Петр ПОЛОЖЕВЕЦ: Первые сто строк

​Случайности не случаются без причин. Все, что случается, должно было случиться. Когда-нибудь. Мы можем просто пропустить и не заметить этот момент случайности. Помните? «Мать говорит Христу: Ты мой сын или мой Бог? Ты прибит к кресту. Как я пойду домой? Как ступлю на порог, не поняв, не решив: ты мой сын или Бог? То есть мертв или жив?»

Идешь по улочке, на душе мерзко и холодно. Как московская погода последних дней. И вдруг – вспышка, озарение, молния. Встречный прохожий улыбнулся тебе. Не говоря ни слова, не приостанавливаясь.Впервые, почти тридцать лет назад, в Америке я так и застыл пораженный посреди улицы. Прошло немало времени, пока я научился улыбаться людям. Просто так. Вроде бы без причины. Случайная улыбка не просто формальность, это знак: мы  люди, мы одной крови, одного племени, мир прекрасен, даже если небо вдруг оборвалось, а у тебя нет зонта. Мир дарован нам свыше, но каждый строит свой мир. Мы не плод чужого воображения и не заблудившиеся случайно прохожие на страницах книги судеб. Мы сами должны прожить свою жизнь. И постичь чужую азбуку. Даже если не научимся читать по ней, то хотя бы поймем, что свобода – это мера существования. Твоя личная и чужая.Помните, что говорит распятый на кресте в ответ? «Мертвый или живой, разницы, жено, нет. Сын или Бог, я твой».Мы все время куда-то бежим. Все стараемся успеть. Везде побывать. Ничего не пропустить. Мы разучились останавливаться даже для того, чтобы дух перевести. Мы все больше общаемся с компьютерными экранами, рассказываем о себе автоответчикам, пытаясь уложиться в отведенные десять секунд. И жизнь мстит. Нам становится страшно, когда мы влюбляемся. Мы не знаем, что сказать и как посмотреть. Новых людей воспринимаем как крушение прежней жизни. Боимся тепла и нежности. Взглянув на кого-то ласково, мучаем себя, что совершили преступление. Мы слушаем автоответчики – на них голоса людей, которых мы любим. На компьютерных экранах слова, которые им принадлежат. Но этого мало, и рождается грусть (или ненависть), безмерная, как мир, и возвращается бессонница, и начинаешь понимать, что надо отважиться и сказать, что видел вчера неподвижную тень пчелы на каменной плите, прикасался к замершей капле дождя в воздухе, слышал во сне внятно и ясно слова невидимого собеседника, что стал снова понимать звуки Брукнера и хотел бы в конце концов купить картину, на которой женщина в желтом сидит в кресле, а за ней то ли стоит, то ли целует ее кто-то в черном. Но можно всего этого и не говорить.Разговаривать лучше молча. Молчание «дотворяет» (какое удивительное слово придумала Марина Цветаева) человека. В молчании возникает то неуловимое, что не требует слов, что возникает само собой – между строчек, в интонациях, паузах. Это то же самое, о чем Цзинь-Нун когда-то сказал: «Если искусно нарисуешь ветку, то услышишь, как свистит ветер». Ничего не стоит столько, сколько ощущение покоя и нежности, когда наконец поймаешь чуть настороженный, насмешливый и безразличный взгляд (впервые или в стотысячный раз – не важно), когда держишь в своих ладонях чуть подрагивающие пальцы (случайно или привычно согревая их на холодном ветру – не важно), когда тонешь в глазах (спело-каштаново-карих или серо-зелено-голубых – не важно), когда…От Пути нельзя отклониться ни на йоту – ни вправо, ни влево, иначе потеряешь этот Путь. Но как отважиться следовать ему? Я где-то читал: все, что может приключиться с человеком от рождения до смерти, предрешено им самим, поэтому всякое неведение – уловка, всякая случайная встреча – свидание, всякое унижение – раскаяние, всякий крах – тайное торжество, всякая смерть – самоубийство, то есть все наши несчастья добровольны.