На чтение: ≈ 8 мин.У каждой криницы своя вода. И цвет глаз у каждого человека свой. И запах свой у каждого дома. Но все реже видишь у общественного колодца, писал как-то Имант Зиедонис, уже наполненное хорошим человеком ведро – как привет, как благожеланный жест, чтобы ты передал его дальше, следующим – нет, ведро выльют, а для другого никто не наполнит. Я до сих пор влюблен в Киев. А тогда, в юности, я мог часами бродить по Подолу, произнося вслух, словно пробуя на вкус, названия улиц: Борисоглебская, Хорива, Щековицкая, Игоревская. А еще там стояли, прижавшись белокаменными стенами к крутым склонам Владимирской горки и Андреевского спуска, храня прохладу, церковь Ильи, Турова божница, Пирогощи Богородицы церковь. А потом кончилось последнее лето в университете, я побросал в старую спортивную сумку джинсы, футболки, куртку, взял несколько фотографий и книг, бритву, зубную щетку, вечером сел в поезд и уехал в город, в котором никогда не был, – Запорожье.
Я мечтал учиться в аспирантуре, потом написать диссертацию о Йемене, а затем поехать работать куда-нибудь в Саудовскую Аравию. Но меня на четвертом курсе чуть не выкинули из университета за комсомольское собрание, на котором мы не хотели исключать нашего однокурсника Мишу Громяка из комсомола. Потому что не знали, за что именно его надо было исключить. Потом стало известно, что ему шили украинский буржуазный национализм. Одним словом, после того собрания мне пришлось ехать работать туда, куда я даже в страшном сне не собирался. Самый загаженный украинский город. Металлургические заводы вперемешку с жилыми кварталами. И еще я знал, что через город течет Красная речка, впадающая в Днепр. А вода в той речке цвета крови – туда сливают свои отходы заводы цветной металлургии. Но зато в Запорожье была одна из лучших молодежных газет на Украине. Поезд пришел ранним утром. По самому длинному проспекту Европы с пожитками на плечах за час я добрался до редакции. Уборщицы уже ушли, а сотрудники еще не пришли. Я сидел на окне в холле и смотрел, как город постепенно просыпается. Троллейбусы все чаще стали останавливаться напротив редакции, людей становилось все больше на остановках. Вдруг открылась дверца лифта, и вышла молодая женщина. Черные туфли на высоком каблуке, черное шелковое платье, чуть прикрывающее колени. Волосы рыжие с красным отливом. Яркая помада. И небрежно переброшенная через плечо черная сумка. Она прошла мимо. Потом вернулась. «Вы – наш новый сотрудник?» – «Угу, если вы из «Козы». – «Из «Козы», пойдемте, я кофе вас напою, вы же с поезда». Так мы познакомились с Лизой. Она была ответственным секретарем в «Козе» – «Комсомольце Запорiжжя», третьим человеком по рангу, а по сути первым. Кофе и в самом деле был вкусным. Она рассказывала мне о газете, о людях, о городе, о том, какая красивая здесь Хортица и что от плавней ничего не осталось, а вместо запорожских порогов торчат только две маленькие верхушки. Чем больше она рассказывала, тем тоскливее мне становилось. Я не хотел жить в этом городе, которого я еще не знал, но уже и не хотел узнавать. Я не хотел работать в газете и писать о комбайнерах и доярках, о комсомольских собраниях и ударных стройках. Она мне сказала: «Запомните, жить можно везде. И только от вас зависит, какой вы сделаете свою жизнь. Ваш Восток никуда от вас не уйдет, если вы захотите им по-настоящему заниматься. А теперь пойдемте, я познакомлю вас с главным редактором, а вечером мы с мужем ждем вас на картошку, а завтра утром, если не проспите, пойдем на закрытый просмотр «В четверг и больше никогда».
Так, как Лиза жарила картошку, больше никто не умел жарить. Каждый ломтик покрывался золотистой корочкой со всех сторон, он был хрустящим, сочным, сладковатым, жарилось все это на одной ложке домашнего постного масла. Неделями я пропадал в командировках, а на субботу и воскресенье отправлялся к Пивненкам. Их дом стоял на самом берегу Днепра, мы гуляли по городу, ели мороженое, пили множество раз кофе в нескольких местах на главном проспекте, жарили шашлык в Дубовой роще и не пропускали ни одной премьеры в местном театре. И говорили, говорили, говорили о французской литературе, Дебюсси, соборах Севильи, новых книгах. Потом нас стало четверо. У Лизы с Толей родилась Катерина. Потом пятеро. Я женился. А потом нас стало шестеро. У нас с женой родился сын. Катерина была старше Володи на три года. В пять лет она заставляла его быть ее принцем: становиться на одно колено, кланяться и целовать руку. Володя был мальчиком строптивым, становиться на колени не хотел, и они дрались между собой смертным боем, без крика, а потом снова мирились, и Катя начинала целовать его, а он говорил: «Не надо меня человать и любовать». Мы были молодыми, счастливыми, влюбленными, и нам нравилась газета, которую мы делали все вместе. И Лиза, и ее муж, и моя жена, и я работали в одной газете. Так длилось восемь лет, а потом мне предложили работу в Киеве, и я уехал, забрав с собой семью. Встречаться мы стали реже. Писали, звонили, приезжали друг к другу. Каждый раз, когда мы встречались, было такое ощущение, что словно только вчера мы уехали из Запорожья и стоит нам захотеть, мы снова станем такими же, как тридцать лет назад. Не все сбывается, о чем мечтаешь в двадцать лет. У многих почти ничего не сбывается. Я не стал арабистом. Но я с этим смирился. Несбывшаяся мечта не мешает мне жить. Лиза не сумела сохранить свою семью. Не одна она была в этом виновата. Оставшись одна, она безумно хотела быть нужной хоть кому-нибудь. Но не могла…
…Лиза умерла за два дня до своего дня рождения на прошлой неделе. У каждого из нас есть люди, которые вместе с нами стоят на невидимом мосту между будущим и прошлым. И чем меньше остается на том мосту людей вокруг нас, тем ближе время, когда для каждого из нас исчезнет наше собственное время.
Выбор читателей
Комментарии