Петр ПОЛОЖЕВЕЦ: Первые сто строк

​Я не помню, кто был президентом Индонезии шестнадцать лет назад. Но помню, как меня поразила тогда заметка в каком-то журнале, что он каждую ночь сидит в Интернете и три часа общается с… механиками всего мира. До президентского дворца он был классным механиком на огромном заводе.

Я не помню, в каком американском штате это случилось и как звали парня, но я помню давний документальный сюжет. Перед самым носом у водителя грузовика из кустов выскочила грациозная лань. Водитель затормозить не успел. Мертвую самку перенесли на обочину. Она была беременна, а водитель работал на ферме, и ему не раз приходилось принимать роды у коров и лошадей. Сделал он это и сейчас, правда, искусственно, но малыш появился на свет бездыханным. Спасти его могло только искусственное дыхание – рот в рот. Американцы всегда таскают с собой видеокамеры и просто фотоаппараты. Видеокамера оказалась под рукой и на этот раз. Напарник водителя хладнокровно фиксировал все на пленку. Ланенок ожил! Но чтобы и дальше жил, ему нужен был хотя бы один глоток, хотя бы одна капелька материнского молока. Не выдавить было ни грамма из мертвой груди, и тогда фермер, кстати, совсем молодой, лет тридцати, голубоглазый накачанный блондин, делает еще одну операцию – вырезает молочный мешок и поит малыша. У этой истории было продолжение. Местные ветеринары выходили малыша, назвали его по имени спасителя и, когда он подрос, выпустили в один из парков. Я не помню, когда я увидел впервые это место, но помню, какое было в тот день небо. Синее, как поле цветущего льна, с легкими лебедиными перьями. Это маленькая улочка, соединяющая Болотную площадь и Софийскую набережную. Если встать в том ее конце, что выходит на площадь, то в противоположном узком конце словно в театральный бинокль увидишь стремительно взлетающую ввысь кремлевскую колокольню. Она нарисована на огромном белом холсте и вставлена в драгоценную раму. В солнечный день эта «картина» светится изнутри каким-то таинственным светом. Так и хочется заглянуть за холст, как на первых выставках Куинджи, когда скептики не верили, что так можно нарисовать лунный свет, и искали искусственную подсветку. Я привожу на это место всех своих приезжих друзей. Они восторгаются и просят сфотографировать их на фоне этого чуда.Я не помню, в какой из шести моих месяцев, что я провел в Оксфорде, я увидел Айрис Мердок. Но я помню, как она выглядела на лекции в студенческом клубе. Тогда ей было уже за семьдесят. И она не прятала свой возраст. Пришла в свободном синем хлопковом платье с холщовой сумкой через плечо. Лекция была сложной и скучной. Я понимал пятое через десятое. Что-то о причинах парадоксов и, стало быть, смысловых сбоев мышления. И о том, что сама человеческая жизнь – это уже парадокс. Она называла какие-то имена, я их не знал. Ей задавали много вопросов, но, честно говоря, ни самих вопросов, ни ответов на них я просто не понял. После лекции мы отправились с моим другом, истинным англичанином, он даже зимой ходил в одном пиджаке, обмотав шею толстым шотландским шарфом, пить пиво. Стюарт стал мне рассказывать, какие изумительные романы пишет Айрис Мердок, какой у нее чудный стиль и как хорошо она «чувствует человеческие страсти». Он советовал мне сразу же после нашего пива бежать в университетскую библиотеку и читать подряд все ею написанное. Уже не помню, почему я в тот вечер не пошел в библиотеку, наверное, слишком много английского эля мы выпили, но Айрис Мердок тогда, в Англии, я так и не прочитал. И это было почти четверть века назад…Но я хорошо помню, как встретил Айрис второй раз. В Нью-Йорке. Мы снимали там телепередачу об американском образовании. Как-то вечером решили поужинать в знаменитом «Максиме». Хозяин выставил от имени заведения по рюмке бесплатной водки и стал рассказывать, кто у него тут бывал и кто еще бывает. «Вот и сейчас, – и он показал в угол, – неплохие гости: Айрис Мердок, а там сидит Барышников вместе с дирижером из Миннеаполиса Томом Андерсеном». «Айрис Мердок?» – переспросил я. На Айрис было все такое же синее хлопковое платье, а на полу валялась холщовая сумка…Первая книга Мердок, которую я прочитал, была «Дикая роза». Я помню, как, читая, споткнулся на фразе: «Фанни поднимала кота перед собой так, что задние лапы и хвост свисали, он молчал, только пристально смотрел ей в глаза». Но это же была картинка из нашей жизни! Так часто делала моя жена. Наш кот Тимофей ее терпел, но, когда я попытался так с ним пообщаться, он заорал как резаный и стал выворачиваться из моих рук. Потом был долгий перерыв. Пока не наступило время «Ученика философа». Я читал роман три ночи подряд. И, читая, вдруг вспомнил, что я ведь после той лекции полез в справочники и каталоги и обнаружил, кто были все эти люди, которых упоминала Айрис. Брэдли был философом. По его «Логике» и «Видимости и реальности» учились все западные ученые. Кантор – крупнейший исследователь оснований математики, и именно ему принадлежит определение множества, которое позволяло рассматривать в качестве элементов множества объекты любой природы. Давид Гильберт, немецкий математик, разработал в двадцатые годы принципы формализма во «спасение» классической математики от антиномий. Я просто знаю теперь эти имена, и все. А главную героиню «Дикой розы» Энн я буду вспоминать не раз, пытаясь понять: почему она отказалась от своего счастья? Или, может быть, это и есть счастье – отказаться от счастья?..В прошлые выходные я зашел в книжный магазин. Купил Викторию Токареву «Мои мужчины». Из-за интервью с самой собою «Между прочим». Мне казалось, что после «Ночь будет спокойной» Ромена Гари никто не отважится на подобный трюк. Купил Дины Рубиной «Медную шкатулку». Может, из-за того что многие истории в этой книге она услышала в поезде или самолете. В моих «Ста строках» тоже услышанные или подслушанные истории в командировках. Купил «Девушку, которая застряла в паутине». Эту книгу и еще шесть продолжений должен был написать Стиг Ларссон, внезапно умерший. Недописанную книгу Ларссона закончил Давид Лагеркранц, хотя по всем писаным и неписаным законам должна была это сделать гражданская жена Стига. Но в демократической Дании гражданские жены не имеют никаких прав на собственность своих мужей. Может, теперь я разыщу все свои заметки трехлетней давности и напишу очерк про жизнь Ларссона и его книги. И последняя книга, которую я приобрел, была «Человек случайностей» Айрис Мердок. Стал ее листать и наткнулся на фразу: «Сумерки боролись со светом и победили – в комнате стало почти темно». Наконец-то я понял, почему ее называли Джейн Остин двадцатого века. …Сейчас глубокая ночь. Перед тем как начать писать этот текст, я был уже на середине книги. Закончу писать, отправлю в редакцию и продолжу читать. До утра еще далеко. И сегодня вряд ли удастся уснуть. «Лучшее лекарство от любви – новая любовь». Это еще не конец романа… Чем все закончится? Неужели в самом деле так, как я предполагаю?.. Бывший президент Индонезии будет по ночам общаться со всеми механиками мира. Спасший лань парень будет навещать ее вместе со своими детьми. Кремлевская колокольня так и останется в драгоценной раме. И Айрис Мердок в синем хлопковом платье и с холщовой сумкой всегда будет смотреть на меня вопросительно: «Неужели ты в самом деле ничего не понимаешь про причины парадоксов? Про себя не понимаешь?..»