоследствии написал слова, которые и до сего дня, вероятно, являются одной из высших похвал: «Из совсем молодых, начинающих прозаиков, нащупывающих свою дорогу не без помощи Бунина, назову В.Белова и В.Лихоносова».Но не только Бунин формировал и поддерживал: общение и дружба с единомышленниками помогали не чувствовать себя одиноким. Скупые рассказы об этой дружбе поэтичны: я будто и сама знала великих печальников России – Белова, Распутина. Жаль, что неохотно делится Виктор Иванович воспоминаниями, хотя многое мог бы порассказать, но, может, сам пишет об этом, боясь расплескать… Надо подгадать день, выждать час. Ну а если уж разговорится, расчувствуется – держись! Впитывай, ощущай сопричастность.Многое и описано. О том, к примеру, как ездил 19-летним юношей в Вешенскую знакомиться с Шолоховым, а 75-летним на Вологодчину – прощаться с Беловым… Много описано, а сколько еще невысказанного, хранимого для себя…Тоска-кручинаСлыша знакомый голос в телефонной трубке, такой бравый вначале, знаю, что через минуту прорвутся в нем тоскующие нотки. Тоскует, опять тоскует о своей счастливо-несчастной писательской доле, растворенной, слившейся с неизбывной болью России.Провинциалом считает себя Виктор Иванович, говорит, что в Москве бы не выжил. Сибиряк сродни пересаженному дереву, вроде и укоренилось оно, и вытянулось под щедрым южным солнцем, а нет-нет да и устремится вслед налетевшим северным ветрам, затрепещет, зазвенит листочками, но не вырваться… Глубоко в земле корни переплелись, спутались с корнями пряных трав степных да виноградных лоз…«Соку! Русского соку не хватает! В России я писал бы лучше». Накрывает тоска-кручина, и забываются в эти минуты и воспетая Тамань, и древнерусское княжество Тмутараканское, и летописец Никон. Забывается Пересыпь на берегу моря, с уютной, увитой виноградом беседкой и домиком, где хорошо пишется, а еще лучше думается… В мелодичных переливчатых строчках, где настоящее растворено прошлым – славным, трагичным, имперским, слышится нутряной глас: «Как же случилось все… Куда кануло?» Да и сам частенько признается: «Я человек не своего времени. Остался там – в царской России».Неспешно, как встарь, идем мы по Красной улице нашего маленького Парижа, стараясь не смотреть в сторону очередного исчезнувшего дома дореволюционной постройки. Приостановившись у гостиницы «Центральная», архитектуры роскошного модерна, разглядываем экипажи, наряды барышень и лихих казачат на новых бронзовых барельефах. – Посмотри, как меняется город без гула машин, сколько сокровенного таит, – говорит русский писатель, и я удивляюсь, что эта простая мысль никогда не приходила мне в голову.
Выбор читателей
Комментарии