Петр ПОЛОЖЕВЕЦ: Первые сто строк

​Антонина Дорофеевна придвинула к себе поближе чашку севрского фарфора, медленно отпила глоточек обжигающего чая и, мельком окинув свой кабинет, задержала взор на старой литографии, висящей напротив ее стола: еще не проснувшийся старый Арбат той поры, когда по нему колесили троллейбусы. Она посмотрела на троих молодых ее коллег, сидящих по другую сторону стола, и подумала, что не знает наверняка, кто из них удержится в школе. Она давно завела себе такую практику – встречаться накануне первого сентября в своем кабинете за чашкой чая с новыми учителями. Это была целая процедура, покруче японской или китайской чайной церемонии. Из шкафа доставались старинные чашки, доставшиеся ей от питерской бабушки и не отправившиеся в голодные годы на рынок, колотый сахар, серебряные ложки, вологодские кружевные салфетки и настоящий китайский чай, привезенный ей в подарок одним из выпускников, несущих дипломатическую службу где-то на Востоке. В тот день на столе у нее стояла одна нежная, дурманящая чайная роза, подобранная в тон ее украшениям – жемчугам в ушах и на шее, усыпанных едва заметной звездной – бриллиантовой пылью.

Антонине Дорофеевне показалось, что Юля, Юлия Александровна, после экзаменов напишет заявление об уходе. Дети окажутся для нее слишком тяжелой ношей, она не захочет тратить на них свою молодость и красоту и скажет своему мужу – владельцу процветающей юридической конторы, что лучше она будет о нем заботиться, следить за домом, устраивать приемы, чем пропадать с утра до вечера в гимназии.  Антонина Дорофеевна вроде бы почувствовала это, как только Юля переступила порог ее кабинета, когда пришла наниматься на работу. Но что ей было делать, если до начала учебного года оставалось пять дней, а математичка Вера Александровна, проработавшая в школе более десяти лет, написала заявление об уходе, мол, нашла место поближе к дому. Вот и пришлось взять первого подвернувшегося человека. Историк Сергей Викторович пришел в школу после университета. Проходил у нее две практики. Но как-то обмолвился, что в будущем видит себя или в науке, или в политике. Но все может измениться, хотя трудно сказать, от чего будет зависеть окончательное решение – от детей, с которыми ему придется работать, от ее желания и умения его поддержать или от него самого, деньги, к частью, уже почти не играют роли – такую зарплату, как теперь в школе, еще надо поискать в других местах. А вот Максим Викторович может остаться в школе навсегда – он тоже выпускник университета этого года и тоже практиковался у нее в школе. Она заметила, как легко и свободно он общается с детьми. Они воспринимали его как равного, почти как сверстника, и в то же время уважительно, прислушиваясь к его советам, откликаясь на провокационные посылы. За три месяца практики он поставил с десятиклассниками «Поминальную молитву», да так, что родители на премьерном спектакле еле сдерживали слезы. А еще однажды, когда она завела разговор о том, что главное на уроках литературы, он вдруг ни с того ни с сего сказал: «Не дай нам бог дожить до тех времен, когда шварцовский «Дракон» и «Поминальная молитва» попадут в черный список», и стал рассказывать, как изящно дети сравнивали на уроке Булгакова и Шкловского, проводя параллели, которые и его поразили. Вот именно тогда она и пригласила его в школу.И вот эта троица сидела перед директором и ждала. Антонина Дорофеевна спросила себя: «Чего они от меня ждут? Наставлений? Поучений? Откровений? Просьб? Указаний?» Она вдруг задумалась: «А нужно ли им то, что я сейчас скажу?» – и снова предложила чаю, похвалила свежайшие пирожные, сегодня утром доставленные из французской кондитерской. Она вспомнила двух своих подружек – Майю Пильдес из пятьдесят шестой питерской гимназии и Марину Соловьеву из московской грибоедовской гимназии. Майя накануне первого сентября пишет своему коллективу письмо – теплое, человеческое, размышляющее о сути учительского труда. Марина исполняет на Последнем звонке своим ученикам песню, напутствуя их перед дорогой, которая должна идти только вперед. «А я вот гоняю чаи со своим молодняком», – улыбнулась она сама себе.«Наша школа – хорошая школа. Светлая, радостная. Да вы и сами, кроме Юлии Александровны, видели, когда были у нас на практике. Но и черные дни нас не миновали. Вам все равно о них расскажут. Так лучше вам от меня услышать историю, которая обросла уже домыслами и почти стала мифом».Шестиклассников повели на экскурсию на шоколадную фабрику. Им понравилось. После экскурсии они попросили классную руководительницу немного посидеть в парке, чтобы поиграть и съесть мороженое. Учительница достала книгу и стала читать, а дети выстроились в очередь у лотка с мороженым. Потом они разбрелись по парку, шурша опавшими кленовыми листьями. Учительница не заметила, что все их маршруты так или иначе пролегают мимо неприметной будки, за которой спрятался Дима Гущин. Каждый раз, когда подходил очередной одноклассник, он доставал из рюкзака бутылку мартини и наливал в стаканчик из-под мороженого. Когда бутылку опустошили, дети подбежали к учительнице и сказали, что им уже надоело здесь и пора в школу. Учительница довела их до школьного двора и распрощалась. Вместо того чтобы расходиться по домам, шестиклассники устроили собрание.  Мартини им понравилось, и они решили завтра повторить. «Больше не будем, как сегодня, дворника-таджика просить, чтобы он нам купил. Я посмотрю у папы в баре, что можно взять, у него там много бутылок стоит», – вызвался Валера Максимович. В баре у Валериного отца ничего, кроме водки, не оказалось. На большой перемене, вооружившись пластиковыми стаканчиками у кулера, шестиклассники спрятались за школой в густых кустах бузины. Водка им не понравилась, и они оставили початую бутылку в кустах. Исправить положение вызвался Володя Медведев. На следующий день он притащил в школу виски и коробку номерных сигар. Когда закончились уроки, к Антонине Дорофеевне в кабинет влетела очумевшая уборщица: «Пойдем-те скорее, там из раздевалки идет какой-то странный запах, будто что-то горит». Вместе с директором они помчались вниз. В дальнем углу сидели вокруг бутылки коллекционного виски шестиклассники и покуривали номерные сигары.В тот же день директор провела экстренный педсовет. Классный руководитель шестого класса получила строгий выговор, и ей предложили поискать работу в другом месте.  Дежурный по школе учитель тоже получил выговор. Охранникам тоже досталось.  На следующий день устроили родительское собрание. Директор поднялась на сцену и стала рассказывать, как шестиклассники три дня «пьянствовали». На каждом новом эпизоде актовый зал взрывался хохотом, словно на концерте Клары Новиковой. Но когда директор сказала, что просит поддержать решение педагогического совета об исключении из гимназии Димы Гущина, Валеры Максимовича и Володи Медведева, в зале повисла мертвая тишина. Предложение поставили на голосование. Проголосовали все, за исключением родителей троих провинившихся. На следующий день единственный из троих Дима Гущин пришел в кабинет Антонины Дорофеевны и попросил прощения. Он стоял, как промокший воробышек, слезы текли ручьем, он, не переставая, грыз себе ноготки и повторял: «Я испортил себе жизнь». Антонине Дорофеевне было безумно его жаль. Сердце рвалось на части. Она хотела оставить его в школе и не могла этого сделать. «Дима, пойми, за каждый совершенный поступок нужно платить. Или раньше, или позже, но когда-нибудь ты мне еще скажешь спасибо, что я тебя так наказала». Когда мальчик ушел, она едва сдержалась, чтобы не расплакаться. Мать Валеры Максимовича ворвалась в кабинет без стука: «Да как вы смеете? Да как вы можете? Да я вас засажу! Сниму! Уничтожу!» Выслушав угрозы, Антонина Дорофеевна спокойно сказала: «У вас все? Спасибо, что зашли». Женщина опешила и, не найдя, что сказать, вышла. Родители Володи Медведева забрали документы тихо, без скандала.«Вот такая история случилась у нас в гимназии. Подумайте, зачем я вам ее рассказала», – сказала Антонина Дорофеевна и поднялась из-за стола, давая понять, что чаепитие закончилось….Литография со старым Арбатом появилась на стене в кабинете через десять лет после той истории. Дима Гущин, окончив престижный университет, уезжал работать в одну восточную страну. Перед отъездом он зашел к Антонине Дорофеевне и подарил ей эту работу. Они долго разговаривали и пили чай из старых чашек севрского фарфора.