Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Грузди хрустели, словно первый тонкий ледок на лужицах. Они пахли осенью, опавшими листьями и напоминали ему старый деревенский дом его родителей. Иван Романович положил себе еще несколько ломтиков грибов и посмотрел на Антонину Дорофеевну: «Вкуснятина! Больше ничего бы и не ел, но боюсь, что коллегам даже попробовать не достанется». – «Не стесняйтесь, кушайте, в холодильнике еще полбанки стоит. Я целую трехлитровку принесла». Они праздновали в учительской день рождения Антонины Дорофеевны.

Иван Романович преподавал ботанику, зоологию, анатомию и биологию. Сухопарый, черные смоляные волосы. Похожий на цыгана. Глаза коричневые, как омуты. Он работал в школе уже лет двадцать. Дети его любили. В пятом классе все как один собирали гербарии. Сами же определяли, чей лучший, тот и оставался в подарок школе. Он гордился коллекцией этих гербариев, с удовольствием демонстрировал их гостям. Там были настоящие шедевры, например гербарий крокусов или полевых трав, но больше всего ему нравилась работа Насти Виргун. Она собрала коллекцию листьев комнатных растений. Обошла всех своих подружек. Бабушку упросила, чтобы та упросила всех своих подружек по листику отщипнуть для Настеньки. Потом все начинали интересоваться жуками-червяками, не было отбоя от желающих дежурить в живом уголке, где жили ежи и черепахи, кролики и морские свинки, ужи и канарейки. У старшеклассников биология становилась любимым предметом. Ко всему прочему, Иван Романович был рукастый мужик. Все в руках у него спорилось. И коллеги часто приносили ему то одно отремонтировать, то другое. Женат он был на милой женщине. Она никогда не работала. Вечно болела. Так что и домом, и воспитанием двух дочерей ему тоже приходилось заниматься. Но об этом мало кто знал. О своих домашних проблемах Иван Романович в учительской никогда не рассказывал. А по девчушкам ничего и не скажешь: всегда ухожены, в наглаженных платьицах, с белоснежными бантами в красиво заплетенных косичках…

Антонина Дорофеевна была женщиной яркой. Ходила с ярко накрашенными губами, в пестрых блузках и всегда на высоких каблуках. Она преподавала физику и была женой председателя городского совета. Ученики Антонины Дорофеевны всегда побеждали на городских олимпиадах, а сама она всегда сидела в президиумах всех педагогических собраний. Все считали это вполне заслуженным: учительницей она была хорошей. И ее тоже, как Ивана Романовича, любили ученики. Пела она замечательно. Бывало, как затянет мягким задушевным голосом донскую казацкую, аж слезы у всех на глаза наворачиваются. Она была душой любой школьной компании: праздник организовать, вечеринку устроить, с днем рождения поздравить – все у нее получалось легко и красиво. Негласно она за все это в школе и отвечала. Коллеги радовались: им меньше забот, но с удовольствием принимали участие во всем, что придумывала Антонина Дорофеевна. Все изменилось, когда вдруг ни с того ни с сего умер от инфаркта городской глава. Все сочувствовали, говорили подобающие в таких случаях слова, принесли венок на похороны. В следующем году ее ученики вдруг перестали побеждать на городских олимпиадах. И в президиуме августовского педсовета сидела уже другая рядовая учительница. Слава богу, не из их школы. Антонина Дорофеевна перестала петь. Посидит себе тихонько в уголке на именинах или дне рождения и уйдет незаметно, как тень. Только что была здесь, а уже нет…

Ивану Романовичу стукнуло пятьдесят, и он устроил после уроков в учительской застолье. От школы ему подарили огромный ящик – почти сундук – с немецкими инструментами. Он счастья сдержать не мог, прыгал, как ребенок. Каждый учитель тоже что-то подарил. Антонина Дорофеевна принесла трехлитровую банку груздей. «Помните, несколько лет назад я угощала такими же на Восьмое марта, и они вам очень понравились. Я запомнила, как вы сказали, что они пахнут воздухом первых морозных дней. Так, мол, бывает, когда после сухой погоды вдруг ударит мороз. Листва еще не пожухла, не счернела, и когда наступаешь на нее, прихваченную морозцем, она хрустит, как эти грузди…» – Антонина Дорофеевна умолкла и посмотрела в его темные, как омут, глаза и тут же поняла, что тонет. Давно уже тонет. С того первого дня, почти тридцать лет назад, когда пришла сюда и увидела этого ботаника, похожего на цыгана, поглаживающего по иголкам ежа в живом уголке, улыбнувшегося ей: «Попробуйте, совсем не колючий. Для тех, кто ему нравится, он делает мягкими иголки. Не верите? Я не шучу, попробуйте…» Она отвела глаза. В голове пронеслась как молния мысль: «Боже, дай мне силы удержаться и дальше, пусть не снесет мой плот в стремнину. Пусть будет все так, как было всегда». А Иван Романович, крепко держа обеими руками банку, полную молочных груздей, прокричал на всю учительскую: «Вы только посмотрите, какой царский подарок мне сделала Антонина Дорофеевна! Только она могла догадаться, чего мне хотелось больше всего сегодня…»

…Я слушаю Антонину Дорофеевну и боюсь спросить: узнал ли когда-нибудь Иван Романович о ее любви? Она опережает меня: «Я так никогда ему ничего не сказала. А он меня не спросил, хотя я верю, что он чувствовал, что я его люблю. Он умер два года назад от рака, а я вот еще живу, работаю, мы ведь одногодки с ним. Все пройдет, и только на башне будет вращаться флюгер, вращаться денно, вращаться нощно, вращаться вечно». Она посмотрела на меня вопросительно: понимаю ли я о чем она? И я ответил: «И тополя уходят, но нам оставляют ветер. И ветер умолкнет ночью, обряженный черным крепом. Но ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам. А мир светляков нахлынет – и прошлое в нем потонет. И крохотное сердечко раскроется на ладони». Она улыбнулась. Мы оба любили Лорку…