Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Она сидела напротив него и думала о своих розах. В самом начале апреля, когда впервые по-настоящему потеплело, она приехала на дачу и разгребала, стоя по колена в снегу, хорошо спрятанные под еловыми лапами розовые кусты. Она ни минуты не сомневалась: раскрывать их или нет. Хотя снега было еще много, но температура уже была нулевой, и она знала, что через день-два снег растает, тем более что обещали дожди. Побеги были упругими, кое-где даже листья сохранились – зеленые, живые. Она внимательно рассмотрела каждый стебель. Маленькие почки уже готовились к большому выходу в свет.

Ирине Зубяк

Она видела, что через неделю они по-настоящему раскроются и пойдут в рост. Но через неделю грянули заморозки. Ночью дошло до минус шести. На следующее утро, примчавшись на дачу, она увидела, что мороз не повредил ни тюльпаны, ни нарциссы, ни лук, которые вовсю полезли из почвы. А вот почки на розах почернели. Подкормила каждый кустик специальным раствором, надеясь, что еще не поздно, чтобы появились новые почки. Но вскоре стало ясно, что половина кустов все-таки примерзла. И среди них ее любимая темно-вишневая, почти черная, махровая старая голландская роза. Она привезла ее пять лет назад из Амстердама. Совсем крошечный стебелек, упрятанный в непроницаемую полиэтиленовую упаковку. Возилась с ним, как с маленьким ребенком. Разговаривала, рассказывала о том, чем собирается подкормить и где подрезать, а на зиму теплее всех остальных укрывала. Роза прижилась. Разрослась пышным кустиком из пяти стеблей, каждый год она подрезала эти стебли на высоте в полметра, и роза выбрасывала десятки боковых побегов и пышно цвела все лето. Она надеялась, что, может быть, она еще выживет, выбросив побег прямо из корней. Соседка уже пятнадцать минут подряд, не останавливаясь, взахлеб рассказывала, как ей повезло, что она на полтора месяца съездила на стажировку в Англию и что она впервые поняла, как надо учить детей английскому языку и как не могла уехать из Стратфорда-на-Авоне, где, казалось, стоило закрыть глаза, и увидишь, как центральной улицей идет, не смотря по сторонам, к своему дому Шекспир. «Я много видела постановок «Короля Лира», но в «Глобусе» я просто рыдала, когда вдруг солнце, висящее над сценой, треснуло, разорвалось пополам, и из него посыпался неукротимым потоком песок, постепенно заполняя все пространство сцены. Лира ослепили, и отныне он обречен всю оставшуюся жизнь брести по колена в этом песке». Анна согласно кивала головой, словно поддакивая. Соседке этого было более чем достаточно. Она ни за что бы не отдала сейчас Анне свое слово. Анна поймала себя на том, что вдруг стала прислушиваться, что говорит сидящий напротив нее мужчина. Он был коротко стрижен, как солдат. Волосы с проседью. Серо-голубые глаза. Нервные губы. Она знала его уже десять лет. Они познакомились на каком-то семинаре в Киеве. Он был старше ее на двадцать лет. Разведен. А у нее тогда, только что закончившей аспирантуру, был в самом разгаре роман со своим бывшим университетским однокурсником, и она ждала, когда он в один прекрасный день позовет ее замуж. Поэтому мягко дала понять своему новому знакомому, что ничего у них не получится, и, просидев полночи в его гостиничном номере, слушая рассказы об Эльсиноре и прибрежных лесах Дании, она мягко отстранила его руку, когда он в очередной раз, подливая ей кофе, как бы невзначай коснулся ее волос. После той конференции она не видела его два года. Специально. С однокурсником тоже ничего не получилось. Потом они встречались еще не раз. Но ни он, ни она никогда не вспоминали о той ночи в киевской гостинице, когда могло случиться все и когда ничего не случилось. Иногда она обращалась к нему за профессиональным советом, и он, откладывая все свои дела, встречался с ней и помогал. И вот теперь, слушая, как он увлеченно рассказывает своей соседке о романе Артуро Переса-Реверте, о том, что он просто-напросто влюбился в главного героя «ватиканского кэгэбэшника» Лоренцо, и как молодая женщина вдруг сказала, что и Лоренцо, и Макарена – безумно одиноки, и им никогда не преодолеть этого одиночества, что бы они ни предпринимали, потому что они выбрали для себя путь, который не в силе изменить, он от них не зависит, – она, взвалив себе на плечи родословную с XIV века, а он, сутки стоя на моле под пронизывающим до костей дождем в ожидании так и не вернувшегося из моря отца-рыбака. Он посмотрел на свою соседку и ответил: «Мне их обоих безумно жаль. Они разминулись и уже никогда не встретятся, хотя были предназначены друг для друга». Анна, услышав эти слова, вдруг испытала чувство ревности. Оно поднималось, казалось, от кончиков пальцев и захлестывало ее всю. Она хотела встать и вывернуть свое остывшее жаркое на девушку, которая так его заинтересовала…

…Когда обед закончился, Анна подошла к нему. «Ты не ощущаешь аромата жасмина?» – процитировала она Антонио Бургоса. И он, сам того не зная, ответил цитатой: «Какого? Здесь нет никакого жасмина». – «Того, который цвел тут раньше».

Я знаю их обоих, и мне их жаль. Они тоже разминулись, как Лоренцо и Макарена, хотя были предназначены друг для друга…