Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Мне было восемнадцать лет. Я только что закончил первый курс университета. И впервые поехал за границу. В Польшу. На ознакомительную практику. Вместе со своими сверстниками из Варшавского университета мы бродили по редакциям газет, встречались с ведущими журналистами, устраивали творческие вечеринки. После одной такой вечеринки в студенческом общежитии под звуки «Червоных гитар» и пиво мы выбрались на улицу и пошли в Старе място, как было написано в одном путеводителе, «полное легенд и исторических воспоминаний». Я поймал себя тогда на мысли: какие легенды и какие воспоминания, если вся Варшава была практически полностью разрушена фашистами и от Старого города остались одни развалины. Это после войны местные архитекторы постарались: они полностью восстановили район Старого города, воссоздав в деталях все постройки, только внутренности этих зданий были наполнены современными коммуникациями.

Небо едва начинало сереть, было тихо, пахло почему-то свежим хлебом и соломой. Ядвига объяснила нам, что к открытию готовятся кафе: они пекут свой хлеб по старым рецептам – в каменной печи на соломе. Мы сидели на скамейке в каком-то скверике и смотрели, как просыпается город. Хлопнули ставни в доме напротив. Потухли уличные фонари. Молочник оставил три бутылки молока у входной двери… Позавтракав яичницей с горячим белым хлебом и выпив обжигающего кофе, густого, как мед, мы отправились обратно в общежитие. Но сразу поспать нам не удалось. На площадке ждал автобус. Мы ехали в Освенцим. О войне мы знали только из книг и рассказов родителей. Мы провели бурную ночь и поэтому всю дорогу проспали в автобусе. Лагерь встретил нас мелким дождем. Тучи висели над самыми крышами бараков. Словно во сне медленно шли мы по дорожкам, посыпанным мелким гравием. Казалось, жизнь остановилась. Исчезло все: прошлое и настоящее, а будущее никогда не наступит. Никаких звуков: ни пения птиц, ни шелеста травы, ни шороха гравия под ногами. Мы шли и шли, словно попав в какой-то лабиринт. Мне вдруг послышалось бесконечное равелевское болеро: еще один блок, еще один барак, темп все быстрее, музыка все резче. И вдруг все взорвалось. Тишину разорвали гортанные лающие команды. Они неслись из громкоговорителей, установленных на фонарных столбах. Лагерь оживал… Все остальное я помню как в замедленном фильме: бани, газовые печи, горы детских башмаков, игрушек, волосы, зубные коронки. Никакого болеро я уже не слышал, в голове звучали тысячи голосов, одновременно плача, прося, жалуясь, надеясь. Все погибшие в лагере собрались в моей голове и хотели рассказать мне, как они перед смертью вынесли то, что вынести невозможно. Мне показалось, что, если эта смертная песня сейчас же не прекратится, я сойду с ума. Мы вышли из музея. Никто не проронил ни слова. Так в молчании и прошли теми же гравиевыми дорожками и сели в автобус.

Когда сегодня кто-то начинает разговаривать со мной о фашизме, всякий раз во мне оживает то давнее ощущение, что я мог бы быть одним из тех, кто сгорел в газовых камерах. И не важно, что я родился уже после войны, когда мир все еще радовался Победе и понимал, что, не останови Советский Союз фашизм в сорок пятом, все жили бы в другом мире и при других порядках. Пройдут годы, и все станет забываться. Начнут всплывать политические обиды, нереализованные претензии, заговорит ущемленное честолюбие, начнут возводиться в ранг святых те, кто если и не был эсэсовцем, то помогал им, кто строил лагеря смерти и проводил там античеловеческие опыты, кто оставлял право на жизнь только арийцам и отдельным представителям «околоарийских племен». Страшнее всего, что фашизм сегодня оправдывают те, кого мы в советские времена считали самыми цивилизованными, самыми культурными, самыми толерантными, – прибалты. Мне скажут: не все. Да, не все. Но если народ может смести режим, как он снес советский строй, то почему он не может воспрепятствовать тому, чтобы политики не устанавливали памятники тем, кто служил в дивизиях «СС». Или это противоречит демократии? Такой памятник есть уже в Риге, скоро появится в Таллине. Мне скажут: а «Долина павших»? Да, знаю. Так называется мемориальный комплекс, открытый в 1950 году недалеко от Мадрида. Гигантский 150-метровый крест возносится над братской могилой. Под ним лежат останки бойцов и гражданского населения обеих Испаний. Это памятник всем жертвам гражданской войны одной страны. И это не совсем одно и то же, что памятник воевавшим на стороне тех, кто осужден международным трибуналом в Нюрнберге.

Чудовища рождаются не только от сна разума. Их часто рождает чувство неполноценности, нереализованности своих замыслов, национальные обиды и пристрастия. Но помните лист №71 «Капричос» Гойи? Глядя со страхом на звездный небосвод, чудовища словно говорят: «Когда рассветет, мы уйдем». Над демократической Прибалтикой рассвет еще не наступил…