Первые сто строк. Петр ПОЛОЖЕВЕЦ, Главный редактор «УГ»

Она смотрела на синюю, тяжелую, словно застывшую воду реки, и ей казалось, что время, как и вода в этой реке, остановилось с того дня, когда она похоронила Петра. Почти год прошел, как мужа не стало, а ей виделось, что это было вчера: вечером ему полегчало, он попросил что-нибудь поесть, а сына – побрить его. Когда руки перестали совсем слушаться, он и бриться перестал, стеснялся жену тревожить, хотя, если честно, он боялся признаться ей, что совсем ослаб, что сдает, что смирился с тем, что вот-вот оставит ее навсегда. Он никогда не верил в загробный мир и переселение душ. Он был атеистом, как и положено офицеру Советской армии. Он гордился своей службой, считая, что и его застава сдерживает натиск западных стран. Гордился семьей: красавицей-женой, хохотушкой и певуньей, выпив, он обычно говорил друзьям: «А знаете, кем была бы моя Нина, если бы не вышла за меня замуж? Великой журналисткой, у нее талант рассказывать чужие истории, но она полюбила меня и ради меня не стала поступать в университет, а поехала за мной в тьмутаракань.

Там не до университетов было, думали, как бы не замерзнуть. Холода такие стояли, что, хотя печки в домиках с утра до вечера топились, стеганые куртки все равно дома никто не снимал. А потом пошли дети: Олег, Лешка и Андрей. Это потом мы переехали на Байконур. Но там меня все время тоска грызла, мне не хватало северного прозрачного неба, голубого двухметрового льда с замерзшими в нем рыбами, мне не хватало северного сияния и свежей оленины. Глазу не было за что зацепиться в казахской степи, и ветры всю душу выдували. Там не продавали спиртное, но у каждого был свой запас на тот черный день, когда тоска становилась невыносимой, грудь раздирала, хотелось выйти на плац и заорать на весь мир, послать всех подальше. А детям там нравилось: они ловили скорпионов в степи, приносили их в спичечных коробках и хвастались друг перед другом в школе, у кого больше улов».

Потом его перевели в Ригу. Дали трехкомнатную квартиру, старший сын пошел учиться в мореходку, средний подался в модельный бизнес, стал рекламировать на подиуме одежду местных дизайнеров, а самый младший выучился на механика. Вскоре старший женился на черноволосой красавице Алине. Родилась дочка Даша. Дачу начали строить на Рижском взморье. Жить бы да жить, мед-вино пить, да грянул девяносто первый год. Латвия обрела независимость. Теперь у нее были свои собственные войска. Разве она могла потерпеть, чтобы ее защищали «оккупанты», как стали называть по всей Прибалтике бывших советских военнослужащих. Она их не то что в рядах своей армии видеть не хотела, на своей земле. Пришлось уезжать. Хотя не всем. Старшему сыну дали гражданство сразу. То ли помогло, что был женат на латышке, то ли работодатели конкретно попросили: в то время он уже был капитаном частного торгового судна. Средний получил вид на жительство и паспорт без гражданства, а младший уехал с отцом и матерью в Пермскую область, на отцовскую родину.

Они поселились в старом деревянном доме на берегу реки. Мать устроилась в местную школу учительницей начальных классов, сгодилось заочное образование, которое она получила, когда еще служили на Байконуре. Сын в райцентре нашел работу – в гараже, благо добираться было недалеко, километров десять по хорошей дороге. А отец ловил рыбу, ходил на охоту, заготавливал дрова, а по вечерам, выпив местного самогона, рассказывал своей матери, какой талант загубила его Нина, выйдя за него замуж, поругивал власть, которая о простом человеке совсем не заботится, а когда вспоминали Латвию – он начинал скрипеть зубами и материть всех, кого считал виноватым в развале Советского Союза. А потом он заболел и стал гаснуть, как свеча. Сначала врачи не могли установить диагноз, а потом было поздно. Старший был в море, на похороны не успел. Средний прилетел через Москву. Он был в длинном черном из легкой шерсти пальто. Шея обмотана черным шелковым шарфом, высокие сапоги до колен, и черные до плеч волосы. Он поминутно встряхивал своей гривой, и волосы, как брызги из-под колес машины, разлетались во все стороны, а потом привычно ложились в заданную модным стилистом Мией форму. Когда в церкви стали заколачивать гроб, его прорвало, он рыдал так, что младший брат сказал ему: «Будь мужиком, на тебя и так все смотрят». На поминках он пил самогон стаканами, и ему казалось, что он впервые понял, что жизнь не вечна, что когда-то придет и ему черед уходить, но кто будет по нем плакать – он не знал.

И вот уже год прошел, как Петра не стало. Нина каждый божий день ходила на кладбище, а потом на берег реки. Смотрела на воду, и та словно уносила ее в прошлое, возвращала те дни, когда они были все вместе и были счастливы, хотя и ругались временами, и кастрюли борща не всегда на всех хватало, и Петр бывало поднимал на детей тяжелый кулак, а у нее сердце обливалось кровью, но она молчала, не перечила ему. Она смотрела на стылую воду и думала, как ей жить дальше. После смерти мужа оказалось, что и дом, и земля давно записаны на приемного сына свекрови. Ее первый муж, отец Петра, умер рано, и бабка вышла замуж за вдовца с ребенком. Перед смертью второй муж и уговорил бабку записать все на приемного сына. Тот ютился на краю деревни в старой развалюхе. Петр до самой смерти так об этом и не узнал.

Свекровь умерла через полгода после Петра. И приемный сын стал намекать Нине, что он перебирается в свой законный дом, что у него третий ребенок на подходе и теще жить негде. Может, Нина к сыновьям переедет, они же в Европах живут. А куда ей ехать? Младший в райцентре снимает комнатушку на четверых, теперь у него двое детей. Старший давно рижскую квартиру и дачу продал и купил себе небольшой дом, там всему хозяйкой невестка, его по полгода не бывает дома, в плавании, так невестка ее со свету за шесть месяцев сживет, они никогда не ладили. А средний живет теперь в Дании, в Копенгагене, еле сводит концы с концами, зарабатывая на жизнь нечастой рекламой в журналах местных бытовых товаров.

Она смотрела на стылую воду и вспоминала, как год назад, накануне смерти, муж сказал ей: «Прости меня, Нина, я обижал тебя часто, даже не задумываясь. Если можно было бы начать все сначала, мы бы прожили совсем не так нашу жизнь. Но я хочу, чтобы ты знала: я всегда любил только тебя и никогда ни разу тебе не изменил». Он умолк, закрыл глаза, пряча набегавшую слезу…

…Через день Нина уехала в Питер. Там у нее жила одинокая двоюродная сестра. Устроилась техничкой в школу. Подрабатывает еще и в соседнем спортивном зале. И копит деньги на поездку в Копенгаген. Средний – ее любимый сын.