Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Я ничуть не жалею, что стал профессиональным журналистом. Люди, с которыми встречался ради газетного интервью, очерков и статей, сами того не зная, делали меня добрее, мудрее, терпимее. Не говорю уже о том, что они открывали мне миры, о существовании которых я и не догадывался. Мне везло на собеседников.

Недавно умерший Николай Амосов – величайший кардиохирург двадцатого века, – рассказывая о том, почему он занялся и кибернетикой, признался: «Я верю, что искусственный разум создать можно. Но такое создание никогда не станет человеком – что бы ни писали фантасты. У него не будет души. Он никогда не будет страдать и маяться. Радуга для него никогда не будет чудом, а лишь цветами спектра. Предгрозовой шум листвы он воспримет как акустические помехи, а заметив падающую звезду, сразу применит к ее полету физические законы, хотя, может быть, это чья-то душа покидает в этот миг нашу землю. Я серьезно говорю. Все мы, умершие и живые, – часть единого информационно-энергетического поля, существующего параллельно нашему миру». Академик Борис Патон рассказывал мне о мостах, электросварке и композитах так, словно читал любимые стихи. Кстати, мостик, переброшенный его отцом над тихой улочкой, плавно струящейся между двумя киевскими кручами, больше похож на незавершенную строчку ранних Лины Костенко или Владимира Сосюры, чем на техническое сооружение, выстроенное по законам математики. Литературовед Анна Розанова, с трудом передвигающаяся, но все еще необычайно красивая в свои семьдесят лет без помощи пластических хирургов, позвала меня к себе домой, в огромную однокомнатную квартиру, все стены которой занимали шкафы с книгами. У окна разместился массивный дубовый стол, заваленный гранками, рукописями, журналами. Посреди комнаты стояла огромная кровать под балдахином, покрытая вышитым синими васильками покрывалом. На ней спали в разных углах три серые кошки. На противоположной от окна стене в книжных шкафах была сделана ниша. Там висела картина. Молодая женщина, зябко кутаясь в кружевную шаль, сидела в кресле вполоборота и смотрела куда-то мимо вас. Я сразу узнал этот портрет, молодая Анна Розанова. Эту картину очень любил Максим Рыльский. Мы проговорили с ней весь вечер. Она ответила на все мои вопросы. Я притащил ей огромную охапку бледно-желтых роз, она смотрела на них и чуть ли не поминутно повторяла: «Ну зачем вы так потратились, деточка?» За пять дней с секретарем райкома комсомола Анной Шапкой мы проехали все тридцать хозяйств ее Приморского района. Председатели откладывали свои дела, чтобы поговорить с ней. Она знала все обо всем: сколько дали на круг зерновых, как будут реконструировать старый консервный завод, когда завезут шифер на строительство клуба, сколько молодых мам сидит дома, потому что совхозный детский сад все еще не сдан, где самая плохая дорога в хозяйстве и сколько не хватает специалистов. За пять дней я увидел, как она доит коров, водит трактор, дает урок зоологии в школе, ловит футболкой бычков в мелком заливчике Азовского моря и как плачет, найдя мертвого дельфина на песчаном пляже близ Приморска. Все ребята, с кем она встречалась, называли ее по-свойски: Аня. И на ты. В семьдесят шестом году – в самый пик застоя. Она не стала ни секретарем райкома партии, ни завотделом обкома комсомола. Ушла директором задрипанного сельхозтехникума. И через пару лет сделала его одним из лучших на Украине. Конкурс был неимоверный – 7 человек на место. При второй встрече, уже будучи директором техникума, она сказала мне: «Я счастлива, но какая же я одинокая…» «Одинокая?» – не поверил я. «Мы все одиноки. Только часто не понимаем этого. Одиночество внутри нас. Наша душа не может вместить всей бесконечности времени и пространства. Мы не можем осознать, что всему нет ни начала, ни конца». Анна говорила почти строчками из борхесовского «Алефа», которого в ту пору в нашей стране еще никто не читал, да и не знал. Сероглазый, непоседливый, похожий на пацаненка Витя Капшук – Герой Советского Союза, только что приехавший из Афгана в отпуск. Их взвод попал в засаду, командира тяжело ранило, бой длился больше суток, им все-таки удалось выбраться из ловушки. Виктор вытащил оттуда старлея на себе. Я пытался его разговорить: как там было? «Ну как было? Так и было. Это же война. Или они нас. Или мы их. Мы стали одним целым, поэтому и выбрались». Нора Беллоу, журналистка «Гардиан», бравшая интервью у Сталина и написавшая потрясающую книгу о Тито, на вопросы о войне в Югославии отвечала непривычно для западного аналитика: «Мира не будет до тех пор, пока кто-то не перестанет делить людей на правильных и неправильных, верных и неверных, пока мы все не научимся уважать других – не похожих на нас и ценить их именно за эту непохожесть».

…К чему я вспоминаю всех этих людей – героев своих материалов? Просто было время, когда я мечтал не о журналистике, а об арабском Востоке. Я бредил Йеменом и Андалузией. Хотел, чтобы тот мир стал частью меня. Не получилось. Но кто знает, чтобы я делал сейчас, став профессиональным арабистом? Эльза Триоле когда-то написала в письме: «Жизнь, как зимний день, убывает на глазах, и надо спешить видеться с людьми, с которыми связан невидимыми нитями». Я связан такими нитями со всеми своими героями. Они помогают мне жить…