Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Сны мне теперь почти не снятся. Это в молодости снились многосерийные сны. Проснувшись посреди ночи от страха или восторга, я мог перевернуться на другой бок, закрыть глаза, и сон продолжался. Их было много, разных. Чаще всего мне снилось, что я гуляю по незнакомому городу, рассматриваю резные двери старых домов, чугунные решетки на воротах, статуи в парках. А потом я приезжал куда-нибудь впервые, выходил на улицу, и мне казалось, что я уже был здесь, видел и эти ворота, и эти крыши, и эти садики. Я знал, что стоит мне повернуть направо, как я увижу фонтан Треви. Я не очень зацикливался на этих ощущениях, успокаивая себя тем, что места, куда я приезжаю, писаны-переписаны не один раз и в художественной литературе, и в разных справочниках, да в кино и по телевизору их постоянно показывают. Все это оседает в подкорке, а потом в определенный момент всплывает, вот и кажется, что ты тут уже был, хотя в самом деле идешь по этим улицам впервые и смотришь на эти дома тоже впервые. Но два своих сна я буду помнить всегда, каждую деталь, каждый жест, каждое произнесенное в них слово.

Первый сон мне приснился в Киеве, больше двадцати лет назад. Снилось, что я гуляю с сыном рядом с домом. И вдруг он, увидев впереди на дорожке сидящую птицу, бежит к ней и на моих глазах проваливается в канализационный люк. Я подбегаю к люку, но вижу только идущий из-под земли пар. И я прыгаю туда. Оттолкнувшись от земли и еще не почувствовав обжигающего кипятка, я проснулся. Сердце выскакивало из груди, я задыхался. Стоит ли говорить, что с тех пор я всегда обходил стороной, особенно когда шел вместе с сыном, все люки и колодцы. А второй сон мне приснился, когда умер мой младший брат. Во сне мы сидели на кухне нашего дома, отец, мать, его жена, дети и я. Мимо окон мелькнула какая-то тень, и мне показалось, что это брат. Во сне я знал, что он умер и не может прийти, но он пришел. И тогда я подошел к входной двери, уперся ногами в пол, спиной в дверь и стал говорить ему: «Уходи». А он все сильнее жал на дверь, и мне казалось, что она вот-вот откроется. Это противостояние было бесконечно долгим, а потом натиск постепенно стал спадать, и я услышал удаляющиеся шаги. После этого брат мне больше никогда не снился. Однажды, еще до смерти брата, мама рассказала мне свой страшный сон. Ей снилось, что она идет мимо кладбища, а там у могилы сидит ее подруга, похоронившая недавно сына. Он был трактористом. Пахал, что-то заело, и, не выключив мотор, он полез под трактор. Тот поехал и размазал парня по пашне. Так вот она говорит маме: «Надя, мы с тобой такие хорошие подружки. А будем еще ближе скоро». Через полгода моего брата не стало. Он сгорел за два месяца от саркомы. Его похоронили в нескольких метрах от того несчастного парня. Что такое наши сны?.. В «Письменах Бога» Борхеса заключенный жрец рассказывает, как он однажды увидел во сне, что на полу его темницы появилась песчинка. Он не обратил внимания и снова погрузился в сон. Ему приснилось, что он проснулся и увидел уже две песчинки. Он опять заснул, а потом ему пригрезилось, что он снова проснулся, и на полу стало уже три песчинки. Они множились, пока не заполнили всю камеру. Жрец начал задыхаться под этой горой песка. Он заставил себя проснуться. Но это ничего не дало: песок по-прежнему давил на него. И тогда он услышал голос: «Ты пробудился не к бдению, а к предыдущему сну. А этот сон в свою очередь заключен в другом, и так до бесконечности, равной числу песчинок. Путь, на который ты вступил, нескончаем; ты умрешь, прежде чем проснешься на самом деле». Жрец почувствовал, что погибает. Рот у него был забит песком, но он успел прокричать: «Приснившийся песок не в силах меня убить, и не существует сновидений, порождаемых сновидениями» и проснулся. Сны хотят нам сказать или говорят нечто, что мы не должны потерять, затем они нам и снятся, подводя нас к порогу, за которым мы можем найти откровение. Суть всех откровений сводится к одному: нет события, которое бы не заключало в себе историю всего мира со всей ее бесконечной цепью причин и следствий. Теннисон когда-то сказал, что, если бы нам удалось понять хотя бы один цветок, мы бы узнали, кто мы и что представляет собой весь мир. И может быть, мы бы поняли, что начало времени совпадает с началом творения, и что первоначальные мгновения – это не только бесконечное будущее, но и бесконечное прошедшее, и что «была первая ночь, но однако ей предшествовал целый ряд столетий». Думая об этом, я всегда вспоминаю мои любимые слова у Шопенгауэра: «Никто никогда не жил в прошлом, как никто никогда не жил в будущем: форма любой жизни – только настоящее, этого сокровища у нас не вырвет никто… Время – это непрерывно вращающийся круг: нисходящая дуга – это прошлое, восходящая – будущее, но над ними царит неделимая точка, где они достигают касательной, – это и есть настоящее». Перефразируя Борхеса, можно сказать, что сны, как и время, – это река, которая уносит нас, но эта река – мы сами, и мир, к счастью, остается явью, а не чьим-то вымыслом, сном. Мы никому не снимся, кроме нас самих?