На чтение: ≈ 9 мин.Анна Семеновна прожила всю свою жизнь одна. Ни мужа, ни детей у нее не было. Не случилось. С нами всегда происходит то, что нам на роду написано, и от этого никуда не деться – любила она повторять. Она проработала всю жизнь, тридцать пять лет, в одной школе – на тихой улочке в центре города, куда пришла по распределению после университета. Менялись директора, менялись начальники, страна поменялась. А Анна Семеновна так и осталась рядовой учительницей русского языка и литературы. Она никогда не болела, ни разу за всю жизнь не взяла больничный. На все случаи у нее были припасены банки с вареньем – смородиновым, малиновым, брусничным, черничным, земляничным – и травы.
По выходным, как только первые проталины появятся, она на электричку – и за город. И так до самой зимы, пока снег не выпадет. Она собирала почки, цветы, травы, выкапывала корешки. Никто ее этому специально не учил, и она нигде не училась. Когда маленькой была, мама и бабушка лечили ее не таблетками и не микстурами. Бабушка заварит, бывало, из одного мешочка щепотку, из другого, заставит подышать душистым паром, разотрет мазью, которую сама же делала, и к утру простуду у Анечки как рукой снимало. А все царапины и порезы бабушка лечила только подорожником. Студенткой Аня приезжала домой на каникулы, садилась рядом с бабушкой и целыми днями записывала за ней, что когда собирать, как настаивать и как лечить. Бабушка не раз раздумчиво говорила ей: «От всего Бог дал людям лекарство. Надо только увидеть это лекарство, где оно растет, как оно цветет. Есть лекарство от головы, от сердца, от ног. От тоски и печали есть. Нет лишь лекарства от любви. Любовь лечится только любовью. Да еще от одиночества ничего не найдешь ни в лугах, ни в перелесках. Тут человек сам себе лекарь». За пять студенческих лет набралось пять толстых тетрадей с бабушкиными рецептами.
Почему осталась одна? Не случилось, вот и все. И парни в университете за ней бегали, а когда пошла работать, то и взрослые мужики увивались. Но стержня в них не было, силы, которая притягивала бы как магнит. Иногда, слушая ноктюрны Шопена, она грезила о человеке, которого бы навсегда впустила в свою жизнь: она представляла его сероглазым, с седеющими висками, открытым прямым взглядом, очень спокойным, скупым на слова, надежным, как океанские утесы. Угасал последний звук, и она, стряхнув с себя пелену полусна, вздыхала: «Ну что за иллюзии?!»
Сероглазый король не приходил, годы шли, бабушка умерла, за ней через пару лет и мама. Как она ни уговаривала ее после смерти бабушки переехать к ней, та наотрез отказалась: «И не заводи речи об этом. Ты не понимаешь, что я там умру у тебя, в твоей комфортабельной квартире, с газом и ванной, от тоски и одиночества. Мне не с кем будет словом перемолвиться. Не поеду. Тут все наши могилы, отец похоронен и твоя сестра. Я, когда захочу, могу зайти к любому из племянников или племянниц, тут их полно, весь городок – большая родня». Она так и не переехала. Маме стало совсем плохо в начале лета, Анна Семеновна сразу к ней выехала. Мама лежала на постели бледная, тихая. «Знаешь, Ань, умирать не страшно. Но не могу себе представить, что завтра ни тебя, никого другого вокруг меня не будет и я останусь одна-одинешенька в новом мире. Вот это по-настоящему страшно. И еще знаешь, этот дом, который мы строили с твоим отцом, когда ты еще не родилась, почти пятьдесят лет назад, он не хочет отпускать меня, он весь скрипит, стонет по ночам».
Дом и в самом деле стонал по ночам, словно на старые балки обрушилась вся тяжесть мира. Анна Семеновна проснулась от этого стона ночью, зажгла свечу перед старой иконой и до утра глаз не сомкнула. На следующий день она попросила священника освятить все углы. Он сделал все, как положено, но дом все равно весь июль стонал и плакал по ночам. Первого августа Анна Семеновна проснулась очень рано, напоила маму бульоном и вышла в садик собрать свежие цветы, она их меняла почти каждый день. А когда вернулась с охапкой левкоев, мама спала. Поправила ей одеяло и хотела тихонько уйти, но что-то ее насторожило. Прислушалась: мама не дышала…
С уходом мамы она впервые почувствовала себя одинокой. И стала искать спасение в том, что раньше давало только наслаждение. Книги. Она читала и перечитывала сотни и тысячи раз Пушкина и Цветаеву, Тютчева и Мандельштама. Слушала по вечерам Марию Каллас и Святослава Рихтера, Грига и Сибелиуса. И у нее была кошечка Муся. Огромная черная пушистая кошка. Умная и хитрая. Муся безумно ревновала свою хозяйку ко всем гостям. Она затаивалась и ждала, пока гости освоятся, расслабятся. И тогда с разгону вцеплялась когтями в чью-либо ногу. Многие после Мусиных выходок перестали захаживать к Анне Семеновне. Но зато утром Муся грациозно пробиралась по одеялу к лицу хозяйки, усаживалась и осторожно прикасалась лапкой к щеке Анны Семеновны. Именно поэтому Анна Семеновна никогда и не заводила будильник.
Муся умерла от старости. Ее начали мучить всякие болячки. Ветеринары сказали, что лучше кошку усыпить. Анна Семеновна не согласилась, она тратилась на импортные лекарства, ставила капельницы, делала уколы. Однажды рано утром Муся приползла к ее лицу, подняла лапу, чтобы погладить хозяйку, но не дотянулась…
Анна Семеновна слегла. Она болела месяц. А когда вышла на работу, директор пригласила ее к себе в кабинет. Анна Семеновна заметила, что у директора новая прическа и новый цвет волос – огненно-рыжий, и новая брошка на пиджаке: золотой узенький листик, усыпанный сверкающими прозрачными камешками, но ничего не сказала. Директор сочувственно улыбнулась: «Я за вас переживала. Но вы так некстати заболели. Накануне тестирования. Надо было ребят готовить. Мы на замену пригласили молодую учительницу. Она справилась. И я теперь не знаю, что с ней делать. Не могу же я ей сказать: «Спасибо за помощь, вы свободны». Она нервно встряхнула новой прической и выжидающе посмотрела на Анну Семеновну.
«Мне пятьдесят восемь лет, – сказала Анна Семеновна отчетливым, твердым, каким-то не своим голосом, – я давно уже на пенсии. Поэтому я завтра уйду по своему собственному желанию. – Она встала. – Спасибо вам за все», – и вышла.
Анна Семеновна шла по коридору, и ей казалось, что она слышит любимый шопеновский ноктюрн. Звуки, словно капель, падают и разбиваются о мостовую, и вот их уже совсем не слышно. Дальше только тишина.
Выбор читателей
Комментарии