Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

В переходе на Смоленской площади я давно уже знаю всех в лицо. Двух украинок – мать и дочь. Разложив картонные ящики, они торгуют апельсинами и яблоками, виноградом и клубникой. На вопрос: «Откуда товар?» честно отвечают: «А Бог его знает. Что дал хазяин, тем и торгуем». Иногда они жалуются, что все их гоняют, что всем нужно дать то денег, то фруктов, и что так они никогда ничего не заработают, а надо дом достраивать на Тернопольщине, младшую дочку учить. Рядом с ними сидит скрюченная сморщенная древняя армянка. Она продает зелень. К ней часто приходит ее подружка – крошечная старушка с юркими пытливыми глазками.

Как-то она разоткровенничалась со мной: «Знаете, сколько лет я в органах прослужила? Больше полувека». Может, и прослужила, кто ее знает. Она приносит своей подружке бумажный стаканчик с кофе, они достают папиросы и начинают неспешно вести бесконечный разговор, который начали не вчера и который никогда не закончат. Чуть дальше от них, согнувшись, стоит на коленях закутанная в черный платок женщина. Я не знаю, сколько ей лет. Лица ее не видно. Рядом с ней выставлена маленькая затертая иконка. Она все время бьет поклоны и трясется. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь бросил хоть какую-то мелочь в ее кружку. Еще дальше расположилась крупная девушка в кожаных штанах и такой же кожаной куртке. Волосы коротко стрижены. Лицо припухшее, словно она только что закончила плакать. Рядом с ней лежат две здоровенные овчарки. Мордами уткнулись в ее ботинки и ни на кого не обращают внимания. Тут же лоток с плакатиком: «Помогите на корм собакам!» Иногда к ней подруливает такой же затянутый в кожу мужчина. Трудно сказать, сколько ему лет. Глаз почти не видать. Лицо кирпичного цвета. Она тут же шлет его громким голосом подальше и снова прячет голову в коленях. Иногда в переходе появляется молодая женщина. Чистенько, опрятно одетая. Хорошо подстриженная. Она сидит на корточках и нежно смотрит на ребенка, которого всегда держит на руках. Одна щека малыша изуродована родимым пятном. Рядом с ней нет никакого плаката, только маленькая коробка. Она никогда не смотрит в лицо проходящим мимо. Мне почему-то кажется, что в жизни этой женщины произошло какое-то жуткое крушение, безумная трагедия, но в которой она выжила, хотя временами ее тянет ко дну, может быть, безденежье, может быть, отсутствие крыши над головой или одиночество и пустота. И тогда она появляется в переходе. Я точно знаю, что своего ребенка она любит. Такой взгяд, такую нежность нельзя сыграть. Но я не решаюсь подойти к ней и предложить помощь. Я чувствую, что вежливо, но твердо она отошьет меня. Есть в этом переходе еще и очень бойкая молодежная группа. Парни поют громко и фальшиво, их девушки впиваются в прохожих как клещи, и не отпускают до тех пор, пока они не достанут из кошелька пару монет. Над всем этим переходным обществом царит местная аристократка – крупная абхазка. Она продает подмосковные розы. Цветы всегда свежие, расходятся быстро. Закончив торговать, она все равно сидит на своем месте, и к ней по очереди подходят почти все обитатели перехода. То ли дань платят, то ли местными новостями обмениваются. На прошлой неделе в переходе появился новый обитатель. Сухонький, седой, с короткой профессорской бородкой. В синих застиранных джинсах. Такой же курточке. Когда-то голубые глаза выцвели. Он разложил на полу сотню книг. Библиотека всемирной литературы. Четырехтомник Блока. Шеститомник Диккенса с иллюстрациями Джека Бокуэлла. А в маленьком ящике лежали десятки миниатюрных изданий из серии «Библиотека поэта». Я листал одну книгу за другой. Он молчал, словно меня и не видел. Я выбрал «Театр» Тирсо де Молины в переводах Пяста и Щепкиной-Куперник. Де Молина принадлежит к числу знаменитейших мастеров старого испанского театра. Он стоит в одном ряду с Лопе де Вега. Последний раз, кажется, его издавали отдельно перед войной. Я молча протянул деньги. Он молча взял их. И только когда я положил томик в сумку и попрощался, он промолвил мне в след: «Не дай вам Бог продавать свою библиотеку». Больше он ничего не сказал. И мне нечего было ему сказать. Утешить? Чем? Что скоро все наладится и жизнь станет лучше, что пенсии повысят, что бесплатные лекарства появятся. Он бы мне не поверил. Он был еще одним отбившимся от стаи. Навсегда выпавшим из нее. Ему уже никогда не догнать тех, кто на всех парах мчится вперед «к светлому демократическому будущему», не оглядываясь по сторонам, не замечая потерь личного состава. Одним старым интеллигентом больше, одним меньше – какая разница?.. Господи, еще в тринадцатом веке в одной мудрой нашей книге было написано: «Правители, которые не заботятся о своих стариках и детях, обречены…»