Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Герман в кожаных штанах и такой же куртке гонял на мотоцикле. Когда не работал на стройке прорабом. Вечерами он играл в казино, а по выходным встречался с Лизой, сотрудницей пиаровского агентства. Лиза была хрупкой девушкой. Вечно куда-то спешила. Никогда ничего не успевала. Часто по выходным она носилась по модным бутикам, стараясь не пропустить ни одну распродажу. Все заработанные деньги Лиза спускала на модные вещи прошлого сезона. Многие покупки так и лежали нераспакованными в маленькой комнате большой коммунальной квартиры, где она жила. Половина из этих вещей была ей просто не нужна: они ей не шли и не сочетались с другими ее вещами. Но когда она оказывалась в магазине, ее обуревала горячая, как Германа поцелуи, сжигающая, как солнце на египетских пляжах, ненасытная страсть хватать все подряд и быстрее мчаться к кассе, чтобы никто ее не опередил.

Графиня, ее дальняя родственница, сделала себе массу пластических операций, в семьдесят лет выглядела тридцатилетней, ни одной морщины, только веки, сотни раз изрезанные, не хотели открываться широко, как в настоящей молодости, и она все время смотрела на мир полуприкрытыми глазами, словно собралась засыпать. Графиня жила в загородном доме, спроектированном Фостером – самым знаменитым английским архитектором. (Кристофер Рен отстраивал Лондон после Большого пожара. Фостер превратил Лондон в город будущего. Говорят, что самая богатая женщина России, тоже занимающаяся строительством, наняла Фостера, чтобы он сотворил для Москвы что-то фантастическое: небоскреб, не похожий ни на что существующее в материальном мире. Вроде бы и место уже нашли, где строить.) Время графини текло по замкнутому кругу: светские приемы – хирургическая клиника – светские приемы. Странно, подумал Роман, как она выдерживала все эти косметические операции, если жила за счет сердечного стимулятора. Этот черный таинственный чемоданчик ее охрана таскала повсюду за ней, от него струились, словно змеи, мягкие серебряные провода прямо ей под платье. Германа съедает страсть к игре. Денег нет, все, что было, уже проиграл, со стройки ничего не унести, он слишком изыскан, чтобы продавать налево раствор, бетонные перекрытия или гравий с песком. Узнав про секрет графини, Герман решает выведать его. Приходит к ней ночью, когда она уже отпустила охрану и горничную, и начинает щелкать разными рычажками на стимуляторе. Графине показалось, что в ее сердце тыкают острым кухонным ножом, и она открыла Герману свою тайну. Уходя, он забыл поставить стимулятор на обычный режим, и графиня умерла от сердечной недостаточности, но этого Герман уже не увидел, он мчался в казино… Вот на такую авангардную постановку «Пиковой дамы» попал Роман. Пушкина переписали, но музыка Чайковского осталась. Голоса были сильные, страстные, и он больше слушал, прикрыв глаза, чем смотрел. Жаль, подумал он, что Кристина не вернулась из командировки, итальянцы снова бастуют, самолеты не летают, и ей приходится добираться из Рима чуть ли не через Дубаи, прилетит она поздно ночью, он после театра поедет встречать ее в аэропорт. Он любил свою жену и не скрывал этого. Они прожили вместе уже двадцать лет. У них есть дочка, которая вот-вот выйдет замуж за хорошего работящего парня. Тот еще учится в университете, но уже создал свою компьютерную фирму и неплохо зарабатывает. Никуда уезжать не хочет, хотя ему предлагали доучиваться и в Германии, и в Канаде, да и на работу звали в западную компанию, он отказывался наотрез. Хочу, говорит, только на себя работать, заниматься, пусть небольшим, но своим делом. Но больше всего Роману понравилось, когда парень сказал, что они собираются родить, как минимум, троих ребятишек – двоих мальчиков и одну девочку, чтобы в доме шумно было. Мол, дом без детской кутерьмы, игр, беготни наперегонки – и не дом вовсе. Может, он так говорит потому, что вырос один, нет у него родных ни братьев, ни сестер. Роман оделся и вышел на улицу. Было на удивление тихо – ни машин, ни бушующих подростков, он поднял голову и увидел огромную улыбающуюся луну. «Роман?» – его руки кто-то коснулся. Он повернул голову и увидел женщину в строгом бежевом пальто, волосы, затянутые узлом. Ухоженную, старше его лет на десять. «Простите, я вас знаю?» – спросил он удивленно. «Знаешь, я была твоей учительницей в десятом классе в Кавельской школе…» – «Я вас не узнал, Людмила Ивановна!» – «Так изменилась? Конечно, изменилась, постарела. Время неумолимее относится к нам, женщинам, может, потому, что мы всячески стараемся его одурачить, остановить. А я в театре тебя узнала. Сидела через проход от тебя». Они гуляли по ночному городу, не спеша, не обращая внимания на налетевший откуда-то резкий ветер. Он рассказал ей, как поступил в университет, как работал, как в конце концов оказался в Москве. А она ему о том, как все эти годы моталась за Григорием, как он дослужился до полковника и как они после его пенсии осели в Москве. Сказала, что после Кавельской, больше никогда не работала в школе: то журналистикой занималась, то в институте преподавала. «Позвони, – сказала она на прощание. – Григорий будет рад тебя видеть».

… Первого сентября в их классе появилась новая учительница литературы. Приехала в их город с мужем-военным. Ребятам она понравилась: сразу литературную студию организовала, сама стихи писала, возила с мужем их на полигон, дома устраивала чаепития, угощала вкусными пирогами и заставляла разбирать сочинения друг друга. Однажды после уроков Людмила Ивановна попросила его зайти к ним домой вечером, если сможет, поговорить о его будущем, куда собирается поступать, кем быть. Он пришел, на столе стояли чай, пирог. «Григорий внезапно уехал на учения, так что мы сами поговорим. Хорошо?» «Хорошо», – кивнул он. Они пили чай, говорили о стихах, она читала ему свои последние, о том, что он собирается на философский или психологический. Они сидели рядом на диване, и в один момент он почувствовал, как рука Людмилы Ивановны обняла его за шею… Его вдруг словно оглушило, ударило током, все тело задрожало, и он подумал, что надо уходить сейчас, ради его дружбы с Григорием, ради Людмилы Ивановны, ради его самого. Он встал: «Мне надо идти». Она поднялась тоже. Обняла его. «Мне надо идти, простите меня», – и он рванул к двери, благо он знал, как она открывается. Он бежал всю дорогу домой под проливным дождем, не останавливаясь. Неделю Роман проболел, а когда пришел в школу, ребята сказали, что Людмила Ивановна уехала, мужа перевели в новое место…

…Роман рассказал мне эту школьную историю давно, когда мы с ним еще работали в «Комсомольской правде». Но Людмилу Ивановну он встретил на прошлой неделе…