Петр ПОЛОЖЕВЕЦ: Первые сто строк

​Моему другу два года назад врачи поставили диагноз – страшнее не бывает. Он спросил: «Есть ли хоть какой-то шанс выжить?» Ответ был отрицательным. Ему предложили курс жесткого медикаментозного лечения, сказав, что это даст возможность прожить ему еще год-полтора. Он согласился.

Мы встретились с ним в нашем любимом кафе, где не раз праздновали дни рождения. На одном из них, помню, присутствовал английский дипломат. Когда он узнал, где работает жена моего друга, пошутил: «Вы меня завербовать решили?» Мы посмеялись: мол, такими делами не занимаемся, для этого другие ведомства существуют, а мы просто складываем слова в предложения, а предложения в абзацы, из которых иногда рождаются неплохие тексты. У нас было так заведено: если кто-то из нас считал, что написал очень интересный материал, то слал его другому по электронной почте. Иногда после прочтения переписка длилась до утра. Честно скажу, мой друг писал больше, и у него чаще получались тексты, за которые мы оба ставили высший балл.В ту встречу в кафе он рассказал мне о своей болезни. Так спокойно, словно рассказывал о своей последней командировке в Анкоридж, где из окна университетского кампуса увидел бредущего по аллее белого медведя. Меня трясло, а он говорил о том, что вряд ли можно избежать того, что тебе предназначено природой, или, вернее, что заложено в твоих генах: маленький сбой, и организм перестает следовать программе, которая призвана защитить его от любых внешних и внутренних атак. Он сравнил то, что с ним случилось, с аварией на Чернобыльской станции, когда реактор вышел из-под контроля и вернуть в нормальное состояние никто его не смог.Я пытался сказать ему о том, что надо пройти еще одно обследование, ехать в Германию или Израиль, где научились бороться с такой болезнью. На что, улыбнувшись, он ответил: «Я всегда хотел быть уникальным. Но только не в этом случае. Мою форму не лечат нигде».Он попросил меня никогда никому не рассказывать о его болезни. Он не собирался говорить о ней ни жене, ни сыновьям. Он вспомнил, как я писал однажды об одном из последних разговоров со своей бабушкой, когда она мне сказала, что все, что случилось в прошлом за долгую ее жизнь – девяносто лет, случилось вчера, что прошлое – это точка, а будущее – бесконечно, но по сути, та же точка, и надо каждое оставшееся мгновение жить так, словно оно последнее. Он сказал: «В оставшееся время я сделаю то, что все время откладывал…»На следующий день он попросил жену взять через неделю отпуск, потому что наконец-то нашел ту поездку, о которой они говорили последние несколько лет. Они провели две чудные недели в Исландии и Гренландии. Он всегда любил поспать, а в отпуске вставал на рассвете, садился в кресло и смотрел, как встает солнце. Ему казалось, что эти первые лучи дают ему силу жить. Иногда налетал ветер, и тогда ему казалось, что в его шуме он слышит тысячи разных голосов…Он написал серию из четырех материалов. Это были тексты о предназначении человека. О том, что у каждого из нас тысячи путей, но мы выбираем свой, и потом уже путь ведет нас к той цели, которую мы поставили себе. Любой путь – это испытание. На прочность, на человечность, на верность своему пути. Ему даже вручили какую-то премию…Он отправился в город, в котором родился, окончил школу и университет. Нашел своих одноклассников, с которыми не виделся тридцать лет; позвонил нескольким бывшим однокурсникам, сходил с ними в баню, выпил водки; откопал в архиве университета адреса своих старых преподавателей, почти никто из них не узнал его, они вообще с трудом вспоминали курс, на котором он учился… Он привел в порядок все финансовые дела и накануне майских праздников сказал родным, что ему надо в больницу, из которой он не вернется. За два года так никто из них и не узнал, что он смертельно болен… Его кремировали, и прах развеяли с высокого берега реки, которую он очень любил… Его жена перестала после похорон со мной разговаривать, обидевшись, что я, зная все, ничего ей не сказал. Но у каждого свой путь.  И своя боль. И потери, которые невосполнимы.