Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Двадцать лет прошло, как один день. Права была моя бабушка, говоря, что в прошлой жизни все было вчера: слезы и радость, свадьбы и поминки. У меня на стене в кабинете висит черно-белая фотография: мы с Олей Дмитриевой, тогда мы работали вместе в «Комсомольской правде», в черных спецовках, белых шапочках сидим перед панелью управления третьим блоком Чернобыльской атомной станции. Май восемьдесят шестого года. Еще вертолеты сбрасывают мешки с песком в жерло разрушенного четвертого блока. Еще никто по-настоящему не понимает, что же произошло на самом деле. Еще военные врачи из закрытых клиник пытаются спасти обреченных пожарных. Еще не начали рубить «рыжий» лес вокруг станции и хоронить его во временных могильниках. Еще не вручают денежные премии солдатам срочной службы за проведенные полчаса в радиационных полях, которые не совместимы с жизнью. Еще не приезжают звезды эстрады в лагерь отдыха, перевалочную базу «Зеленый мыс». Еще не выдают ордена и медали. Еще власти успокаивают всех, что ничего серьезного не случилось. Еще никто не говорит о влиянии малых доз на человека. Еще никто не составляет карту подземных вод Украины, Белоруссии и России.

Но уже опустели деревни вокруг станции. Уже стали разбивать площадки в новых местах под дома для переселенцев, не проверив уровень радиации. Уже заговорили о необходимости диспансеризации всего населения, оказавшегося в зоне. Уже начали мыть по два раза на день киевские улицы. Уже пригнали курсантов военных и милицейских училищ и запустили их на крышу третьего блока лопатами сгребать радиоактивный мусор. Мне выпало большое счастье общаться с людьми, которые спасали тогда не только Украину, но и всю Европу: до десятого мая вполне существовала вероятность повторного взрыва. Я разговаривал с физиками и химиками, врачами и вертолетчиками, инженерами и строителями. Были среди них академики и генералы, рядовые и министры, комсомольские вожаки и студенты. Я помню до мелочей каждую встречу с этими людьми: они не произносили громких слов о любви к Родине, о своей высокой миссии, о деньгах, которые им платили. Они были профессионалами высокого класса, и почти все они знали, что расплата за проведенные дни и ночи на территории разрушенной станции и в зоне неминуемо наступит. Для каждого чернобыльская пуля движется со своей собственной скоростью. Через Чернобыль пройдут сотни тысяч людей из разных мест Советского Союза. Потом они рассеются по территории огромной тогда еще страны, и никто никогда не узнает достоверной статистики: сколько же в самом деле ликвидаторов заболело и умерло именно от Чернобыля, а не от инфаркта, инсульта, старости. Они будут приходить в местные поликлиники, жаловаться на все возрастающую усталость, потерю аппетита, общее недомогание – им будут выписывать витамины, делать общий анализ крови, рентген и успокаивать: все пройдет. Сколько таких писем я получил, пока работал в «Комсомолке». Там были страшные истории! От паренька, водителя машины разграждения, отслужившего в зоне полгода. Когда приехал в командировку, его уже не было в живых. Он выпил пачку таблеток, и его не спасли. Он писал мне: «За два года я превратился в старика. Я ничего не хочу и ничего не могу. Каким злым был тот генерал, что вручал мне премию, говоря: вернувшись, купишь колечко невесте. Какая невеста? Я теперь никому не нужен». Мне было безумно жаль этого паренька, мне казалось, что я потерял родственника, друга, очень близкого человека. Но еще больше мне было жаль того генерала, который вручал при мне в зоне солдатам премии. Не знаю, был ли в той группе парень, написавший мне письмо, или нет… После вручения мы поехали с генералом в лесочек – у нас была бутылка украинского самогона, черный хлеб, зеленый лук, копченое сало. Разложили все это на сиденье в газике, чтобы не выходить из машины. Чтобы лишний раз не набрать радиоактивной грязи на сапоги. Выпив несколько рюмок, я спросил: «После такой дозы радиации нужны ли им эти премии?» Он посмотрел на меня жестко и сказал: «Это единственное, что я могу для них сделать. Я тоже был в этих местах. Ты думаешь, мне их не жаль? Я и так делаю все, чтобы уменьшить угрозу для их здоровья, но кто-то должен делать эту гребаную работу! Нет еще таких роботов!» И он залпом выпил рюмку, желваки на его скулах чуть не взорвали щеки.

…Двадцать лет прошло. Как один день. Многих из тех, с кем я встречался в восемьдесят шестом году, уже нет в живых. Многие затерялись где-то на постсоветском пространстве, не отвечают на письма и открытки. Многие «отстали от стаи в самую суровую из зим». Я их должник… Они спасли мою жизнь и сотни тысяч других. Они научили меня по-другому смотреть на мир, ценить мгновения, которые нам отпущены, видеть опасность, когда ее не видать. Цветущий луг, сад, полный налитых антоновок, может таить смертельную угрозу. Когда я ехал в Чернобыль первый раз, я почти ничего не знал о ядерной энергетике. Теперь я слишком много знаю. Но если бы авария случилась снова, я бы поехал туда не раздумывая. Несмотря на то, что двадцать лет периодически мне снится один и тот же сон: я на станции в каком-то огромном зале, заперт, ни одной двери, и я бесконечно кружу, пытаясь найти исчезнувшие двери…