Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Было раннее утро. Кажется, начало седьмого. По субботам он всегда так рано ходил в магазин, закупая продукты на неделю. Он быстро сбрасывал в тележку все, что ему загадала купить жена. Время от времени подсматривал в шпаргалку, боясь что-то упустить, дабы потом еще раз не возвращаться. Последние дни он часто думал о молодой энергичной сотруднице, которая, увидев, что освобождается место начальника департамента, стала землю рыть, чтобы занять это место. И в этом рытье не все ему нравилось. Хотя он сам таким был да и сейчас работает по-прежнему на износ, если надо чего-то добиться. А все началось, когда ему было двадцать шесть лет и он работал в региональном отделении большой корпорации. Иногда его вызывали в столицу, тогда он собирал сумку местных подарков и отправлялся с визитом. После трехдневных совещаний, где ставились задачи и определялись лучшие сотрудники, он возвращался снова на целый год в свой город.

Москвичи, работающие в штаб-квартире корпорации, на седьмом этаже здания, построенного в стиле раннего конструктивизма, считали всех, кто жил дальше кольцевой дороги, провинциалами, и его тоже, и город, в котором он жил. Город он свой любил. Знал все его потайные места, внутренние дворики, спрятанные в переулках старые домишки, сохранившиеся росписи великих художников в церквях и монастырях, сбегающие к реке крутые тропинки. Ему нравился город, умытый дождем. Булыжники тогда на мостовой сверкали, как черное золото. Капли, срываясь с пышной листвы на бульварах, разбивались, разлетаясь на сотни крошечных звезд. Он никуда не собирался уезжать из своего города. Он к нему прирос, как прирастает дикий виноград к стене дома, как прирастают ракушки к деревянным волнорезам. Из редких командировок он с радостью возвращался домой. К тому времени, о котором я рассказываю, у него уже был свой дом. Двухкомнатная квартира в современной шестнадцатиэтажке с видом на купола церкви, которая была визитной карточкой его города. Подрастал сын. Совсем на него не похожий, весь в мать, жену его, кареглазый, черноволосый. Однажды раздался звонок из штаб-квартиры, его соединили с самым большим начальником, и тот ему голосом, ничего не выражающим, ни угрозы, ни признания, ни ласки, ни ободрения, – просто стандартным вежливым голосом начальника, знающего, сколько человек на него работает и в какие двери он может войти, если вдруг случатся неприятности, а они ведь случаются у всех, даже у больших начальников, и вот этот непосредственный начальник моего героя голосом, который я только что описал, попросил своего подчиненного быть завтра утром в десять часов у него в кабинете. Мой герой достал билет на последний самолет, в то время все было дефицитом, а уж любые билеты тем более. Руководитель корпорации предложил ему работу в Москве с окладом в три раза выше, чем у него был, и тридцать человек подчиненных. Что говорить, они восприняли его как чужака, случайно занявшего не ему предназначавшееся место, счастливчика. Они не верили в мальчика из провинции. А мальчик из провинции попросил у босса ровно месяц испытательного срока. Спал по три часа в сутки, писал десятки служебных записок и докладных, не пропустил ни одного совещания, отстоял своего сотрудника, когда на того пришла «телега» из партийных органов, он рыл землю так, как роет ее сейчас его молодая сотрудница Клавдия. Набирая в пакет картошку из большого контейнера, он вдруг понял, что имя Клава из другого времени, из другого поколения. Почему оно досталось той, кого должны были назвать Юлией, Кристиной, Машей, Ксюшей? Да бог с ним, с этим именем, сказал себе он, подходя к мясному прилавку. Клава неплохо работает, справляется со сложными заданиями, но уж больно нахрапистая, пробивная, как танк, – ни одна стена перед ней не устоит. Она рушит стены, усмехнулся он, а ему приходится их восстанавливать. А на днях к нему зашел его зам, такой же амбициозный, как и Клава, правда, постарше, поопытнее. Клава у него в прямом подчинении. Вроде бы советовался, как эффективнее запустить новый проект, а потом вдруг говорит: «Наша новая звезда слишком ретивая, людей обижает, говорят, чужие идеи присваивает». В общем, он ему так сказал: «Решай как хочешь. У нее еще испытательный срок, можешь уволить, но кто потащит твои проекты». Поговорили, называется, зам ушел, обидевшись, услышал в его словах намек, что сам он вроде бы ничего не может и не значит. Впереди него стояла сухонькая старушка в потертой шубке. Когда-то это была шикарная шуба, подумал он. Но сколько лет прошло с тех пор? Старушка спрашивала у продавщицы: «Сколько будет стоить со скидкой пакетик куриных потрошков на суп?» Та ей ответила. Старушка сокрушенно мотнула головой: «Нет, спасибо, не буду брать, если их возьму, на хлеб не хватит». Продавщица поинтересовалась: «А сколько не хватает? Может, я отвешу немного?» «Пять рублей», – был тихий ответ. Вдруг ему стало неуютно, он почувствовал, как краснеет, а не краснел он уже лет двадцать. Ему стало стыдно за свою тележку, набитую продуктами. Он достал бумажник, взял сотенную, потом передумал и достал десять рублей. Протянул старушке: «Возьмите…» Она удивленно взглянула на него, он увидел глаза, как полинявшие васильки, она взяла деньги, тихо сказав: «Благодарю вас», быстро отошла от прилавка с маленьким пакетиком куриных потрошков. Продавщица взвесила ему полкилограмма куриного фарша и кролика: «А вы психолог. Если бы вы ей дали больше, она никогда бы не взяла, я ее хорошо знаю, она часто у нас покупает такими маленькими порциями, говорят, бывшая балерина», – и продавщица тяжело вздохнула. В этом вздохе уместилась вся наша жизнь. И Клавина тоже…